Майские страсти

– Конкурента.

– Какого?

– Как и я. Он уверен, что у него есть противоположность. Он верит в дьявола.

Клинкин громко и коротко засмеялся.

Мелюков, прекратив кашлять, смотрел то на Андрея, то на Дмитрия, явно подозревая какую-то подоплёку. Он оглянулся и снова начал на них смотреть, чтобы все наверняка увидели, что он всё видит.

Андрей стал протирать глаза то ли от какого-то неприятного нравственного ощущения, то ли от недосыпа.

– Что тебя так мучает?– спросила его Алина и, не давая опрокинуть свою уверенность в том, что его что-то мучает, кинулась к Мелюкову и начала рассказывать новую клубную байку.

Вышло так, что Искупникова больше хихикала, чем рассказывала. Её речь обрывалась в самым неожиданным образом, как это бывает, когда человек говорит об одном, а смеётся, думая о другом. Алина порой оборачивалась погядеть на Андрея.

В последний раз речь о клубных сплетнях оборвалась, когда Искупникова в нетерпениии махнула рукой на Мелюкова и повернулась к Дмитрию.

– Я понять не могу,– начала она,– этот всё мучается, что ли?

Искупникова так умоляюще смотрела на Клинкина, как она это делала, когда ждала поддержки.

– Похоже, мучается,– быстро проговорила Алина.

Она глубоко вздохнула. Теперь уже не она ждала. Теперь ждали все, кроме неё.

– Я в детстве знала одного извращенца,– улыбаясь, заговорила Алина.– Он делал из платочков парашютики для котят. Таких маленьких…кошечек… он… этот душегубец-подросточек ловил их во дворе по ночам, чтобы никто не видел. А мне… подруга рассказала. Она всё видела, ха-ха. Подруга! Так вот… Этот придурок привязывал платочки к шейкам котят, поднимался на крышу пятиэтажки и бросал котят оттуда вниз. Те разбивались на смерть. А он быстро спускался и плакал над ними. Потом хоронил их там же во дворе.

– Какая жуть,– сплюнул Мелюков.

– Ты думаешь?– как-то без издёвки усмехнулся Дмитрий.

– Ну хотя… как посмотреть… Если смотреть, как тот придурок… то ничего страшного. Для него, то есть. Хотя он и плакал. Получается, хотел плакать,– Мелюков без успеха выдавливал из души слезу и почти расплакался от того, что у него это не получилось. Он опустил голову и окончательно рухнул в грязь в глазах Искупниковой.

– Слабак,– сказал она.

– К тому же мучитель. Так мучить самого себя,– засмеялся Клинкин.– только ты можешь себя мучить сильнее, чем он.

– Ага,– кивнула Алина.– Скажи ещё, что я на мосту концерты устраивала…перед девственницами.

Она невольно смотрела то на Андрея, то на подруг в надежде на одобрение или смех.

С удовлетворённой поспешностью Яськов приблизился к Алине. Он ломал себе руки и глядел то в землю, то на Искупникову.

– Это ничего… что ты… страдаешь. Если тебе это надо, то пускай,– тихо сказал он.

– Не так надо было. Не так!– закричала Алина.– Про страдание правильно… но не так. Оно мне… Не нужно оно мне теперь. Понимаешь. Теперь! Ты всё испортил, всё. Чего ты лезешь вечно? Чего ты полез? Не лезь больше ко мне. Не лезь!

– Ладно.

Алина от ужаса и удивления вытаращила глаза.

– Как? Ну и… не лезь. Не лезь!

Только сейчас Андрей понял, что он чего-то не понял в замыслах Искупниковой. Яськов схватился за голову и, как от первого шока горя, зажмурил глаза.

Невольное несчастье некоторых страдальцев состоит в том, чтобы доставлять боль только самым близким.

Когда в переполненную маршрутку заходит полная, например, стокилограммовая женщина, она задевает телом других пассажиров не от того, что хочет доставить им неудобства или даже ударить локтем в бок, а от того, что слишком большая.

Об этом с терзавшимся от случая рока сердцем думал Андрей. Но тут была и ещё одна особенность, мысль о которой обошла Яськова. Искупникова, сознавая удивительную болезненность своей души, чувствовала, что наступил момент, когда она может излечиться. Андрею просто-напросто надо было проявить формальную настойчивость и сказать, что по каким-то причинам он не в состоянии не вклиниваться в жизнь Алины. Однако, он сказал ей: «Ладно.» Яськов не настаивал на том, чтобы Искупникова поверила в его безразличие; чувствовал, что для Алины пришла важная минута, и, не угадав намерения её души, не пожелал стеснять Искупникову участием, став нравственной жертвой, поглощающей все силы окружающих и вынуждая их невидимо страдать вынужденностью сочувствия.

Деликатное желание не мешать – избыточное, по-роковому глупое самоустранение, характерное для поседевших душой людей.

Такое Яськовское самоустранение было как раз перебором. Тут подмешалось и отсутствие твёрдого, брутального кокетства.

В отчаянии держась руками за голову после того, как сказал «Ладно», он понимал, что переборщил. Если на рану вылить чересчур много йода, он может обжечь кожу, особенно нежную.

Искупникова обожглась.

Раньше она ощущала, что Яськова слишком много в её жизни из-за того, что он от избытка души желает помочь, иногда только мешаясь. По стопам этих ощущений Алина и выдумала крики со словами «Не лезь!» Но соль в том, что она хотела именно участия Андрея в момент перед тем, как он схватился за голову.

– Ну и не лезь,– рыдая сердцем, уже без подоплёки намерений сказала Алина.

– Теперь точно не полезет,– зевнул Клинкин.

Яськов опустил руки и слабо, обречённо улыбнулся, чувствуя свою ошибку; чувствуя трагизм ситуации для него, для Алины и для него с Алиной, как единого целого; чувствуя излишнюю, неуместную, вальяжную злобу насмешки Клинкина,– улыбнулся улыбкой мудреца.

– А он ещё и лез!– сжал кулаки Мелюков.

– Нет,– махнул на нег рукой Дмитрий.– Получила? Вот и обтекай. Но прощение он заслужил.

– Простить-то можно, но понять!..– задыхаясь, вскрикнула Алина.

Зная глубину и широту души Яськова, Дмитрий только сейчас увидел, ч Искупникова Андрею ни в том, ни в другом не уступала. Разом Клинкина накрыли бешеные, как будто кипятком облитые чувства, подожжённая ненависть на весь мир. Он смотрел в чёрное, ночное небо, как в зеркало своей судьбы. Какое-то сладкое, долгожданное презрение заставило его надрывно засмеяться. Он с упоением жаждал увидеть душевную грязь людей, оказавшихся с ним рядом в то мгновение.

А в то мгновение всё сложилось, словно запрограммированно. Всего было много тогда. И страх, и ужас, и боль, и предвкушение. Небоскрёб какой-то случился.

Искупникова подумала, что Клинкин смеялся на ней и Андреем. Она от разочарования и досады ногой ударила Яськова в живот и опять влюбилась.

Андрей не шевельнулся.

Дмитрий посмотрел в глаза сначала Алины, потом – Андрея. Ему ещё сильней захотелось видеть ничтожество людей, когда они будут слушать о его ничтожествах и восхищённо радоваться им.

– Спектакль-то не закончен,– сказал он.

– Да-да! Мы помним! Давай!– задорно прищурилась Искупникова.

– Когда я был святым, я влюбился в девушку.