Психология древнегреческого мифа

Финей опустил голову.

– Мои шурья… я перед ними виноват, они вправе отомстить мне за свою сестру. Но лучше они бы ее освободили: она унаследовала чудотворную силу своего отца, она бы и детям могла возвратить зрение. А мне – мне оно более не требуется. Мне открылся внутренний мир; я и вам, аргонавты, – ты видишь, я вас узнал, – мог бы указать путь в Колхиду. Только бы Клеопатру освободить… она жива, я слышу в тишине ночи ее стоны и жалобы.

В его сопровождении и по его указаниям аргонавты вынесли из подземелья бледную и изнуренную, но все еще прекрасную дочь афинской царевны. А вскоре затем уже не прилетели, а пришли оба Бореада, ведя с собою обоих темных царевичей. Клеопатра тотчас бросилась им навстречу: одно прикосновение ее исцеляющей руки – и юноши прозрели. Когда всеобщая радость прошла, обратились к Бореадам:

– Как вы их нашли?

И Калаид стал рассказывать.

– Гнали мы их по воздушным путям, гнали – наконец силы их оставили, они спустились на остров среди необозримой глади, морской или речной, не знаю. И мы едва их не прикончили; но нам вовремя вспомнилось слово нашего товарища Полидевка: мы, аргонавты, крови не проливаем! И тотчас мы получили награду: они открыли нам местонахождение пещеры, в которой томятся наши племянники. С них же мы взяли клятву, что они никогда более сюда не вернутся. После этого оставалось только освободить юношей, и вот мы здесь.

Весть о чудесном спасении Финея и его семьи быстро распространилась по Салмидессу. Дома поотворялись, улицы наполнились людьми. Узнав, как все было, они бросились к аргонавтам и стали их упрашивать, чтобы они этот вечер провели с ними, обещая им доставить все нужное и для пира, и для дальнейшего плавания. Ясон охотно согласился: он и Тифис должны были еще переговорить с Финеем о пути в Колхиду.

Грянул пир; вино лилось рекой, еще живее лились разговоры. Славили Бореадов, Ясона, всех аргонавтов; превыше же всех их покровительницу олимпийскую Геру. Почтили память погибшего Гиласа, с грустью вспомнили об отставшем Геракле… Внезапно Ясона осенила счастливая мысль:

– Плексипп, Пандион! – сказал он, обращаясь к молодым сыновьям Финея, – В борту «Арго» две пустых уключины. Хотите их занять? Хотите стать аргонавтами?

Криком восторга встретили юноши это предложение:

– Мы – аргонавты! Слышите, отец, матушка? Мы – аргонавты! Взошла луна, подавая сигнал к отплытию. Простились с гостеприимными салмидесцами, сели каждый на свое место – и «Арго» понеслась в неведомую, сказочную даль под дружный плеск всех своих пятидесяти весел.

19. Золотое руно

Царь Ээт, сын Солнца, сидел в своей роскошной палате на складном стуле, покрытом рысьей шкурой; рядом с ним, с правой стороны, – его младшая дочь, Медея, по левую сторону – сын Апсирт. Сын светлого бога, он был мрачен как ночь. Положим, это было его обычное настроение с тех пор, как от его руки, предательски умерщвленный, пал его зять Фрикс, и его старшая дочь Халкиопа, обреченная на раннее вдовство, уже не выходила из своего затвора. Но в этот день он убедился, что и его младшая ему непокорна: она отвергла того жениха, которого он ей приискал в Колхиде. Заставить же ее он не мог: он ее боялся. А боялся он ее потому, что она была волшебницей. Любимица своей покорной матери, она еще девочкой была ею введена во все тайны ведовской науки: и луна по ее приказанию покидала свои небесные пути, и ветры усмиряли свою ярость, и покойники вставали из своих могил.

Все молчали, и только стук разносимых блюд да плеск вина в кубке царя прерывали жуткую тишину. Вдруг со стороны площади перед дворцом послышался шум; вслед за тем вошедший слуга доложил, что гости из Эллады желают предстать перед царские очи. Царь нехотя кивнул головой.

