– И то правда. А я вот всё про двуглавого орла мечтаю… Вот, быват, выйдешь с утреца на балкон гантельку повыжимати, глянешь на башни резныя – сразу мысля: вот бы и нам где живого орла надыбать? И чтоб, значить, непременно о двух башках… Тут те и символ, и редкость краснокнижная. Ведь чего мне токма не везли басурмане всякие да нехристи заморские – и верблюдов африканских, и тигров индостанских, и медведей гималайских, и стерхов всяких… А орла двуглавого нема!.. Как так? Непорядок!
– Согласен, Ваше Величество.
– А раз согласен, – тотчас подхватил государь, – иди-тка да сыщи мне энту чудо-птицу – я слыхал, есть она.
Стрелец приуныл.
– Ваше Величество, где ж я её тапереча найду? – стрелец тоскливо кивнул на сгущающуюся за окном тьму. – Ночь-полночь на дворе…
– Цыц! Поразмышляй мне тут! Сказано – ноги в руки и вперёд!
– Так она, поди, на юг нонче подалась… Мне туды визу делать надобно…
– Вот те, а не виза! – царь показал фигу. – Перетопчешься! Я тут давеча одному ужо сделал, чтоб он кое-чаво оттеда мне притаранил…
– И чаво?
– А того! Тута наобещал с три короба, а как за кордон перебрался – фить, токма его и видали!.. Так что без виз обойдёшься! Здесь ищи…
Кукушкин только вздохнул.
– И не вздыхай мне тут! Ишь, моду взяли – вздыхать чуть что!.. Лучше об деле думай. Учти: не найдёшь, – царь нахмурил брови, – голова с плеч, уж не взыщи, стрелец. А найдёшь птаху эту диковинную – так и быть, завхозом тебя при дворе сделаю. Хочешь?
«Ещё б я не хотел!» – подумал стрелец и проорал так, что государь аж подпрыгнул:
– Рад служить!
– Ну, тады в путь, – сказал царь и по-отечески обнял Кукушкина.
Вышел стрелец из дворца, маковку чешет, думу думает. «Завхозом оно, конечно, хорошо, но ведь могут и башку отнять!.. А мне без её неинтересно совсем…» Делать нечего, надо в дорогу собираться. Сделал шаг Кукушкин – глядь – а кафтана-то его как не было! А заместо униформы стрелецкой – рубище какое-то да лапти драные. Да и сам стрелец не стрелец, а старик рябой с бородой седой. И в руках у него невод. И стоит Кукушкин на берегу синего моря, а оно колышется, волну вздымает да бурей пужает. «Ага», – понял стрелец, размахнулся и метнул невод в пучину морскую. Зацепил невод что-то тяжёлое. Обрадовался Кукушкин, стал вытягивать улов, а там – батюшки святы! – Сталин-рыба: сверху – френч да усища, снизу – аки ершище! Злится Сталин-рыба, глазами вращает, врагов проклянает. Пуговицы огнём жарят, с губ пена летит – расстрелять грозит! Вскрикнул Кукушкин в ужасе, а Сталин-рыба возьми да в лапоть ему зубищами впейся. Завопил стрелец, на одной ножке, всё равно как увечный, запрыгал и стряхнул свой улов в море. Канула Сталин-рыба вместе с обувкой кукушкинской в пучине. Перекрестился стрелец, отдышался маленько и снова за невод. Размахнулся пуще прежнего и метнул его ещё дальше. Опять чтой-то поймал и ну тянуть на берег. Тяжёл был улов! Взмок Кукушкин, пока вытащил. Смотрит – а это кусок суши какой-то и табличка впендюрена: «Крым». А по суше той рвань какая-то вусмерть пьяная носится да Кобзона орёт. А окрест – мрак и жуть смертная. Поморщился Кукушкин да и выбросил Крым куда подальше: пущай сам выплывает… Размахнулся стрелец в третий раз да так, что сам чуть в море не плюхнулся. Зацепил невод чтой-то такое, что Кукушкину одному нипочём из глубин морских не вытянуть. Уж он и кряхтел, и потел, а всё не у дел. Сплюнул Кукушкин с досады. Видит краем глаза: по берегу младший их научный сотрудник Петя Чайкин с барышней променад совершает, дефилирует, значит. А барышня-то – лаборантка ихняя, Света Синичкина, красавица, каких поискать. И он ей, значит, по-французски мурлыкает: мол, люли-люли, се тре жули, и всё в таком колинкоре. Барышня, ясно, смущается, краской наполняется. Оба в белом, как на параде. Не идут, а плывут, аки лебеди. Приближаются.
