Финансовая оргия XVIII века

Финансовая оргия XVIII века
Федор Ильич Булгаков

«Людовик XIV, умирая, оставлял наследникам своим крайне мудреную задачу. Вначале безумная расточительность, а затем внезапно наступившие превратности судьбы окончательно разорили великого короля. Достаточно привести один эпизод из конца его царствования, чтобы доказать, до какой крайности доведены были его министры. Задумав, после Утрехтского мира, в последний раз блеснуть перед всеми, Людовик XIV заказал празднества в Фонтенебло. Контролер Демаре, у которого все кассы были пустехоньки, оказался в превеликом затруднении…»

Ф. И. Булгаков

Финансовая оргия XVIII века

[1 - «Une aventure financi?re au XVIII si?cle. Law et son syst?me». (Revue de famille, fеvrier)]

1

Людовик XIV, умирая, оставлял наследникам своим крайне мудреную задачу. Вначале безумная расточительность, а затем внезапно наступившие превратности судьбы окончательно разорили великого короля. Достаточно привести один эпизод из конца его царствования, чтобы доказать, до какой крайности доведены были его министры. Задумав, после Утрехтского мира, в последний раз блеснуть перед всеми, Людовик XIV заказал празднества в Фонтенебло. Контролер Демаре, у которого все кассы были пустехоньки, оказался в превеликом затруднении. Но министру было известно, что лакеи его тайком перечитывали его бумаги и выдавали спекуляторам тайны его решений. Что же он придумал? Он выпустил на 30 миллионов билетов заемной кассы и вручил их Самуилу Бернару, – влиятельнейшему из финансистов того времени. Затем он составил проект лотереи, имевшей целью поднят курс этих билетов и удалился из кабинета, оставив рукопись свою на бюро. Ажиотеры получили немедленное уведомление, и эти процентные бумаги, – в виду предстоявшего покровительства им со стороны министра, – стали раскупаться нарасхват: в несколько дней курс их с 35 % поднялся до 85 %.

Воспользовавшись случаем, Бернар продал билеты, находившиеся у него в залоге, и вскоре в руках министра оказалась сумма, даже превосходившая ту, которая требовалась на заказанные празднества. Лотереи, разумеется, не состоялось, мошенничество было разоблачено, и курс бумаг упал до крайности. По словам Кошю, рассказывающего этот анекдот («Law, son syst?me et son еpoque», стр. 2), капиталисты не замедлили, впрочем, отмстить за себя: последний заем Людовика XIV был дисконтирован по 400 %.

За то и дефицит, при вступлении на престол Людовика XV, оказался громадным.

В течение четырнадцати предшествовавших лет истрачено было в общем итоге 2 миллиарда 870 миллионов, а доходов реализировано всего на 880 миллионов. Разница пополнялась займами. Государство состояло в долгу 2 миллиарда слишком, сумма колоссальная для того времени. Часть этой суммы была обеспечена постоянными или пожизненными рентами, остальное заключалось в государственных бумагах. Последняя часть долга (700 миллионов слишком), которую предстояло выплатить в короткие сроки, давным-давно доставляла больные заботы министрам финансов, сундуки которых по прежнему оставались пусты. Притом же налоги выплачивались все с большим затруднением. Известно, что сельское население, в особенности за последние годы царствования Людовика XIV, испытывало крайнюю беспросветную нищету.

Такое положение становилось особенно опасным, в виду характера человека, правившего тогда Францией. Одаренный большим умом и высокими качествами, но в то же время погрязший в пороках, бредивший наслаждениями, Регент более всякого другого страдал скудостью кошелька, которая во стократ увеличивала затруднительность управления и доводила двор до положения, близкого к полному безденежью. От природы склонный к приключениям, он мечтал о какой-либо магической палочке, по мановению которой потечет золото и вернутся времена процветания, обилия и радостей. Всякий проект, щеголявший подобными обещаниями, должен был увлекать его, лишь бы он был задуман смело и с виду логично.

Впрочем, такой проект явился не сразу, и регент поступил так, как и всякий другой поступил бы на его месте, т. е. начал с применения традиционных мер перемены правления.

