Ключ и меч. Перевод с немецкого Людмилы Шаровой

– И он тоже! – простонала донна Камилла, когда увидела труп. Она заранее знала, что и это убийство останется безнаказанным.

6. Прав тот, кто сильнее

Как и предсказывал каменщик, уличные бои продолжались несколько дней. Орсини подняли на ноги всех своих сторонников и привлекли еще других из сельской местности, чтобы отомстить за смерть синьора Раймондо. Повсюду они охотились за сбиррами и преследовали их вплоть до священной ограды Ватикана. Чернь из Трастевере, ненавидящая блюстителей порядка, с удовольствием приняла в этом участие и показала всю свою необузданную дикость.

Только Барджелло, начальник сбирров, которого специально искали, сбежал, замаскировавшись под носильщика. Но его схватили по дороге и, по настоянию Орсини, повесили перед замком Сант-Анджело в награду за попытку соблюдения закона. Только после этого возмездия Орсини отозвали своих людей, и Рим снова вздохнул спокойно.

Но на этом история не закончилась. Людовико Орсини, брат убитого, все еще не отказался от мести, ставя перед собой более высокие цели. У Григория был сын, рожденный еще до его священнического статуса, синьор Джакомо, которого он возвысил до герцога Соры и гонфалоньера

церкви. Как гонфалоньер, Джакомо обладал высшей светской властью в Папской области. По настоянию кардиналов Григорий временно удалил его из своих приближенных, но снова и снова отцовское сердце брало верх над совестью, и теперь он восстановил его статус. Однажды в Ватикане его лейтенант или заместитель Винченцо Вителли затеял с Джакомо небольшую игру, поскольку герцог любил развлечения. Затем Винченцо Вителли отправился домой в своей карете, однако по дороге был застрелен прямо на улице Людовико Орсини и начальником его стражи, причем убийца смело заявил, что его выстрел предназначался другому, а именно самому синьору Джакомо. Джакомо хотел наказать убийцу, но Людовико убежал и стал разбойником. Так далеко зашла в Риме преступность во время правления папы Григория. Но стало еще хуже.

Единственным другом Григория был кардинал Савелли, представитель одного из самых прославленных домов Рима. Однажды его брат, монсиньор Марио Савелли, ехал в карете между Порта дель Пополо и Мильвийским мостом. В то время это было место прогулок римской знати, где каждый день после полудня пешеходы любовались великолепными колесницами и всадниками. Внезапно монсиньора Савелли окружили четыре неизвестных всадника и поразили выстрелом из ружья. На фоне всеобщего оцепенения убийцам удалось скрыться.

Наглость бандитов не знала границ. Среди их капитанов был беглый священник Гуэрчино, который называл себя королем Кампаньи и которого особенно боялись. Однажды он со своими людьми напал на город Монте Аббандоне, схватил всех своих врагов и казнил их на глазах их матерей и жен, в то время как его храбрецы танцевали на рыночной площади. Сам он еще придерживался в некоторой степени законов чести, поскольку только забирал письма у курьеров иностранных держав, а деньги оставлял им; но его люди были гораздо более жадными и жестокими. Жалобы и крики о помощи приходили в Рим со всех сторон. Тогда Григорий решился и послал в Кампанью синьора Джакомо с войсками. Джакомо удалось разогнать банду разбойников, но не успел он вернуться домой, как прежние бесчинства разразились вновь. Рыцарь Дамаскени, родственник Монтальто, также стал их жертвой.

Однажды Дамаскени был окружен в своем поместье разбойниками, которые утащили вола из его хлева. Он предложил им выкуп, но бандиты хотели мяса. Завязалась перепалка и вожак банды без лишних слов зарезал Дамаскени. Затем бандиты разграбили все его имущество, а испуганные крестьяне и слуги убежали в Рим.

Этот новое несчастье поразило семью Монтальто как удар грома. Теперь даже он потерял самообладание.

– Боже праведный, – взывал он со слезами на глазах, – как долго Ты велишь нам страдать под этим бременем!

Теперь он мог бы объединиться с кардиналом Савелли и с самим Григорием; из-за слабости папы жизнь ни одного человека не была в безопасности. Но избавление казалось невозможным, ибо зло укоренилось с незапамятных времен, а соседи Папской области были рады видеть беды и страдания в Папских владениях. Чем слабее был папа, тем больше росла их собственная сила.

Мария Дамаскени так и не смогла оправиться от этого удара. Ее жизнь угасала, как лампада лишенная масла, и однажды она оставила своих детей сиротами.

– Теперь ты должна стать им матерью, – сказал Монтальто своей сестре. – А я займу место отца для бедных сирот.

Кардинал дал детям фамилию Перетти и официально усыновил их. Для воспитания обоих мальчиков он пригласил ученого монсиньора Папио.