– Эй, Петруша, – кричит коллеге Кукушкин, – помоги-тка старику!
– Avec grand plaisir, mon general! – радостно восклицает юноша и кивает Свете: беги, мол. И Синичкина, вся такая тонкая и воздушная, ахая, подбирает платье и бежит к воде, хватается за Кукушкина.
Светка, стало быть, за дедку, дедка за сетку. Тянут-потянут, вытянуть не могут.
– Mon cher, – стонет Света, – aidez-moi!
Пришлось и Пете поучаствовать. Подбежал он к пассии своей и хвать её за бёдра. Петька за Светку, Светка за дедку, дедка за сетку. Тянут-потянут, вытянуть не могут.
Глядь: какой-то пьяный в ватнике собачонку выгуливает.
– Эй, товарищ, подсоби! – кричат ему с берега.
– Отчего ж не подсобить хорошим людям? – икая винным амбре, отзывается человек, подходит качаясь к компании да как дёрнет Петьку за лапсердак – аж нитки затрещали.
– S’il vous plaît, facile! – взвизгивает Петя.
– Я не Фазиль, а Федя, – добродушно улыбается мужик.
– Да хоть Астер Фред! – огрызается спереди дед. – А ну не зевай! Тяни давай!
В общем, тянут: Федька за Петьку, Петька за Светку, Светка за дедку, дедка за сетку. Тянут-потянут, вытянуть не могут. Что делать?
– Баксик! Фить-фить, – подзывает Федька собачонку. Та, радостно виляя хвостиком, несётся к хозяину.
– Помоги, дружок! – кряхтит хозяин.
Пёс, гавкнув для порядка, хватает зубами край Федькиного ватника и давай тянуть всю эту ораву. Баксик, значит, за Федьку, Федька за Петьку, Петька за Светку, Светка за дедку, дедка за сетку. Поднатужились да и вытянули улов кукушкинский. Смотрит стрелец – что за диво! – в неводе-то всего-навсего яйцо! Но яйцо не простое, а золотое. И здоровенное к тому ж. Взял Кукушкин то яйцо и давай его разглядывать. Уж и понюхал его и потряс. О рубище своё потёр, к уху поднёс. А яйцо возьми и тресни, и вылезает из него – вот так чудо! – двуглавый орёл! Обрадовался Кукушкин, схватил свой улов и собрался уже во дворец бежать, а орёл ему человечьим голосом молвит:
– Постой, старче! Послушай, что скажу…
Опешил стрелец, рот раскрыл да так и застыл.
– Видишь, все тебя бросили…
Огляделся Кукушкин: и впрямь ни души – печаль да шиши.
– Только мы с тобой и остались, – говорит орёл.
Кукушкин усмехнулся.
– Нужен ты мне больно!.. Вот сдам тебя царю-батюшке, стану завхозом при дворе, на дочке его женюся. А с тебя какой прок? Клюв да пушок!
– Умоляю! – причитает двуглавый. – Только не к царю! Он из меня суп сварит!
– Кто? Царь? Ври больше! Он отличный парень. Идём познакомлю…
– Не губи, старче! – плачет орёл человечьими слезами. – Вот увидишь, я тебе ещё пригожусь…
– Да чем же ты мне пригодишься?
– Хочешь, любые твои три желания выполню?
«Вот так попёрло, – думает Кукушкин. – Царь завхозом назначает, птица желания исполняет! Чудеса!»
– Ладно, – согласился Кукушкин, – будь по-твоему.
– Тогда подумай хорошенько, – советует Чудо-птица.