В виду того, что бесчисленные государственные бумаги теряли по 75 проц., так что в руках последних их собственников они ценились лишь в четверть номинальной своей стоимости, – решено было число их сократить. Было сделано распоряжение, чтобы владельцы предъявили ценные свои бумаги в комиссию, которой поручалось проревизовать их. Результат этой ревизии выразился таким образом, что в обороте на 652 миллиона различных ценных бумаг возвращено было всего на 250 миллионов государственных билетов однородного типа, по 4 проц. Это сокращало долг, но не пополняло казны, так что стесненное положение осталось почти неизменным. Тогда вздумали поприжать «дельцов». Действительно, считалось в порядке вещей, чтобы всякое новое правительство начинало с того, что заставляло вернуть неправильно захваченное предателями, обогатившимися в предшествовавшее царствование. Предполагалось, что они ограбили народ, короля, государство, и потому конфисковалось их имущество, – чего же справедливее? Народ одобрял это, не замечая, что в итоге поборы все-таки оставались незаконными. И вот учреждена была «Судебная Палата» и её расследованию подверглись 4470 крупных откупщиков казенных доходов, банкиров, арендаторов и подфермеров, наличность которых считалась через-чур значительной. Некоторые были арестованы. Другим предписывалось, под страхом смерти, не отлучаться от места своего жительства более нежели на час. Сверх того, одновременно почтмейстерам запрещалось доставлять экипажи и лошадей кому бы то ни было. Наконец, доносчикам обещалась премия, в объеме пятой части конфискованных имуществ, и под страхом смертной казни возбранялось злословить против этих молодцов. Несколько несчастных били казнены. Иные, охваченные страхом, сами покончили с собой. Сперва народ одобрял все это. Но парламент, не желая поступиться своими судебными привилегиями, восстал против постановлений «Судебной Палаты». Несколько случаев отвратительных насилий возмутили общественное мнение. Затем, в виду боязни богачей делать затраты, приостановились торговые сделки. К тому же и сами судьи оказались на подозрении. Ходили слухи, что они давали себя подкупать, и приходилось подумать об учреждении Чрезвычайной Палаты для производства суда над Судебной Палатой. Словом, через год по открытии её деятельности, последняя в глазах общества стала не менее отвратительна, как некогда была популярна. При виде такого всеобщего осуждения, Регент кончил тем, что сдался на ходатайства, которыми его осаждали. Даровано было несколько помилований, плотина была прорвана. И вот тогда-то наступило царство взятки! Принцы, вельможи, придворные, великосветские дамы всех калибров, – всякий, кто только пользовался каким-нибудь влиянием, продавал его подсудимым. Герцогини вступали с ними в переписку, обещая за деньги оказать им свое содействие. Протекция предлагалась даже с торгом. Один знатный вельможа явился к откупщику государственных доходов с предложением избавить его от подсудности за 300 000 ливров и получил такой ответ: «Признаться, граф, вы запоздали: я сторговался уже с графиней за 150 000 ливров».

В конце концов, после стольких скандалов, в мае 1717 года оказалось не более 70 миллионов. Из 4470 подсудимых около 3000 избегли таксировки. Судебная Палата закрылась в марте 1717 года, сундуки оставались почти пустыми, а средства для их пополнения все еще не были найдены.

Но во Франции был Ло, и теперь настал его час.

2

Родом из Эдинбурга, сын золотых дел мастера, – профессия которого, во многих отношениях походила на профессию биржевого маклера, – одаренный большими способностями к математическим и отвлеченным наукам, Джон Ло много путешествовал, вел рискованную жизнь, занимаясь игрой, разгорячая в постоянном азарте зеленого поля свое слишком пылкое воображение. Его биографы единогласно приписывают ему гениальность. Но самые условия, при каких он согласился начать борьбу, неизбежно осуждали его на неудачу. Под давлением этих условий, ловкость, даже если хотите, гениальность, которые он проявил, не были, да и не могли быт ничем иным, как ловкостью и гениальностью дельца.

Система его резюмируется двумя предприятиями. С одобрения Регента, он основал банк, выпускавший билеты, принимавший вклады, производивший учеты, открывавший кредит крупным предприятиям. При разумном ведении дела, банк этот имел успех, так как он давал торговле средства для производства операций помощью монеты с постоянной валютой. Банк установил единство постоянного счета. Таким образом, клиенты его не страдали от печальных последствий беспрестанных колебаний, каким королевская власть слишком часто подвергала ценность денег. Но Ло не думал остановиться на этом. Под влиянием этого первого успеха, окрыленный завоеванным поклонением, он уговорил Регента дать свое согласие на учреждение компании Миссисипи, преобразованной впоследствии в Западную компанию, а затем – в компанию Индийскую.