Каким бы ужасным ни было это новое несчастье, оно было почти как проявление слепо бушующих сил природы, а не персональное убийство. Тем не менее, в конечном счете в этом был виноват папа Григорий. Но что же сделал этот выдающийся юрист в ответ? Осознавая свое бессилие, он договорился с предводителем разбойников Гуэрчино и позволил этому бандиту приехать в Рим, чтобы передать ему прошение. В нем Гуэрчино требовал не что иное, как отпущение грехов за сорок убийств; поскольку как бы он ни насмехался над папой как правителем, он все еще верил в его власть даровать искупление от грехов и хотел умереть как праведник.

Григорий ужаснулся, когда прочитал длинный список убийств, за которые он должен был дать прощение разбойнику. Но ему прямо было сказано, что у него есть выбор только между тремя вещами. Либо он должен был ожидать, что его сын падет от руки Гуэрчино, либо он должен был убить его сам; если нет, он должен был дать разбойнику отпущение грехов. Наконец, старик решился и с кровоточащим сердцем подписал указ о собственом позоре. Гуэрчино же вернулся к своим бандитам, чтобы совершать новые злодеяния; в конце концов, он держал свою руку на горле папы.

Так правление Григория закончилось кровавым фарсом, а сам он стал жертвой своей презренной слабости. Как главный пастырь душ, он вынужден был даровать прощение за преступления, которые, как светский правитель, он должен был покарать самым суровым образом. Его мирская и духовная власть полностью противоречили друг другу. Еще один шаг – и обе рухнут, а папа сам завершит работу Лютера и Кальвина. Тогда ему останется только вернуться в изгнание в Авиньон, а если смута, вызванная религиозной войной во Франции, заставит его бежать и оттуда, он сможет спастись только под крылом Испании.

Где был человек, который мог бы вернуть Церковь из упадка, который мог бы воссоединить ее духовную и мирскую власть и поддержать одну другой? Этот человек жил, отверженный, бесправный, и находился в безмолвной агонии.

7. Конклав

Хотя Григорию было уже восемьдесят четыре года и шел тринадцатый год его понтификата, он был еще бодр и, по-видимому, в самом добром здравии. Как всегда, он появлялся на публике, читал мессу три раза в неделю, проводил свои консистории и принимал иностранных посланников. Его придворные льстили ему, что он доживет до библейской старости, как его отец, и еще долгое время будет служить на благо христианства.

В конце ноября 1584 года молния ударила в папский штандарт в Кастель Сант-Анджело. Суеверные римляне восприняли это как божественное предзнаменование его скорой смерти. Хотя здоровье Григория все еще казалось несокрушимым, предзнаменование не обмануло. В начале апреля 1585 года он подхватил лихорадку, но все же провел консисторию и принял испанского посла. Только на следующий день распространился слух, что он сильно простудился и прикован к постели.

Весь Рим был в смятении и не говорил ни о чем другом, кроме его болезни. У каждого вдруг появился друг или родственник в Ватикане – даже если это был всего лишь слуга или кухаркин сын – который, как утверждали, сообщал последние новости. И каждый делал прогнозы словно сам был врачом. В конце концов, смена трона в равной степени затрагивала всех сверху донизу. Одни боялись потерять все, другие надеялись все приобрести. Но прежде всего, люди начали строить догадки о преемнике, который появится в результате конклава.

Толпы людей постоянно заполняли площадь Святого Петра и осаждали вход в Ватикан. Как гром среди ясного неба, 10 апреля они узнали, что Святой Отец внезапно умер без исповеди и причастия; его племянник, кардинал Сан-Систо, совершил над ним последние обряды.

К счастью, его смерть стала такой неожиданностью, что разбойники не были к ней готовы, иначе они непременно решились бы на государственный переворот в Риме. В первую очередь необходимо было принять меры предосторожности против их налета. Второй племянник Григория, кардинал Гуаставильяни, который в качестве апостольского камергера должен был вести государственные дела во время междуцарствия, сформировал триумвират с кардиналами Медичи и Колонна для обеспечения общественного порядка. Ни один бандит не был допущен в Рим; влиятельные бароны получили письма с призывом держать своих людей в узде; также великий герцог Тосканы и испанский губернатор в Неаполе были призваны принять превентивные меры на своих территориях. Однако, чтобы еще больше усилить гарнизон, Сфорца послал войска для усиления сбирров, и, согласно древнему обычаю, Савелли взяли на себя защиту предстоящего конклава. Таким образом, хотя в Риме и царило волнение, беспорядков не было, а похоронные торжества по усопшему проходили строго по предписанному обряду.