– А чё тут думать? Значит так, во-первых, хочу национальную идею, короткую и понятную, мудрую, но без зауми…
– Чего хочешь? – удивился двуглавый.
– Идею национальную, чего непонятного.
– А на кой она тебе, идея-то?
– Как энто на кой? – оскорбился Кукушкин. – Чтоб жить со смыслом!
– А сейчас как живёшь?
– Через пень-колоду, как! Хорош ерепениться! Выполняй!
– Ты хорошо подумал?
– Лучше некуда. Давай уже!
Орёл взмахнул крыльями, и Кукушкина что-то стукнуло по темечку. Потёр стрелец башку, глянул на небо, потом себе под ноги и увидел на песке табличку с ёмкой надписью: «Не срать!»
– Это что? – скривил губы стрелец.
– Национальная идея, – рапортует Чудо-птица. – Получите и распишитесь.
– Да, но… какая-то она… не знаю… слишком уж ёмкая…
– А по-моему, в самый раз! – говорит двуглавый. – Не гадь людям, и всё в порядке будет…
– Это да, но…
– Так, у тебя ещё два желания.
– Ладно, марамой, едем дальше. Во-вторых, хочу ремонт в своей живопырке. Чтоб, значится, потолок на голову не лез, а то Любка уже всю плешь проела.
– Оно и видно, – усмехнулся двуглавый, глядя на лысину стрельца.
– Ты не очень-то! – пригрозил Кукушкин, сильнее сжимая в руках свою добычу. – Забыл, с кем общаешься?
– Ах да, господин Без-пяти-минут-завхоз…
– Щас я сам когой-то в суп пущу! – пригрозил Кукушкин.
– Всё-всё, – испугался орёл, – молчу! Ремонт окончен. Приедешь – оценишь.
– То-то жа!
– Загадывай, старче, третье и покончим с этим, – молит птица.
Кукушкин выдерживает паузу и, вперив мечтательный взор свой в морские дали, произносит:
– Хочу, – говорит, – чтоб государь наш Ясно Солнышко всегда был бодр, весел, здоров и юн и чтобы правил на радость грядущим поколениям до скончания веков! Сделаешь?
– Пожалте! – вздохнул двуглавый и кивнул обеими головами куда-то в сторону. Обернулся Кукушкин да так и обмер: стоит пред ним сияющий, аки зарница, громадный дворец белого мрамора, по великолепию своему превосходящий древнюю Парфенону заморскую, хотя и уступающий по размерам хижине государя в Геленджике. А у входа в тот дворец всё фонтаны шпенделяют да павлинчики гуляют.
– Эвона! – выдохнул Кукушкин.
– Ты на балкон гляди, – тихонько подсказывает двуглавый. – Сейчас самое интересное начнётся.
Поднимает стрелец взор и видит: выходит на балкон государь, моложавей обычного лет этак на двадцать. Подтянут и юн, и очи огнём пылают. Кожа свежая, как у барышни Петькиной, зубов во рте цельный вагон, а волос на голове – на полк хватит! Во как! Обрадовался Кукушкин и как завопит:
– Слава государю!
И незнамо откуда взявшиеся народы вдруг вторят стрельцу:
– Сла-ва! Сла-ва! Сла-ва!