Сперва предполагалось эксплуатировать Луизиану, т. е. целый мир и, конечно, это предприятие представляло широкие горизонты. Колонизация, организованная с достаточными ресурсами, не преминула бы, по истечении известного срока, обеспечить себе большие выгоды. Но необходимо было выждать, а главное требовались большие капиталы. Сгорая нетерпением добиться успеха, поставленный в необходимость увлечь Регента, чтобы заручиться его поддержкой, Ло не задумался с первых же шагов своей деятельности лишить себя самых важных средств для действия.

Как уже выше замечено, государство боролось с самыми жестокими финансовыми затруднениями. обесцененные его бумаги составляли тяжкий и грозный текущий долг. Ло задумал избавить от него государство, изъять из обращения значительнейшую часть этих накопившихся билетов и поднять остальные до номинальной стоимости. С этой целью он предложил учредить компанию с капиталом в 100 миллионов, разделенным на акции по 500 франков, которые оплачивались бы государственными бумагами. Он уверял, что не будет пользоваться этими собранными бумагами и удовольствуется, для успешного ведения своего предприятия, – всего 4 %, на которые давало бы право их консолидирование. Услуга, оказанная государству, была весьма значительная. Ло сделался фаворитом Регента: банк его был переименован в Королевский банк. На оборотной стороне выпускавшихся им билетов, фигурировало нечто в роде патрона, усеянного цветами лилии, с короной на верху, поддерживавшейся двумя рогами изобилия, между которыми сверкало большое отверстое око. Оно это, по объяснению одного современника, выражало бдительность принца Регента. Индийская компания осталась частным обществом. Но Регент был собственником значительного количества её акций и председательствовал на собраниях её акционеров. Учредителю её удалось заполучить для компании табачную монополию, а впоследствии даже и аренду главных имений.

Наконец, сделавшись главным управителем финансов, Ло мог воспользоваться королевской властью для своего предприятия, обратившегося действительно в государственное дело.

Ло был подготовлен на все заранее. Соглашаясь на учреждение компании, не располагавшей капиталом для эксплуатации, – он обрек себя на всевозможные случайности спекуляции и игры. Колонизация Луизианы не состоялась, за неимением каких бы то ни было свободных денег. Все усилия клонились к единственной цели; во что бы то ни стало поднять курс акций, обморочив публику. Добившись повышения курса, выпустили новые акции, затем еще другие. За акциями-«матерями» последовали акции «дочери», затем «внучки» и «пятисотенные». В виду недостатка звонкой монеты для оплаты этих бумаг банк должен был выпускать бумаги без дисконтирования. Он ссужал под старые бумаги, чтобы дать возможность купить новые, и вскоре очутился в таком странном заколдованном кругу: выпуски акций оправдывались выпусками банковых билетов, бумаги эти менялись одни на другие с безумными премиями, а между тем ни те, ни другие не имели реального значения, ибо банковые билеты не гарантировались наличными, действительно соответственными им деньгами, акции же не представляли никакого шанса на доход в виду их стоимости. Обманутый фальшивой теорией кредита, убежденный в том, что, увеличивая количество денег (металлических или бумажных), он обеспечивал общее благосостояние, Ло, тем не менее, не отступал ни перед каким средством, чтобы поднят курс своих акций, и вскоре предприятие его представляло собой не что иное, как грандиозное мошенничество.