Внезапно стало известно, что герцог Просперо Колонна движется на город со своими брави. К счастью, его брат, кардинал, приказал ему остановиться, но не успели Григория похоронить, как герцог сам появился в Риме, несмотря на прямой запрет трех правящих кардиналов, сначала только со свитой из тридцати человек, но на каждом углу число его последователей увеличивалось, и по дороге от его дворца до дворца кардинала Медичи оно разрослось до двух тысяч. Для чего был нужен этот угрожающий маневр?

Григорий когда-то отобрал у него спорную вотчину, но он уже вновь занял ее. Так чего же он хотел? Предотвратить избрание приближенного этого папы или навязать конклаву своего собственного кандидата? Никто этого не знал, но все уже готовились к новым уличным боям. К счастью, герцог Просперо покинул Рим так же быстро, как и приехал, очевидно, опасаясь ареста, но его предупреждение было значительным. Необходимо было быстро избрать нового папу и восстановить порядок.

Согласно обычаю, конклав начинался только через десять дней после смерти папы. В этот раз это пришлось на пасхальное воскресенье – ровно через четыре года после убийства Франческо Перетти. Кардиналы сначала присутствовали на торжественной мессе и проповеди в переполненной базилике Святого Петра, а затем торжественно вступили в Ватикан и направились в кельи, которые были подготовлены для них в Sala Ducale и прилегающих коридорах. В знак траура кельи обтянули пурпурной тканью. На следующий день прибыл кардинал Андреас Австрийский, сын эрцгерцога Фердинанда и прекрасной Филиппины Вельзер. Несмотря на свою тучность, он за шесть дней добрался верхом из Инсбрука до Рима и появился в сапогах со шпорами перед Ватиканом, где полумертвый почти вывалился из седла. Конклав был уже закрыт, но после некоторых улаживания некоторых формальностей его впустили.

Еще до смерти Григория в Священной Коллегии сформировались партии, и теперь, как в конклаве, так и в городе, горячо обсуждали перспективы кандидатов, имеющих право на папский престол. Среди них был и кардинал Монтальто. Общественное мнение в Риме было особенно благосклонно к нему, в то время как прелаты и придворные, а также некоторые дипломаты утверждали, что не может быть и речи о том, чтобы кардинал Медичи допустил это избрание из-за своего шурина. Более того, сам Медичи, похоже, оправдывал это мнение, поскольку объявил кандидатуру Монтальто безнадежной. Таким образом, на стороне Монтальто не оставалось ничего, кроме его прежних заслуг и благосклонности кардиналов, возвышенных его покровителем, папой Пием V.

Однако, против него выступали влиятельные группировки, прежде всего два племянника последнего папы, многочисленные кардиналы, обязанные ему пурпуром, и, наконец, влиятельный кардинал из Комо, отвечавший за иностранные дела при двух последних папах. А рядом с этими выскочками были влиятельные кардиналы, члены правящих домов, такие как Андрей Австрийский, кардиналы Фарнезе, Эсте и Медичи, и почти равные им Сфорца, Колонна, Савелли и другие.

Все они отличались рождением, заслугами или удачей. Они были избранниками церкви, люди самого низкого происхождения наряду с людьми княжеской крови, многие из которых были полны далеко идущих амбиций, и все они делились на партии. Два противоречивых течения несли их друг на друга, как ветер и волны. Одно течение возникло из-за взаимной вражды итальянских государств, другое – из-за антагонизма великих европейских держав. Каждый влиятельный кардинал представлял интересы своего дома, и каждый влиятельный католический правитель имел право заменить неугодного кандидата через своего кардинала-протектора, владеющего его «тайной». Вдобавок ко всему, существовало соперничество среди самих кардиналов. Поистине, запутанная паутина духовных и земных забот, лабиринт, в котором только умный человек может найти дорогу! И в этой большой игре ставки были необыкновенно высоки, ведь выигрышем была тройная корона.

Игроки держали в секрете карты, которые они разыгрывали. Сначала это было просто прощупывание ситуации, сокрытие своих намерений, угадывание намерений соперника. Это были серьезные игроки, умеющими молчать и контролировать свое выражение лица, хитрые знатоки душ, которые пытались видеть друг друга насквозь; все они были осторожны и подозрительны, вежливы и притворны.

В течение нескольких дней Ватикан гудел как пчелиный улей, но ситуация никак не прояснялась. В первый же день в Сикстинской капелле было проведено голосование, но оно не дало результата. Люди, ожидавшие снаружи на площади Святого Петра, могли видеть это по фумате

 – поднятию облака дыма из определенного дымохода. Тем не менее, народ продолжал ждать, однако, каждая новая фумата вызывала снова только возгласы разочарования.

В городе циркулировали самые противоречивые слухи. Люди ставили на самых противоположных кандидатов: одни на Фарнезе, другие на Монтальто, на Савелло, единственного друга покойного, или на Сирлетто, которого считали святым.