А царь мелко так, с достоинством кланяется, берёт в руки скрипочку и начинает, то и дело ошибаясь, играть «С чего начинается Родина?». Замирает чернь, рты разинув в опупении, и сыплются в эти рты мухи дохлые да сор всякий. Но никто этого не замечает. Всё чинно да важно; никто не пикнет, кирзой не скрипнет. Всяк молчит, кишкой не урчит. Вот закончил государь концерту давать и грянули аплодисменты, в овации переходящие. И всюду крики «Браво!» да «Бис!». Стрелец, конечно, тоже давай нахлопывать. Огляделся, а он уже вроде как в опере сидит, и кругом не чернь криворылая, перегаром икающая, а сплошь бары всякие в смокингах, и дух от них, как от роз диких. И сам Кукушкин не старик в рванье, а прямо-таки денди лондонский: фрак на нём с фалдами и галстук-бабочка. Сам себя стрелец не узнал. «Не обманул двуглавый. Молодец!» – радуется Кукушкин. Сел он в кресло и чувствует вдруг: что-то не так. Поворачивает голову влево – святые угодники! – товарищ Сталин собственной персоной, только уже без хвоста! Совсем близко, каждую оспинку видать… Сидит, как порядочный, аплодирует, на Кукушкина ноль эмоций. Только дым из трубки колечками. Вжался стрелец в кресло, удивляется: как это его в зал с куревом пустили? Поворачивает Кукушкин голову, а справа друг его двуглавый восседает. Тоже при параде, при «бабочке», манифик, как говорится. Но ростом он уже с Кукушкина! Ошалел стрелец, съежился и притих. Тут кончились аплодисменты, тишина наступила тревожная. Поворачивается Сталин к залу и говорит:
– Лично мнэ это испалнэние очэн-очэн панравилось.
– Полностью поддерживаю! – соглашается двуглавый.
– Совершенно согласны! – вторит партер.
– Ещё бы! – восклицает балкон.
– Аналогично! – доносится с галёрки.
Тут Сталин приподнимает чёрную как смоль бровь, смотрит на стрельца в упор и вопрошает:
– А что думаэт па этаму поваду таварищ Кукушкин?
– Да уж, хотелось бы знать, – поддакивает орёл.
– И нам бы хотелось, – присоединяется партер.
– А мы что, рыжие? – жалуется балкон.
– Вот именно! – слышно с галёрки.
Бедный Кукушкин уже и рот открыл, чтобы ответ держать, да снова с ним, как на грех, столбняк случился.
– Дык я ж… – выдаёт стрелец и умолкает, не в силах боле исторгнуть из организма ни звука. Душа в пятки сбежала, нутро к фраку припало. Как карась на песке, воздух ртом, бедолага, ловит, а звук, зараза, нейдёт. Дрожит Кукушкин, потеет, всей шкурой немеет.
– Ну, раз гражданин Кукушкин ничего нэ имэет сказать на сей счёт… – начал Сталин, и стрелец замотал головой: дескать, имею, имею, – …нада принимать мэры. Какие будут предлажения?
– Арестовать! – топает ногами царь-батюшка.
– На хер послать! – гогочет партер.
– Пинка ему дать! – орёт балкон.
– В углу расстрелять! – доносится с галёрки.
– Нэт, – твёрдо произносит Сталин. – Это нэ наши методы.
– А может, его съесть? – шутит царь-батюшка. – И с концами. А?
– А что, это идэя, – ощеривается Сталин. – Маладец, слюшай! – подмигивает он царю и поворачивается к орлу. – Сдэлаешь?
– А то!
– Приступайте, – молвит Сталин, выпуская пару дымных колец из трубки. – Нэт чэлавэка – нэт праблэмы.
Кукушкин хочет бежать, но ноги не слушаются. Он вязнет в кресле, замирая перед двуглавым чудищем, как кролик перед удавом. А клювы клацают всё ближе, и зал кровожадно скандирует:
– Гло-тай! Гло-тай! Гло-тай!
И вот, когда над белым как снег лицом стрельца нависают гигантские раззявленные пасти монстра, из недр Кукушкинских вырывается наконец душераздирающий, нечеловеческий вопль…
Валерий Степанович вскакивает среди ночи в горячем поту. Аккуратно, чтобы не разбудить жену, вылезает из-под одеяла и на ощупь, как слепой, крадётся на кухню. Включает свет. Вспыхнувшая лампа режет сонные глаза. Профессор чертыхается. Нащупывает графин. Как измученный зноем путник, жадными губами припадает он к сосуду с живительной водопроводной влагой, и тощий его кадык, затевая пляску, проталкивает мутную воду в ещё трепещущее нутро.
– Господи! Приснится же такое, – шумно выдыхает Валерий Степанович и вдруг о чём-то задумывается. – Минутку! А ведь это идея! – улыбается про себя Кукушкин. Он надевает очки, подходит к календарю:
– Если начать до Нового года, то к лету, думаю, закончим, – рассуждает вслух Кукушкин. – Впрочем, даст ли добро Москва?..