Необходимо было, чтобы общество уверовало в Луизиану, в её эксплуатацию и в её сокровища. С этой целью торжественно отправлены были туда рабочие, в качестве колонистов. Эстампы изображали этих молодцов по прибытии их в волшебную страну, полуодетыми, наслаждавшимися дарами девственной почвы, прелестями чудного климата, свободой жизни среди дикарей. Горы изобиловали там золотом, серебром, медью, свинцом, ртутью, причем наивные туземцы страны с восторгом меняли эти драгоценные материалы на бесценные безделушки, брошки, зеркала и т. п. В пространных записках вычислялось то количество шелку, какое могла бы дать торговле мастерская в 10 000 женщин. Наконец, доверившись какому-то фантазеру, компания отправила целую экспедицию на розыски за изумрудной скалой, которая, по слухам, существовала в Арканзасе. Наконец, в Париж привезена была королева Миссури, в сопровождении из десяти дикарей, которых буквально засыпали подарками. Они исполняли свои танцы в Thе?tre Italien, чем вызвали безумный восторг. Что касается королевы, то она отреклась от своей веры в «Notre Dame» и торжественно повенчалась с сержантом, по имени Дюбуа, по этому случаю произведенным в офицеры. Впрочем, царствование Дюбуа I было непродолжительно, его царственная супруга, возвратившись на родину, воспользовалась своими привилегиями и казнила его.

Ло воздействовал не только на народ. Он входил в милость также и при дворе, но уже не шарлатанскими рассказами, а широкой щедростью, раздавая акции и билеты. «Своими бумагами, – говорит Сен-Симон, – он держал в руках своих ключ от финансов, которыми при случае осыпал тех, кто мог служить ему поддержкой». По его наставлениям, такие большие вельможи, как герцог Бурбонский, реализовали около 60 миллионов барышей в два года! На долю герцога Антедского пришлось 12 миллионов. В числе особенно обогатившихся значатся: маркиз де-Лассе, маршал д'Эстре, герцог де-ля-Форс и т. д. Что касается Дюбуа, то его счета установить невозможно, ибо он брал из кассы сколько хотел. Он обратился в недруга системы только тогда, когда, вследствие опустошения кассы, источник иссяк.

3

А между тем акции все поднимались. Выпущенные по 500, они вскоре достигли 5000 ливров, затем 10 000, затем 18 000 и наконец 20 000!

Что касается билетов, то они первенствовали. Золото и серебро находилось в пренебрежении. Двое господ схватились за шпаги из-за того, что один из них хотел заплатить долг золотом, за который другой требовал бумагами.

Ло добился этого повышения ловким маневром, придумав на этот случай торговую сделку с премией, которая в настоящее время занимает такое видное место на бирже, – он скупил по нарицательной цене выпуск акций шестимесячного срока с премией в 30 %, в то время, как на этих акциях теряли только половину номинальной их стоимости. И повышение акций не заставило себя ждать, а, поднявшись на эту первую ступеньку, не замедлило взойти и на остальные. Подняв курс акций, Ло выхлопотал разрешение выпустить новые, которые продавались публике по 550 ливров, а при таком курсе перепродажа их немедленно приносила прибыль, утраивавшую основной фонд. Дальнейшие его действия были в том же духе. Вторые и третьи выпуски были сделаны по 1000 и по 5000 ливров, в то время как на спекулятивном рынке эти бумаги шли по 10 000, 18 000 и даже по 20 000 ливров. Перспектива немедленной и крупной наживы одурачила публику, а так как для получения новой акции проситель должен был предъявить известное количество старых, то повышение распространялось на все бумаги. «Матери», «дочери», «внучки», новые акции, взаимно поддерживая друг друга, подымались на высоты, вызывающие головокружение. Игра была в полном разгаре. Вскоре все оказались заинтересованными в ней. Все спешили в улицу Вивьенн, в дверям банка, где можно было получить бумаги из самого источника, где за них платили 550, затем 1000, потом 5000 ливров, с тем, чтобы немедленно сбыть их на рынке ажиотажа. За несколько дней вперед собирался здесь бесконечный хвост. Заполучение драгоценной бумаги находилось в зависимости от физической силы и выносливости, так как приходилось выдерживать солнце и дождь, зной и холод, и нередко отважно работать локтями, чтобы продвинуться вперед или, по крайней мере, не пятиться назад. И всякий раз решетки запирались слишком рано, оставляя позади озадаченную и разгневанную публику, между тем как привилегированные, разделив между собою львиную долю выпуска, поздравляли друг друга и благословляли великого финансиста. Действительно, публике предлагалось только то, что оставалось после удовлетворения влиятельных особ, а особ этих было немало. Неслыханная вещь, – большинство европейских государей содержали в Париже уполномоченных, для которых они выпрашивали протекцию у Регента. Затем шли сильные вельможи и аристократки, вносившие в эту погоню за акциями совсем особую страстность. Наконец, следовала толпа людей второго сорта, располагавших небольшими средствами действия, или же умевших заменить их нахальством либо хитростью.