Вдруг прошел слух, что папой избран Фарнезе. Народ, ценивший любящего роскошь князя церкви, бушевал на улицах и кричал: «Да здравствует Святой Отец!». Некоторые хотели вторгнуться в его дворец, чтобы разграбить его. С незапамятных времен слуги Ватикана имели право грабить келью нового папы, но чернь хотела распространить это право на роскошный дворец. Однако, они должны были отказаться от этого к их большому огорчению, когда выяснилось, что Фарнезе еще не избран.

В Ватикане царила не меньшая неразбериха; там уже опасались, что конклав затянется надолго. И все же спешка была необходима, поскольку уже распространялись угрожающие слухи о нападении бандитов, и пол-ночи кардиналы не смели сомкнуть глаз. В конце концов выяснилось, что это тоже была ложная тревога, и все успокоились.

Лишь очень постепенно ситуация немного прояснилась, поскольку кардиналы-протекторы использовали свое право на исключение. Под масками невозмутимости можно было разглядеть множество разрушенных надежд.

В конце концов, противостояние между домами Фарнезе и Медичи склонило чашу весов. Хитрый флорентиец был заинтересован только в величии своего дома, главой которого он сам мог стать в один прекрасный день, когда умрет его бездетный брат. Медичи хотел любой ценой не допустить избрания своего врага или кардинала из его партии. Путем искусных интриг он привлек на свою сторону кардинала Эсте, кузена короля Франции и брата герцога Феррары, в то время как Фарнезе поддерживали испанцы. Эсте был почти так же богат, как Фарнезе, и не уступал ему в роскошной жизни. Он был покровителем искусств и щедрым по отношению к бедным. Но он был болен и не имел личных амбиций; Фарнезе же, который уже создал несколько пап и сам несколько раз был близок к избранию папой, теперь хотел, наконец, достичь цели своих желаний. Для него это была последняя возможность, ведь он был почти вдвое старше своего соперника. Был только один человек, с которым он мог бы смириться: это друг Григория – Савелли, который был популярен в Мадриде, но был нелюбим в Риме из-за своего резкого и своевольного характера.

Итак, приближалась последняя битва, и страсти достигли точки кипения. Но чем жарче разгорался внутренний огонь, тем больше усиливался внешний холод. Огненная лава столкнулась в битве со льдом. Каждый неверный порыв страсти мог стать губительным, в то время как холодный расчет мог привести к победе.

Фарнезе все еще имел наилучшие перспективы. Он был племянником папы Павла III, братом герцога Пармского и дядей героя войны Александра Фарнезе, который уничтожил турецкий флот и теперь одерживал победу за победой во Фландрии. Он также был старшим в Священной Коллегии и вице-канцлером церкви.

Чтобы помешать его избранию, Медичи предоставил кардиналу Эсте выбор между Альбани и Монтальто, который таким образом впервые попал в список кандидатов. Альбани был кардиналом-протектором Франции, а Монтальто – доморощенным кандидатом. Но Фарнезе и испанцы оказывали ожесточенное сопротивление, а влияние Франции было незначительным, поскольку там полным ходом шла религиозная война, в результате которой несколько французских кардиналов даже не смогли участвовать в конклаве. Поэтому Медичи отказался от своих кандидатов и вселил в своих противников обманчивое чувство безопасности.

Но время поджимало, и Медичи должен был искать новых союзников. Сначала он завоевал кардинала Альтемпса, доверенное лицо германского императора. На самом деле его звали Гогенембс, но итальянцы, которые не могли произнести его имя, так его изменили. Альтемпс был племянником Пия IV, родственником Австрийского дома, Фарнезе и Орсини; у него был родной сын, узаконенный как граф Гогенембс.

Медичи сначала запугал Альтемпса, пригрозив, что сделает папой своего врага Кенеду; затем он заставил его самого произнести имя Монтальто.

– Я вижу, – сказал Альтемпс, – вам нужен этот монах. Но разве он не враг вашего шурина Орсини?

Каково же было его удивление, когда Медичи заверил его, что мести Монтальто в будущем можно опасаться так же мало, как и раньше.

– Ну, почему это должно волновать меня, – ответил немец. – Я принимаю Монтальто. Он мне нравится больше, чем Савелли или любой другой испаноязычный проповедник.

– Тем не менее, нам нужна помощь испанцев, – ответил Медичи, – потому что их много.

Альтемпс обещал поговорить с кардиналом Мадруччо.

Этот Мадруччо, архиепископ Трентский, отпрыск южнотирольской династии, на самом деле был доверенным лицом Испании в конклаве. Вместе с несколькими испанскими кардиналами он прибыл с большим опозданием и, хотя был измучен путешествием, сразу же велел отнести себя в Ватикан. Поскольку Андреас Австрийский, несмотря на опоздание, был допущен к конклаву, ему тоже не могли отказать в участии в конклаве. Появление Мадруччо произвело фурор и фактически привело к принятию решения.