И, раздумывая на эту тему, профессор, повеселев, отправляется спать. Больше в ту ночь кошмары его не мучили… А на календаре было 12 декабря 2021 года…
Глава II. Проект века
Утро было морозным и звенело, как хрусталь в отделе посуды. Снег, будто играя, сочно хрустел под каблуком, и было приятно воображать себя Нилом Армстронгом. Сонно буксуя в снежной каше, тащился куда-то замызганный транспорт; прохожие, навсегда разучившиеся быть детьми, угрюмо пускали пар и мрачно, как черепахи в панцирь, прятались в воротники; воздух был чист и упруг, и солнечный луч, отважно пронзивший парсеки ледяной безмятежности, пролился в мир людей, чтобы, упав на чью-то открытую тетрадь со стихами, восполнить в них нехватку таланта избытком тепла и неземного света.
День и впрямь был чудесный. Всё словно дышало предвестьем больших перемен.
Солнце, радостно брызнувшее в окна актового зала НИИ, будто несло благую весть, жадно заполняя собой пространство. Подчинённое его неукротимой силе, всё утопало в нём. Мириады пылинок, празднуя триумф света, взвились в хаотическом танце. А светило продолжало балагурить, золотя и буйные кудри лаборантов, и хмурые лысины профессоров. Добралось оно и до оратора на трибуне – профессора Кукушкина. Проказничая, луч света упал ему на нос, стал щекотать, потом поселился в очках, мешая читать. Но учёный, целиком захваченный идеями, кажется, ничего этого не замечал. Он лишь снял нагретые светилом очки, потёр утомлённую переносицу и подытожил:
– …И в заключение, господа, хотел бы напомнить, что наступающий 2022 год ознаменован не только новыми интересными разработками наших генетиков, но и тем, что в октябре месяце вся страна в едином порыве отмечает юбилей нашего президента – Владилена Владиленовича Кнутина…
В этот момент солнце, будто почувствовав себя лишним там, где речь идёт об истинном светиле, давно указавшем россиянам путь в великое будущее, смутилось и померкло за тучей. А Кукушкин продолжал свой доклад:
– Как вы знаете, нынче всюду идёт широкомасштабная подготовка к празднованию этой славной даты. Одни грозятся перевыполнить план, другие снимают кино о президенте. Начинается что-то сродни социалистическому соревнованию. Вот и я предлагаю включиться в эту увлекательную гонку…
– Каким образом? – донеслось из зала.
– Об этом и речь, – сверкнув очами, профессор переходит к кульминации. – Господа! Имею честь представить на ваш профессиональный суд мой новый проект, который, конечно, поначалу покажется чересчур амбициозным и дерзким, но всё-таки…
– Не томите, профессор, – простонал кто-то сбоку.
– Хорошо. Итак, я и мои коллеги намереваемся, подвергнув мутации ген SHH, вырастить в лабораторных условиях… двуглавого орла. Для этого нам понадобится молодая самка, с которой будут проделаны все необходимые лабораторные манипуляции…
В зале воцаряется мёртвая тишина. Профессор снова надевает очки и, внимательно оглядев публику, продолжает:
– Сразу успокою относительно легальности данного эксперимента. Разумеется, ни о каких «краснокнижных» орлах в данном контексте речи не идёт: во-первых, их изъятие из фауны строго запрещено законом, а во-вторых, большинство пернатых хищников – перелётные. Так что орёл, как вы понимаете, будет весьма условным. Для нашего эксперимента вполне подойдёт кто-нибудь, ну, скажем, из ястребиных. Такую птаху приобрести в питомнике не составит особого труда…
– Вы это серьёзно, Валерий Степанович? – робко вспыхивает на горизонте огонёк рыжей бородки аспиранта Сойкина.
– Абсолютно, Борис! Принцип генетической модификации я уже продумал, осталось проработать с коллегами детали. А назвать сей эксперимент можно «Проект „О“». «О» значит орёл, как вы поняли. Полагаю, это будет интересно как с чисто прикладной – должна появиться возможность генетического улучшения биологического материала, – так и с коммерческой стороны (в Пекине, напомню, открылся аквапарк с летучими рыбами – посещаемость сумасшедшая; подтянулись спонсоры; институт перешёл на самоокупаемость). Разве нам не нужны деньги? И потом, столь эффектный, символический подарок наверняка запомнится и войдёт в скрижали современной генетики как один из самых смелых экспериментов, – подытожил Кукушкин.
– Чепуха, – негромко резюмировал кто-то поблизости.
– Я бы не спешил с выводами, – гордо отозвался профессор.
– Минутку, Валерий Степанович! – снова мелькнул рыжий огонёк на галёрке. – Подарок президенту – это, конечно, замечательно, но что вы там говорили по поводу генетического улучшения? Что именно вы хотите улучшить?
– Помните, 11 лет назад японские учёные вывели чирикающих мышей. Знаете, что было дальше? Они продолжили экспериментировать, чтобы понять, как могут эволюционировать голоса животных в осмысленную речь. Тогда тоже нашлось немало скептиков, считавших этот проект бессмысленной тратой госсредств, но в конечном счёте, как вы знаете, учёные постигли происхождение человеческой речи! – радостно заключил профессор.
– Да, это был известный эксперимент, – подтвердил младший научный сотрудник Петя Чайкин. – Инициатор проекта доктор Накамура, помнится, даже получил нобелевку в области медицины и физиологии. Вы слышали о Накамуре, Борис?
– Увы… – потупился Сойкин.
– Стыдно, коллега, – Чайкин демонстративно повернулся к Боре, чьё пламя как-то съёжилось и поблёкло. Аспирант залился краской, помолчал, жуя губы, и сказал негромким, виноватым голосом:
– Простите, профессор, но вы так и не ответили: как «Проект „О“» поможет усовершенствовать гены орла… то есть ястреба?
– Это выяснится в процессе, – тотчас парировал Кукушкин. – Главное: получить грант…
– И как же вы планируете его получить? – раздался густой баритон академика Смелянского – человека с аристократическим профилем и гордой осанкой, настоящего гуманиста, заслуженного деятеля наук, старейшего сотрудника РАЕН, учёного, с чьим мнением принято было считаться даже на самом верху.
– Обратимся в фонд.
– А разве их ещё не закрыли? – удивился Смелянский.
– Парочка ещё работает – Президентский и Дорофеевский. Естественно, обратимся в последний.
– То есть в Дорофеевский. Хм… А кто такой этот Дорофеев? Что-то знакомое…
– Православный миллиардер и меценат, – ответил Кукушкин.
– Ах, правосла-авный! – протянул академик и добавил чуть тише: – Небось, аккредитацию ему тоже в РПЦ продлевали?..
Друзья Смелянского захихикали. Валерий Степанович нахмурился.
– Не вижу ничего зазорного, профессор, в том, чтобы хорошо зарабатывать и при этом чтить православные каноны.
– А я слышал, – подал голос младший научный сотрудник Семенюк, сидящий позади всех, – что Дорофеев этот в своё время спонсировал проект «Новороссия», закончившийся для Украины большой кровью, а для России – серьёзными санкциями. Это так?
Кукушкин стёр испарину со лба.
– Умоляю, господа, давайте не касаться политики!
– А я вот читал, – снова подключился Боря Сойкин, цепляющийся за малейшую возможность нанести ответный удар профессору Кукушкину, – что у него в замах по работе с общественностью был до выборов… этот… как его?.. лохматый такой… Всехдосталов, во!
– Это ещё кто? – заинтересовались на галёрке.
– Да предводитель клуба байкеров, доверенное лицо президента…
– Вот-вот, – вставил Семенюк. – Он ещё в партию вступил и даже в Думу осенью прошёл…
– Господа! – потел и ёрзал Кукушкин. – Меня чистота финсредств не интересует. А со своей стороны хочу заверить, что, если потребуется, целиком и полностью отчитаюсь перед вами за каждую копейку.
– Это прекрасно, но не кажется ли вам, профессор, – снова чинно зазвучала мерная речь Смелянского, – что, коль скоро вы пошли на подобные жертвы и связались со столь одиозными персонажами, то, может, не стоит размениваться по мелочам?
– Что вы имеете в виду?
– Предложите что-нибудь более практическое…
– Например?
– Вот тут уже говорили о санкциях…
– Простите, Александр Рудольфович, – тактично вмешался Чайкин, – сейчас следует говорить: временные финансовые трудности…
Смелянский только отмахнулся.
– Да как ни назовите… Так вот. Если действительно хотите затеять полезный проект, помогите вологодским фермерам – у них скотина голодает, кормов нет по причине сан… извините… временных трудностей. И, если бы вам удалось сделать так, чтобы бурёнки подолгу обходились без силоса, не снижая при этом показателей по надоям в регионе, фермеры, думаю, вам памятник бы воздвигли.
Кукушкин высокомерно хмыкнул, хитро полюбопытствовав:
– Уж не хотите ли вы, профессор, сказать, что знаете, как этого добиться?
– Знаю, – неожиданно спокойно ответил Александр Рудольфович.
– И как же?
– А вы скрестите корову с верблюдом.
В зале поднялся хохот, раздались выкрики «Оригинально!», «Стоит попробовать» и всё в таком духе. Валерий Степанович выдавил неловкую кривую улыбку.
– Ценю ваш искромётный юмор, господин академик, но хочу напомнить, что Китай давно обогнал нас по количеству генно-модифицированных продуктов и животных, создающих почву для целого ряда побочных проектов и, как следствие, гипотетических открытий. Вас как учёного это не задевает?
– Меня как учёного, – начал академик, постепенно возвышая голос, – глубоко задевает факт профанации научной деятельности, которой вы собираетесь заниматься в стенах уважаемой организации на деньги какого-то проходимца с миллионами!
Тут поднялся невообразимый гул. Кукушкин поперхнулся воздухом и умолк. Уголки его губ обиженно устремились вниз, подобно слабой ветке ивы под грузом тяжёлого мокрого снега. Он стушевался, смахнул пот со лба на листки с докладом. Кто-то громко аплодировал Смелянскому, кто-то, напротив, заступаясь за оратора, кричал, что «академик пытается встать на пути научного прогресса». Градус дискуссии рос.
– Господа! Господа! – вмешался директор НИИ академик Сергей Павлович Седых – старый тучный добряк, что всё это время единолично заполнял собой президиум. Он давно симпатизировал Кукушкину как крупному учёному. Седых поднял в примирительном жесте руки. – Давайте не устраивать балаган. Я уверен, профессор ответит на все ваши вопросы и замечания, но по порядку, – и повернулся к Кукушкину. – Пожалуйста, Валерий Степанович.
– Спасибо, – сказал учёный, когда шум в зале понемногу утих. – Не могу согласиться с консервативными взглядами академика Смелянского, хотя и уважаю его точку зрения. Любая наука должна развиваться на практике, а не топтаться на месте в плену кондовых стереотипов и чьих-то необоснованных фобий, – при этих словах Кукушкин метнул пылающий взор в сторону Александра Рудольфовича, но тот лишь гордо отвернулся. – В любую эпоху двигателем прогресса были исключительно носители новых взглядов и революционных идей. «Безумству храбрых поём мы песню», – сказал Горький и, конечно, был прав. Кто почивает на лаврах всенародных любимцев, если открытие принесло пользу стране? Первооткрыватель. А кто ложится грудью на амбразуру общественного или властного мнения и гибнет первым, если эксперимент не удался? Снова первооткрыватель. Именно он всегда под ударом!.. А через десятки лет к его исследованиям вдруг возвращаются и находят их гениальными. Вспомните хотя бы прославленного русского биолога Николая Кольцова, стоявшего у истоков молекулярной генетики и, по сути, затравленного властями. А теперь мы знаем, что он был на правильном пути!.. Или, скажем, многократно оплёванный Фрэнсис Гальтон – двоюродный брат Чарльза Дарвина, родоначальник «евгеники» – науки, призванной улучшить человеческий генофонд…