Львиная западня

– Рудакова, какого черта? – возопил Борис Петрович, даже первый гудок не успел пройти. – Ты что себе думаешь вообще? С утра так и не доехала до редакции, потом вообще пропала!..

– Простите, Борис Петрович, я в цирк поехала, но там опять ЧП, у Громова номер сорвался, тигру плохо стало…

– Рудакова, не бубни. Поздно уже оправдываться, все равно уже в номер все сдано. Плохо, конечно, что не успели, как бы нас другие не опередили. Хотя Громов этот и с прессой-то почти не общается, Витя его едва уломал…

Витя?!

– А вы что, знаете директора? – робко поинтересовалась Лера.

– Вот доживешь до моих лет – и не таких людей знать будешь. Ладно, Рудакова… Сама как? Отошла от вчера?

– Немного.

– Так что там с убийством этим? – напористо спросил Кузнечик. Лера вздохнула.

– Да не знает никто ничего. Подозревают Громова, потому что он с ней до того поссорился, а там… Следователь разбирается.

– А ты? Ты что думаешь, мог он?

Она замялась, отошла к окну и вгляделась в ночь.

А что она думала?

Что вчера, что сегодня он казался ей таким же опасным, как один из тех хищников, с которыми работал. Наверно, потому его кошки так и приняли – он был своим.

Так, может, он, как хищник, усмотрел угрозу и уничтожил ее?

Внимание на секунду отвлекла желтая машина такси у ее подъезда. Должно быть, соседи на дачу собираются. Везучие, ей бы сейчас на дачу, или просто загород, даже не на море…

– Лера, ты там заснула что ли?

– Если честно, не знаю. Может, и мог, но по его характеру я бы этого не сказала. Он какой-то… честный что ли, пусть и своенравный.

Борис Петрович хмыкнул.

– Ладно, иди-ка ты спать, а то по голосу ты мне совсем не нравишься. Потом расскажешь, при встрече, пока давай, отдыхай и готовься. Выйдешь – три шкуры спущу, вот клянусь тебе!

Лера кивнула, словно редактор мог ее видеть, потом спохватилась, но Кузнечик уже положил трубку.

Лишь отбросив мобильник, раздевшись и встав под душ, она поняла, насколько устала.

Помимо содранных ладоней обнаружились еще и синяки на коленях и левом бедре. Сине-лиловые ссадины ощутимо болели, и надежда оставалась только на йодовую сеточку.

Кое-как она доковыляла до кухни, где заварила себе какао, и устроилась на стуле, забросив ноги на подоконник. Стало немного легче и спокойнее.

Она вообще успокаивалась, когда пила какао. Ни сок, ни чай, ни кофе, ни тем более алкоголь такого же чувства не вызывали – только какао. Напиток детства, как говорила мама – в том самом далеком детстве.

Хотя какое теперь какао, так, видимость одна да название.

Мама тоже любила какао. Заваривала две чашки на ночь – себе и Лере, закутывала дочь в одеяло, садилась рядом с дымящейся кружкой в руках, и так им было хорошо!..