Ключ и меч. Перевод с немецкого Людмилы Шаровой

Альтемпс был, по сути, политическим противником Медичи, но оба князя Церкви были выше мелких интриг, трусливых страхов и корыстных скрытых мотивов, которые будоражили всех вокруг. Они встретились, решив, что в эти неспокойные времена Церкви нужен сильный лидер, стоящий над партиями. Монтальто был политически нейтрален, и его заслуги перед Церковью были хорошо известны. Они договорились о Монтальто и согласовали детали.

Медичи и Альтемпс хотели кардинально изменить правила и заставить избирать не тайным голосованием, а путем так называемого поклонения, то есть путем одобрения большинства. Для этого все кардиналы должны были собраться в Сикстинской капелле на следующее утро.

Монтальто до сих пор полностью сдерживал себя. Он знал, что может рассчитывать на успех только в том случае, если чрезвычайные обстоятельства заставят оценить его прежние заслуги и сделают его приемлемым кандидатом для завистников. Более того, Медичи четко определил для Монтальто его поведение, и это определяло его действия. Долгое ожидание – это была его судьба, но его сила заключалась в умении ждать. Однако, его внутренний мир светился: наконец-то мечта всей его жизни, уже наполовину похороненная, кажется, сбывается!

Он чувствовал себя как орел в клетке, прутья которой внезапно ослабли. Он расправил крылья и жаждал свободы и открытого пространства. Но хотя он уже мысленно тянулся к тройной короне, ему предстояло последнее испытание, так как Медичи поставил условие.

Пока Альтемпс вел решающий разговор с испанцем, флорентиец тайно появился в келье Монтальто. Был уже вечер, и он прокрался в темноте, словно вор.

– Фра Феличе, – сказал он, – у меня нет особых условий для вашего избрания. Я спрошу вас только об одном: Как вы поступите с Паоло Джордано Орсини?

Лицо Монтальто осталось непроницаемым, но он почувствовал, как кровь прилила к сердцу. Как человек в смертельной опасности за секунды переживает всю свою жизнь, так и все ужасные образы последних нескольких лет пронеслись в его мозгу. Он видел себя стоящим на коленях перед носилками Франческо, видел лживое, наглое лицо его убийцы, приносящего ему соболезнования, видел залитое слезами лицо Камиллы и вечный упрек в ее взгляде… Затем он снова увидел себя на своей вилле, смирившимся с волей Бога… и вспомнил, как его вдруг охватила паника, когда его слуга упал на землю, хрипя, пронзенный мечом Орсини…

Медичи откашлялся, чтобы вывести его из задумчивости. Тут Монтальто снова пришел в себя, взял себя в руки и сказал твердым голосом:

– Я буду относиться к членам дома Медичи как к своим родственникам.

– Один человек, одно слово, – ответил флорентиец, пожав его руку. В следующее мгновение он исчез.

Монтальто долго смотрел перед собой, как будто созерцая голову Медузы. Лампа отбрасывала желтый отблеск на пурпурную обивку стен.

Внезапно он встрепенулся, бросился на свою молитвенную скамью и воскликнул:

– Боже, я благодарю тебя за то, что ты позволил мне пройти этот тест!

Несколько слезинок скатилось по его седой бороде…

Близилась полночь, когда он услышал тихие шаги за дверью и вошел человек в черной рясе священника, бесшумный, как призрак. Только при ближайшем рассмотрении он узнал в этой маскировке своего старого друга Алессандрино, племянника святого папы Пия V. Приложив палец к губам, он прошептал:

– Я надел одежду писца, чтобы обмануть врага. Радуйся, все идет к лучшему!

И еще тише добавил он, ибо стены имели уши:

– Испанцы на нашей стороне. Я говорил с Мадруччо. Завтра все будет решено. Я уже прошел по кельям, чтобы сообщить об этом нашим друзьям. Надеюсь, никто из фарнезианцев меня не видел. Пока что они совершенно ничего не знают; их предводитель спит сном праведника и храпит.

Еще некоторое время два князя церкви шептались, как два заговорщика, затем Алессандрино осторожно подкрался к двери. На пороге он снова обернулся и прошептал:

– Ты знаешь, что завтра день основания Рима? Хорошее предзнаменование! – И он поспешно удалился.

Монтальто, не раздеваясь, лег на кровать. Он не мог сомкнуть глаз. Снова и снова образы необъятного величия возникали в его лихорадочном сознании. Он был похож на генерала накануне решающей битвы или на художника в муках создающего великое произведение. Тринадцать лет тяжелейших испытаний, казалось, были стерты как по волшебству. Он начинал свою жизнь заново там, где остановился после смерти Святого Пия. Он восстал из пепла, как феникс.

Воистину, кто-то другой, кроме него, пришел бы в отчаяние от ужасного наследства, которое уже было в его руках! Все ужасные злоупотребления, с которыми он столкнулся на собственном опыте, гидра анархии в городе и деревне, пустота государственной казны – все это предвещало гибель. Только Геркулес мог очистить эти авгиевы конюшни, а он был на пороге старости.