Спустя некоторое время двустворчатые двери палаты распахнулись; вошел с глашатайским жезлом в руке юноша божественной наружности, за ним еще четверо того же возраста. Молнией сверкнули черные глаза Медеи. Сначала она подумала, что это сын Тучи воскрес из мертвых; затем она по жезлу со змейками приняла его за Гермеса, про которого тот ей при жизни рассказывал. Но внимание юноши было направлено исключительно на царя; подойдя к нему ближе, он почтительно склонил голову и поднял в знак привета правую руку. Остальные последовали его примеру.

– У нас в Колхиде принято падать ниц перед царем, – неласково начал Ээт, – но вам, строптивым эллинам, это невмоготу, я знаю. Итак, кто ты и чего тебе надо от варвара?

Ясон скромно и учтиво изложил поручение Пелия, не забыв указать на эллинское происхождение золотого руна, и затем, видя, что, несмотря на это, гневная жила наливается над седыми бровями царя, прибавил:

– Мы, аргонавты, не разбойники и не нищие: мы не желаем ни ограбить тебя, ни просить милостыни. Руно мы согласны выслужить; нас пятьдесят сильных и смелых юношей; если тебя беспокоят соседи или тебе нужен другой подвиг – приказывай, мы исполним все.

Сердце тревожно забилось у царя при этих словах. «Пятьдесят юношей… да еще эллинов… да еще таких же, как и он сам! Нет, это сила!» Но он не выдал своей тревоги и ответил, стараясь придать своему голосу милостивый тон:

– Мои соседи живут со мною в мире, а если мне нужен подвиг, то к моим услугам пять тысяч молодых колхидян; ваша помощь мне не нужна. То руно я мог бы тебе подарить и так, из уважения к твоей славной родине; но чтобы тебе не было обидно, я поставлю тебе одно маленькое условие. Есть в моих стойлах пара быков; запряги их в плуг и вспаши ими полосу нови, которую я тебе завтра укажу. Это – работа одного дня; а послезавтра можешь пойти за руном.

Ясон не ожидал такой милости, смущенный, он принялся благодарить царя; если бы он хоть краем глаза взглянул на Медею – он заметил бы, что та побледнела от страха. Но он видел только своего собеседника.

– Ты нас еще не знаешь, – ответил тот двусмысленно, с притворным добродушием. – А теперь назови мне своих товарищей и отведай нашего хлеба-соли.

Аргонавтам принесли стулья и столы, и они расположились. Медея сама налила вина в кубок Ясону; кувшин дрожал в ее руках. Царь расспрашивал его об его приключениях; он прямодушно рассказывал ему все, не замечая, что с каждым рассказанным подвигом он становится ему ненавистнее. Наконец настала ночь, и все разошлись. Товарищи Ясона ушли к своему кораблю, но ему самому была приготовлена комната в гостином доме вне дворцовой ограды.

Войдя к себе, он открыл ставень; луна всходила над горой, соловьи щелкали в саду, весь воздух был пропитан душистой влагой весны. Крепкое ли царское вино ему вскружило голову или весенние чары, или же он размечтался под влиянием собственных рассказов, а только его мысли вернулись к прошлому, забыв и о царе, и о предстоящем завтра деле. Так он заснул.

Приснился ему дивный сон. Синие волны и зеленый берег, и багровое зарево на далекой горе. И прекрасная женщина сидит на зеленом лугу, сидит в траве, окруженная цветами. Но ярче цветов сияют две златокудрые детские головки, пылают две пары детских губок в той же траве, у ног прекрасной женщины. И ему кажется, что эти губки его зовут, ему хочется погладить эти головки, – но кто-то отстраняет его руку, и губки жалостно шепчут: никогда, никогда…

Вдруг ему послышался тихий стук, и женский голос тихо воззвал: «Ясон!» Он проснулся: луна через открытый ставень заливала комнату своим призрачным светом. Стук повторился, и опять: «Ясон!» – «Странные порядки в этом доме!» – подумал он, но все же ответил:

– Коли с добром, то войди! Дверь тихо отворилась, и вошла старушка.

– Царевна зовет тебя в рощу Гекаты; немедленно одевайся, я тебя сведу. Дело касается жизни твоей и твоей дружины.

Ясон повиновался. Роща Гекаты находилась на холме, что возвышался над городом. Под двумя огромными тополями стоял ее страшный кумир; перед ним алтарь, на котором еще тлели остатки жертвоприношения. Завидев Ясона, Медея прямо пошла ему навстречу.

– Здравствуй, гость, и не удивляйся: твоя крайняя опасность заставила меня выйти из пределов девичьей стыдливости. Что думаешь ты о поставленном тебе царем условии?

– Я был поражен его милостью. Я боялся, что он или откажет мне, или, в лучшем случае, пошлет меня воевать с пятитысячной ратью.

– Если бы он послал тебя воевать с пятитысячной ратью – это было бы милостью в сравнении с тем, что он от тебя требует.

– Помилуй, царевна! Впрячь быков в ярмо и вспахать поле? Да это у нас, спасибо Деметре, всякий крестьянин умеет!

– Да? Даже если это – быки Солнца? Если копыта у них медные и ярое пламя пышет из медных ноздрей?

– Ясон опустил голову. «Будь что будет, – сказал он тихо. – Я взялся исполнить дело – трусом быть не хочу».

Медея участливо посмотрела на него. Он был так прекрасен в своей скромной, стойкой решимости!

– Послушай, что я тебе скажу. Недалеко от нас, над песчаным морским берегом, нависла та скала Кавказа, к которой, по велению Зевса, Гефест приковал Прометея. Каждое утро исполинский орел прилетает пожирать печень Титана; что он пожирает днем, дорастает ночью. Кровь струится из его раны, обагряет скалу и сохнет на ней; но иногда – очень редко – ветер пронесет каплю мимо, она упадет в приморский песок. И тогда Мать-Земля из этой капли крови своего внука выращивает дивную лозу. Поднимаясь на локоть от почвы, она расцветает золотистым цветом шафрана, а ее корень подобен свежеотрезанной, живой и содрогающейся плоти. В семи водах омывшись, семижды призвав Гекату, должен смельчак вырвать чудесное растение, выждав черную, безлунную ночь. Ревет Земля, стонет Титан – кому страшно, тот уже не вернется живым. А кто, не дрогнув, вырвет корень и, высушив и растерши его, приготовит из него волшебную мазь, того она охраняет и от булата и от огня…

– Чудесна ваша страна! – грустно ответил Ясон. – Да что пользы? Не могу я ждать до новолуния; не добыть мне волшебного зелья!

Медея протянула ему руку.

– Вот оно.

Ясон с восторгом посмотрел на свою спасительницу: добрая улыбка играла на ее строгих губах. Только теперь он заметил, как она была прекрасна.

– Ты совершишь подвиг и добудешь руно, – продолжала она. – А теперь прощай: уже близок рассвет. С руном торопись на свой корабль; а доедешь домой – вспоминай иногда Медею. Медея – это я…

Она готовилась уйти; но Ясон бросился к ее ногам. «Нет, царевна, нет! Я уеду, но с тобою. Ты не можешь долее оставаться здесь, среди этих диких и злых людей; твое место отныне в Элладе. Там улыбки, там счастие; и верь мне, только там люди умеют любить!»

Ночной ветер шумел в ветвях тополей; листья звенели, и через их тихий звон пробивался чей-то, как будто детский голос: никогда, никогда!..

Медея стояла как завороженная. «Я знаю, я обречена, – сказала она. Мой отец не простит мне помощи, которую я оказала тебе». Она еще некоторое время боролась сама с собой, вперяя свои взоры в догоравшие на алтаре остатки жертвоприношения – затем решительно схватила Ясона за руку и подошла с ним к священному пламени.

– Именем этой страшной богини поклянись мне, что будешь иметь меня в Элладе законной женой и матерью твоих законных детей и не бросишь меня, что бы ни случилось!

Ясон поклялся.

– Отныне мы – муж и жена: помни же клятву! Теперь – краткая разлука, а затем – соединение навсегда.

…Когда Ясон на следующий день вошел в царскую палату, Ээт его уже ждал. «Поздненько поднялся ты, витязь, – сказал он ему. – Надеюсь, никто не тревожил твоего сна. Пойдем, однако». Он показал ему участок, который надлежало вспахать, и стоящий наготове плуг, а затем повел его к стойлам. Они были каменные, а огромные двери из чистой меди. Он передал Ясону ключ.

– Все, что надо, ты найдешь сам; мне некогда. Итак, до вечера? – прибавил он с недоброй улыбкой и ушел.