В качестве распределителя богатства, Ло буквально подвергался осаде. Повсюду – в коляске, в его кабинет, в его комнату, в его салон пробирались челобитчики всякого пола и звания, осаждая его карету, вышибая его окна, взламывая его двери, убивая его лакеев, добираясь до шкафов и вкатываясь чрез камины. Одна аристократка, желая говорить с ним, поехала в карете мимо того дома, где он обедал, и велела своему кучеру и лакеям кричать: «Пожар!» Другая перед его домом приказала опрокинуть свою коляску. Что же касается письменных просьб, писем, челобитных, в стихах и в прозе, – о них нечего и говорить: их было бесчисленное множество.

Заполучив акции, счастливцы бросались в улицу Quincampoix. Эту улицу Quincampoix называли тогда просто «La Rue», подобно тому как некогда порабощенный мир называл Рим «Городом» (Urbs). Улица эта не представляла собою, впрочем, ничего, кроме темного узкого проулка в 450 шагов длины и 5 ширины, окаймленного 90 домами, в которых солнце освещало лишь самые верхние этажи. Такою описывали ее Дюкло и Дюгошан, такою существует она и поныне, между улицами Saint-Denis и Saint-Martin. Еще в последние годы царствования Людовика XIV, она сделалась центром контрабандных ажиотажей, нечистых спекуляций, совершавшихся на всевозможные государственные заемные письма, выданные суперинтендентами великого короля. В ней обитали или, по крайней мере, имели свои бюро евреи, маклеры, банкиры, откупщики казенных доходов. Здесь играли на повышение и понижение бумаг.

Но при системе Ло в один час наживали не 2 %, а целые миллионы. Густая толпа народа ежедневно наводняла улицу Quincampoix, горланя, спеша, кулаками прокладывая себе дорогу. По обоим концам улицы пришлось устроить барьеры, защищавшиеся конной охраной и остававшиеся открытыми только от 6 часов утра до 9 часов вечера. Обладание малейшим уголком в этой привилегированной ограде считалось верхом счастья, причем корыстолюбие размножило эти приюты с поразительным искусством. Каждый жилой уголок обращался в небольшие конторы. При свете смрадных ламп можно было разглядеть таковые в глубине лабиринтов погребов, а некоторые банкиры, подобно хищным птицам, приткнули свои будки на крышах.

Распределенный таким образом дом представлял собою муравейник ажиотеров, оживленный непрерывным движением во всех своих уголках. Дома с доходом в 600 ливров приносили в то время 100 000 ливров. Сделки совершались на улице, на открытом воздухе, среди шума и гама. Курс менялся так быстро, что нередко на двух концах улицы бывал неодинаков. Процентные бумаги поспешно обменивались на билеты. Одному аббату удалось безнаказанно выдать за акции компании билеты на похороны. Факт этот вызвал много смеху, причем нахальство покражи усугубляло смешную стороны этого курьеза издевательства.

Некий горбун обогатился, преобразившись в пюпитр; один солдат гигантскую свою спинную лопатку сдал в наймы спекуляторам, находившимся на поисках за бюро. Бедняки честным манером добивались благосостояния, ссужая публику карандашами, чернилами, перьями, бумагой.

Замечательная вещь, что парижане заглядывали в улицу Quincampoix разве только из любопытства. Они стали увлекаться системой только тогда, когда она начала приходить в упадок. За то иностранцы и провинция притекали туда массами. В Бордо, Марселе, Туре, Брюсселе – общественные кареты наняты были на много месяцев вперед, причем, желая нажиться, люди ажиотировали на цене за места. «В Париже слишком 300 000 жителей, – писала баварская принцесса, – пришлось устроить квартиры на чердаках и в магазинах. Париж до такой степени загроможден экипажами, что ни по одной улице нельзя проехать без затруднения, не ранив или не опрокинув кого-нибудь». Действительно, в декабре 1719 года, в момент апогея системы не 300 000, а 500 000 иностранцев или провинциалов наводняли Париж.

Состояния составлялись в несколько дней. Новоиспеченные миллионеры, бывшие лакеями накануне, важно раскатывали в колясках. Один из них никак не мог так скоро сбросить с себя прежнюю шкуру и иногда, по рассеянности, взлезал на запятки своей кареты. Указывают слишком сто лиц, наживших больше 20 миллионов. Нажива в 30, 40, 50, 70 и даже 100 миллионов отнюдь не представлялась редкостью.

Придворные пиры служили примером для сумасшедшей роскоши тех, кого называли «Миссиссипийцами», роскоши – в большинстве случаев грубой, щеголявшей платьями, обшитыми галунами, бриллиантами и драгоценными каменьями, великолепной мебелью и гомерическими пиршествами. «Улица Saint-Honorе, – говорит Дюгошан, – располагавшая в былое время возможностью роскошно разодеть всю Францию и её соседей, представлялась тогда словно истощенной. В ней не красовалось уже более ни бархата, ни парчи. Начало зимы унесло все, что находилось там в магазинах».

Некий миллионер, приятель того же автора, сумел удивить Париж самым изысканным великолепием. «Вся кухонная его посуда и даже ночные горшки были из серебра». Потребление мяса было так велико, что в 1720 году, во время поста, съедено было столько мяса, сколько никогда не потреблялось его даже во время карнавала. Наконец оперные сборы, составлявшие обыкновенно 60 000 ливров в год, в период 1719–1721 гг. достигли баснословной суммы 740 000 ливров. Париж пировал, а вся Франция развращалась. И тем не менее все эти безумства давали торговле и промышленности благоприятный толчок. Капиталы росли, потребление увеличивалось непомерно, повсюду сооружались новые заводы, земледелие приносило барыши и французские коммерческие суда снова забороздили моря. Благосостояние оказалось действительностью; предсказания Ло оправдывались.

4

Но процветание это не могло быть продолжительным. Банк преобразился в Государственный 1-го января 1719 года, Восточная компания – в Индийскую в мае того-же года, и с следующего же месяца началось бешеное повышение акций, продолжавшееся до конца декабря. 1720-й год должен был явиться годом погрома.

В конце 1719 года акции сразу поднялись до 12 000 ливров, достигая иногда до 18 000 и даже 20 000. В это время всего было выпущено 624 000 акций. Что касается банковых билетов, то число «официальных» выпусков их доходило до 949 миллионов.

Но к этой официальной цифре следует прибавить еще свыше 50 миллионов поддельных билетов, находившихся в обращении, ибо подлог этот оставался безнаказанным с тех пор, как алчность ажиотажа заменила скоропечатанием слишком медленное гравирование. Сюда надо прибавить еще негласные выпуски государственные, общая сумма которых оставалась неизвестною, и должна быть громадной.

Таким образом, положение с виду блестящее, на деле было критическим. В этой невероятной игре бумаг, менявшихся одни на другие, и представлявших реальное богатство лишь помимо какого бы то ни было отношения к номинальной их стоимости или их покупной цене, – катастрофу могло отсрочить одно только слепое доверие публики спекуляторов.

Стоило только стрястись какому-нибудь событию, которое образумило бы собственников акций или билетов, наиболее способных к размышлению, и тогда все это сооружение разлетелось бы, как карточный дом.

И это событие должно было неизбежно совершиться и, действительно, совершилось 30 декабря 1719 года.

В этот день собрание акционеров компании торжественно было созвано для выслушания доклада Ло. Регент председательствовал с тридцатью директорами, в качестве его ассистентов, окруженный главными акционерами, принцами, герцогами, буржуа и разбогатевшими финансистами или даже вчерашними лакеями, обратившимися в миллионеров. Дело шло о том, чтобы распределить дивиденд на акции с 1 января 1720 г. Ло был прижат в стене. Раздувая предполагаемые доходы до удваивания их, он не мог, однако, довести их выше 91 миллиона. И потому за каждой акцией предложил обеспечить дивиденд в 200 ливров, представлявших 40 проц. номинальной её стоимости. На первый взгляд такой результат мог показаться блестящим. Но 200 ливров на акцию, в улице Quincarapoix продававшуюся по 12 000 и 15 000 ливров, давало всего пустой доход в 1? проц. Нелепость повышения ради единственной страсти в ажиотажу обнаружилась с полной очевидностью.