Но Монтальто не был сломлен самыми страшными испытаниями. Он верил, что его ведут ангелы, и был уверен в победе. Голос сказал ему: «Ты пройдешь через клубок змей; ты будешь попирать львов и драконов». Он чувствовал себя избранным Богом, чтобы искупить то, в чем согрешил Григорий. Все планы, которые он вынашивал в своей груди из года в год и хоронил снова и снова, прошли мимо его сознания. Будущее требовало от него чудовищных усилий, но он поклялся Богу никогда не слабеть.

Наконец его горящие веки сомкнулись, и он спал какое-то время, пока Медичи не разбудил его. Наступил день принятия решения.

Флорентиец встал на рассвете. Он послал Монтальто в келью Мадруччо; Мадруччо повторил ему то, что уже знал, и дал совет относительно его дальнейшего поведения. Он тоже считал, что перехитрил фарнезийцев.

Но пока Мадруччо разговаривал с Монтальто, Фарнезе имел другой разговор с Эсте, из которого он к своему ужасу увидел, что его противник получит все. Обычно отличающийся обаянием в обращении, Фарнезе сегодня был почти груб, и на его усталом лице недобро сверкала пара болезненных глаз. Он знал, что это был последний раз, когда он будет участвовать в конклаве.

Он спросил Эсте, что тот собирается делать. Тот ответил, что последует за кардиналом Альтемпсом; он не хочет выступать против большинства.

– И вы думаете, что Медичи сделает папой врага своего шурина? – спросил он. – Разве вы не знаете, что Паоло Джордано еще до конклава обходил всех кардиналов, умоляя их не избирать его?

Эсте пожал плечами.

– И неужели вы не помните, как монах при Пие V был повсюду печально известен своей неудержимой суровостью? Вы хотите сделать папой инквизитора, который объявит искусство вне закона и превратит Рим в монастырь? Это было бы не в вашем вкусе.

– Это решит большинство, – ответил Эсте.

– Ну, я не беспокоюсь об этом. Они не побегут на верную гибель.

Эсте оставил разъяренного Фарнесе и отправился в великолепный Sala regia, где собрались другие кардиналы. Он уже собирался войти с ними в прилегающую часовню Петра и Павла, где должна была состояться ранняя месса, когда встретил Альтемпса. Между дверями он шепнул ему, что противник все знает.

– Тем хуже для Монтальто, – ответил немец.

Эсте сел рядом с племянником Григория Гваставильяни, который уже был там. Он знал о его нерешительности и подверженности влиянию.

Началась месса. Благовония поднимались вверх и обволакивали две большие фрески на стене, давние работы Микеланджело. Раздался звук маленького серебряного колокольчика, и таинство евхаристии было совершено. Пока Эсте стоял на коленях рядом с племянником на молитвенной скамье, он шепнул ему на ухо:

– Избрание Монтальто обеспечено, с вами или без вас. Поэтому в ваших же интересах не сопротивляться этому.

Он увидел, что Гваставильяни испугался. Затем он услышал его шепот:

– До этого еще не дошло.

– Но это так, – ответил Эсте. – Можете в этом не сомневаться. Его сторонники хотят провести процедуру поклонения. Любое сопротивление было бы напрасным. Скажите это григорианцам, особенно вашему кузену Сан-Систо. Ваше противодействие может лишь поставить вас в неловкое положение и навредить вам самим.

– Если это так, – сдался племянник, – да поможет нам Бог.

– Аминь! – ответил Эсте.

Дверь часовни снова открылась, и кардиналы вернулись в Sala regia или Сикстинскую капеллу. Как потревоженный рой пчел, все они суетливо перемещались вокруг. То тут, то там возникали группы, из которых доносились насмешливые слова или упреки. Можно было видеть взволнованные, бледные или сияющие лица. Двери между двумя залами постоянно открывались и закрывались.

Фарнезе полностью утратил свою обычную вежливость. Он громко выругался на Эсте, затем на Медичи. Его глаза сверкали, а высокая, тяжелая фигура угрожающе возвышалась над всеми. Теперь он понял, что проиграл. Медичи стоял напротив него, словно защищаясь от нападения; его лицо было почти таким же красным, как и его пурпурное одеяние. На мгновение все приличия казались забытыми.

Внезапно все кардиналы отступили назад к часовне Петра и Павла, увлекая за собой обоих противников.

– Начинаем голосование! – крикнул Эсте. – Избирается Папа. Давайте назовем достойнейшего.

Раздались громкие хлопки в ладоши, и тридцать голосов закричали:

– Монтальто! Монтальто!

Медичи, Альтемпс и Эсте вытащили Монтальто из толпы и втолкнули в часовню. Все остальные последовали за ними. Монтальто подошел к алтарю и повернулся к ним лицом. Стоя на ступеньках, его коренастая фигура возвышалась над всеми. Все бросились к его ногам; никто не посмел остаться стоять или даже возразить. Даже Фарнезе совершил обряд поклонения. Затем головы с выстриженными тонзурами или просто лысые снова поднялись и накрылись своими квадратными шапками.

Медичи громко спросил: