Майские страсти

– Я уже и не знаю, что думать и как вести. Она играет роль. И даже уже перестала замечать, что это роль, а не реальная жизнь, точнее, что её роль стала реальной жизнью. Она актрисой себя почувствовала. Чуешь?

– Да уж куда мне!

– Она просто вошла в роль. Ударила себе в голову, что её покинули и что она никому не нужна. И ей это нравится. Вот что страшно! Теперь ради этой роли она откажется даже быть с любимым. Голливуд-какой-то!..

– Ты ещё подойди и ей это скажи!

– Неа, она и так на меня злится, хотя и не всегда… даже сегодня. Пусть злится! Это хорошо.

– А что… может не злиться?– искоса спросил Дмитрий.– Что?

– Да как тебе сказать! Не так всё просто. Она если и злится, то это не значит, что злится по-настоящему. Ей нужно поиграть… позлиться. Знаешь, как мы созваниваемся? Ох, крепись! Характер, конечно! Она говорит, что позвонит в двенадцать, а сама звонит в пять минут первого. Вот она вся в этом! Вся в этих пяти минутах!

– Кстати, о времени. Во сколько завтра?

– Утром сообщу точно.

– А сейчас не знаешь?

– Да знаю.

– А-а… Вот зачем ты здесь кривляешься. – Ладно, хватит. – Придёт она?

– Она, кажется, воспряла духом,– прищуриваясь, Андрей глядел через плечо Клинкина.– Опять похихикивает…

– Значит, опять вспомнила про эту свою роль. Ох, как… она любит свой грех! Свой покалеченный грех! Свой покосившийся грех! Капризы своего греха!

– Не любит. Это ты всё нарочно говоришь.

– Любит, любит. Ты можешь моему языку не верить; не верить тому, что я говорю, но ты должен верить своим ушам… ты не можешь не верить тому, что сам слышишь. И ведь ей мало этого. До чего же девушки предсказуемы! Я бы каждой из них вставил коварство студента! Готовься, она и дальше будет тебя унижать, чтобы быть с тобой наравне!..

– Помолчи, пожалей!

– Но и это не поможет. Она не остановиться!.. Она не будет с тобой. Она перед тобой открылась. Она все свои чувства к тебе, как на ладони, перед всеми выложила. Потому и не будет она с тобой!..

– Хм,– лукаво улыбнулся Яськов.– К чему тогда этот цирк… шапито?.. Не сказать, что она врала сегодня напролом!

– Конечно… Чтобы последующие её ложные слова и поведение выглядели правдивыми… ей надо было сегодня говорить правду, хоть и порой жестокую, вся соль – в этой жестокой правде не умно ли? Ха-ха!

– Всё… так мы окончательно до истины доя с тобой доберёмся. Ты как хочешь, а я пошёл туда.

– Ну куда, куда ты, трусишка?– густо засмеялся Клинкин.

Он вернулся к остальным следом за Андреем. Странно-зеленоватым казалось лицо Алины под лучами жёлтой луны. Что-то погибшее, отболевшее, отмучившее и отмучившееся было в её взгляде.

– Пришли… два донжуана, два документа, два математика, два расчёта,– сказала Алина. Все ошарашенно, с безумными глазами посмотрели на Искупникову, как будто только она могла не опускаться до самой грязной низости и это произошло в тот момент, когда говорить пошлости значило сознательно выдать своё недовольство.

Алина горько усмехнулась. Она слишком много перечувствовала в тот вечер, и, как после прилива на берегу остаются водоросли и морские нечистоты, так и у Искупниковой на сердце после прилива страстей осели водоросли и грязь переживаний. Алина с каким-то ожесточённым равнодушием не стала скрывать эмоций.

Искпуникова. снова никак не сопротивляясь движениям души, тяжело задумалась:

« Хватит!.. Как-то сильно уж я сравнодушничала. Надо немного огорчиться! Именно что чуть-чуть! Если совсем не огорчусь, то все поймут, что случившееся сегодня – для меня трагедия. А если чуть растроюсь, то это будет полутрагедия, а это уже другое дело! Для видимого полугоря надо и радость подмешать! А хотя… Её-то сегодня было достаточно! Так расколоться на глазах у всех, тьфу!»

– О чём, Алин, так сонно задумалась?– спросил Андрей, мягко улыбаясь и не глядя на Искупникову.

– Я видела, что ты смотрел на меня. В глаза смотри,– она крикнула на Андрея так, как кричат виновные на более сильного человека, имеющего моральное право наказывать,– с чувством покорившейся гордости.– Или боишься со мной напрямую про мою сестру говорить?

– А ты ей завидуешь?– робко, подражая Искупниковой, обозлился Яськов.

Алина прикусила нижнюю губку с таким отчуждённым взглядом, словно она это сделала из-за каких-то далёких воспоминаний.

– Ладно, всё…– выступил Дмитрий.– Хватит об этих… про этот интим. К тому же вижу, что вы и сами остыли.

– Какого чёрта ты виляешь?– махнул на него рукой Андрей.– Тебе самому этого и надо было. Чёрт!.. Ты же сам себя пытаешься одурачить.

– Да как… как ты осмелился такое говорить. Самый умный?– закричал Клинкин.

Алина, о чём-то размышляя и что-то заново ощущая, глядела то на одного, то на другого. Черта страстных людей – из-за этой бешеной страстности они не угадывают страстного конфликта в компании и ведут себя до смешного равнодушно. Искупникова невиннно, медленно чесала правую щёчку.

– Так… хорошо… прости, прости!– выдохнул Яськов так, как будто просил прощения за что-то другое.

– Не прощаю,– сказал Дмитрий голосом, каким один мудрец должен говорить что-то истинное и роковое другому.

– Завтра в пять,– обратился Яськов ко всем.– Можете и вы приходить, если захотите…

– Спасибо не надо,– одновременно ответили подружки Искупнкивоой.

– Всех… жду у себя на дне рождении. На берегу… в общем… я уже всем… объявлял. Все всё знают. Всё все понимают.

Через пять минут стали расходиться по домам. Допивая последнюю бутылку шампанского, Мелюков нечаянно уронил её на асфальт. Алина вздрогнула, как будто судьба разбилась вместе с это бутылкой. Искупникова, словно на свою жизнь, смотрела на зелёные оскколки. Она и улыбалась, и качала головой.

– Алин!

– Алин чего ты!

Подружки обернулись и махали е рукой, когда все уже отошли довольно далеко, почти к светофору, а Искупникова стояла на прежнем месте у церкви.

– Я покурю,– сказала она и отвернулась.

Алина осталась одна.

Плакать ей не хотелось, хотелось не плакать. В её душе как-то мутно заиграла жажда непобедимости. Но Искупникова понимала, что она прогнулась под напором рока, оставаясь жить так, как живут после автокатастрофы искалеченные люди.

Прокручивая воспоминания об отношениях с Андреем, Алина удивлялась безумию своей души. Она любила Яськова до помешательства и, так же до помешательства без всяких иных оттенков, ненавидела. Странно и смешно Искупникова заглядывала в своё сердце. Ей казалось, что и любовь, и ненависть к Яськову сплелись в одно всеобъемлющее чувство. На минуту ей почудилось, что она его никогда не любила и не ненавидела. На минуту ей почудилась, что она не способна ни любить, ни ненавидеть.

В этой душевной пустоте она поначалу винила себя, затем – Андрея. Он её, как будто сжигал одновременно и своей нежностью, и бесстрастием. После этого на неё нашло подозрение. То ли он всё время сжигал, то ли она всё время сжигалась.

На неё, словно рухнул весь мир со всеми его проклятиями, чувствами, страстями, нежностями,– так ей было тяжело почти физически. Искупникова даже на секунду сгорбилась.