Эффект сказался, однако, не сейчас. В тот же вечер, под влиянием подогретого энтузиазма, ценные бумаги поднялись до 18 000 ливров. Но рассудок не замедлил вступить в свои права. Масса людей струсила, внезапно сообразив, что нажитые миллионы их были лишь пустыми химерами. Тогда-то все бросились, кто реализовать, кто покупать по безумным ценам земли, дома, бриллианты, драгоценности, в особенности же все старались перепродать свои акции на банковые билеты и кинулись в банк, с требованием золота и серебра. Самые знатные вельможи при дворе, принц Конти, герцог Бурбонский, подали пример: первый немедленно отправил в банк все свои билеты и вывез оттуда взамен три фургона, нагруженные серебром, второй – заставил уплатить себе билетов на 25 миллионов. Иностранцы обеспечили себя раньше других, в течение нескольких дней поддерживали они курс и продавали, затем потребовали выдачи из банка и увезли из Франции на целые миллионы золота и серебра.

Сперва Ло храбро выдерживал эту осаду: банк выплачивал при открытых дверях. Но зло шло crescendo, пришлось искать средств, чтобы как-нибудь выпутаться из беды. Попробовали замедлить платежи: бесконечные хвосты снова потянулись по улице Вивьен. Затем, на сцену выступила королевская власть. В качестве суперинтендента, Ло объявил войну деньгам. Невероятная серия распоряжений и постановлений потрясла монетный режим. Поднятая сегодня ценность звонкой монеты была понижена на другой же день. Дело дошло даже до насилия. Последовало распоряжение не производить никаких платежей золотом свыше 300 ливров; изданы были законы против роскоши, воспрещавшие носить бриллианты и золотые парюры, наконец, постановлением от 27 февраля воспрещалось «всякому лицу, какого бы то ни было звания, иметь при себе деньгами свыше 600 ливров, под страхом конфискации и 10 000 ливров штрафа». В тоже время Ло старался затормозить понижение акций. Улица Quincampoix была закрыта, и спекуляторам пришлось перекочевать сперва на Вандомскую площадь, а затем в Суассонский отель; с ними обращались, как с людьми подозрительными, оцепляли караулом, но тем не менее они продолжали свой ажиотаж. Указы и постановления не принесли никакой пользы, разве только ускорили окончательный крах. Доверие исчезло. Никто не хотел покупать бумаг. Предметы текущего потребления доходили до невообразимых цен, если покупатель платил за них билетами. Банк менял ежедневно не более одного билета в 10 ливров на человека. Крайность становилась всеобщей. Продовольствие Парижа подвергалось опасности, так как купцы предместья стали грозить, что превратят свои сделки, если им будут платить билетами. Пришлось выдавать еженедельно по 400 000 ливров для рынка Пуасси и 50 000 ливров для рынка дичи.

В то же время страшные преступления приводили в трепет и без того ожесточившееся население, отмечая трагическим ужасом этот злополучный период. Совершенное графом де-Горн и двумя его соумышленниками убийство одного маклера-собственника акций, которого они заманили в западню, с целью ограбления и умерщвления, было явлением исключительным разве только по положению убийцы, состоявшего в родстве с самими видными аристократическими фамилиями Франции иностранных держав и даже с самим Регентом. Подобные преступления творились повсюду. Как-то нашли лакея одного генерал-лейтенанта, под Королевским мостом, разрубленного на куски, в другой раз – изуродованный труп какой-то женщины, вытащенный из брошенного экипажа. Подозрение не щадило никого. Обвиняли даже самого Регента, и не без правдоподобия, яко бы он заколол кинжалом нескольких памфлетистов, едкие эпиграммы которых раздражили его до белого каления.

Провинции наводнились разбойниками. Несмотря на все это, Ло боролся еще. Возмущение, вызванное кровопролитной борьбой у дверей банка, не испугало двор, который решился воспользоваться этим предлогом, чтобы удалить в Понтуаз парламент, не перестававший ратовать против системы Ло. Но положение становилось безнадежным. Вместе с нищетой разрасталась также и ненависть к Ло и Регенту. Париж был завален песенками, сатирами, афишами, карикатурами печатными, гравированными, рукописными.

«На этих днях, – писал адвокат Барбье, – в коляски бросали красиво написанные записки, в которых говорилось: „спасайте короля, убивайте тирана, не беспокойтесь о стаде“. По стенам расклеивались бумажки с пасквилями на Ло и Регента».