Ключ и меч. Перевод с немецкого Людмилы Шаровой

– Какое имя будет носить Ваше Святейшество?

– Сикст Пятый, – сказал Монтальто твердым голосом.

Четвертый носитель этого имени также был францисканцем, как и он, низкого происхождения, сын бедного лигурийского рыбака. Он построил Сикстинскую капеллу, которую Буонаротти затем заполнил своими бессмертными шедеврами.

Постепенно часовня опустела, и лихорадочное напряжение спало. Фарнезе, пошатываясь, вышел. Григорианцы уходили, пристыженные и смущенные; некоторые препирались с двумя папскими племянниками, в то время как три творца папы поздравляли избранника и заверяли его в своей преданности. Монтальто приветливо улыбнулся им и поблагодарил за хорошую службу, а они проводили его в покои его предшественника, потому что в его собственной келье царила дикая суматоха.

Весть о его избрании распространилась по Ватикану как лесной пожар, и слуги ворвались в его келью, как стая хищных птиц, сорвали со стен пурпурную ткань и дрались за немногочисленные предметы обихода.

8. Папа Сикст Пятый

Весть о папском избрании молниеносно распространилась по Риму. Как апостольский камергер, кардинал Гуаставильяни был обязан объявить об этом народу. Это была горькая пилюля для него. Площадь Святого Петра сегодня была черна от людей. Все уже знали, что папа избран, ибо сегодня они не видели ни одного фумата. Когда на лоджии перед старой церковью Святого Петра появилась фигура кардинала, народ встретил его восторженными возгласами. Затем внезапно наступила мертвая тишина, и все, приставив руки к ушам, вслушивались в латинские слова, доносившиеся с балкона:

– Annuntio vobis gaudium magnum. Habemus papam Dominum Felicem Montaltum, sacrae romanae Ecclesiae Cardinalem, qui sibi imposuit nomen Sixtus Quintus.

Портрет Сикста V в музеe Ватикана

При имени Монтальто толпа разразилась радостными криками. Стоящие впереди передавали новость стоящим сзади, кто не мог расслышать кардинала, и вот она, как большая волна, прокатилась по морю людей. Затем раздались бурные аплодисменты. Платки и шапки развевались на головами, и бесчисленные голоса кричали:

– Да здравствует Папа Сикст Пятый!

В тот же момент воздух сотряс грохот пушек: это салютовали орудия Кастель-Сант-Анджело. Уже начали звонить первые колокола, сначала медленно и торжественно, а затем во всю мощь своих медных глоток. Воздух сотрясался от всех этих звуков, но еще громче был рев толпы и все усиливающиеся крики:

– Да здравствует Папа Сикст Пятый!

Во внезапном порыве передовые массы устремились вверх по ступеням церкви и помчались через древний вестибюль, чтобы занять место в церкви для первой папской мессы. Как жадные рты, три огромных портала поглощали толпу, и все новые и новые толпы прокладывали себе путь внутрь. Другие устремились назад, чтобы пробежать через Борго и донести новость до города. Так возникли два вихревых, ревущих потока, в которых как корабли покачивались несколько карет, стремившихся попасть в Ватикан.

Когда собор Святого Петра заполнился толпами народа, Сикст облачился в папское одеяние, а на его плечи была накинута алая мантия с горностаевой отделкой. Однако, только что избранный папа не надел регалии и тройную корону сегодня: они должны были увенчать его только в день коронации.

В середине длинной, красочной процессии Монтальто прошел по коридорам Ватикана. Перед ним шествовали швейцарские гвардейцы в своих древних, прорезных красных костюмах, с алебардами в руках, затем несли золотой крест, за которым следовали церемониймейстер с геральдическим посохом, папские камергеры и сам папа. За ним катилась красная волна кардиналов; затем следовали домашние прелаты в белых или серых меховых мантиях, накинутых поверх их черных одежд, и, наконец, пестрый рой придворных.

Так процессия продвигалась по длинным, гулким коридорам, то в коричневатых сумерках, то при ярком солнечном свете. Повсюду толпились люди, падали на колени и кричали:

– Да здравствует Папа Сикст!

Через открытые окна доносился звон колоколов, по-прежнему прерываемый громом пушек.

У подножия крутой лестницы Сан-Галло стояла Sedia gestatoria

с носильщиками, держащими на высоких шестах два огромных белых веера из страусовых перьев. Сикст взошел на тронное кресло и, поднятый восемью сильными плечами, проплыл через большой центральный портал в церковь Святого Петра.

В тот же момент раздалось торжественное пение, «Ecce Sacerdos magnus» Палестрины

, как будто женскими голосами, но исполняемое папскими кастратами. Приглушенный гул заглушил хорал, и вдруг многотысячная толпа вновь разразилась криками «Да здравствует Папа Сикст Пятый!»

Сикст посылал благословение во все стороны, а его тронное кресло медленно покачивалось. Бесчисленные взгляды были устремлены на него. Во многих глазах блестели слезы безумного энтузиазма; другие, казалось, вопрошали: «Что ты принесешь нам?»

Джованни Пьерлуиджи да Палестрина (1525—1594), неизвестный художник

Лицо Монтальто было как всегда неподвижно, но глаза сияли. Его фигура слегка ссутулена, а седеющая борода еще не побелела полностью. Сейчас ему шестьдесят четыре года, но те, кто его знал, считали его на десять лет моложе. В нем было что-то строгое и властное, но ничего величественного, ничего от характера выдающегося деятеля. Первый взгляд на него привлекал внимание, второй – почти пугал. Но народ чувствовал, что этот папа поднялся из их среды, чтобы навести порядок.

Когда тронное кресло было поставлено у главного алтаря и кардиналы окружили его, как красная стена, шум утих и музыка вновь зазвучала. Мастер Палестрина сочинил мессу совсем недавно, во время междуцарствия, но за это короткое время он не смог создать шедевр. Музыка, казалось, разбивалась об огромный купол гигантского собора. Сикст это заметил. Он повернулся к кардиналу Эсте и сказал:

– Пьерлуиджи забыл о мессе папы Марцелла

.

Это был первый приговор, который он вынес, точный и суровый.

Празднование завершилось пением «Te Deum». Этот тысячеголосое песнопение заполняло необъятное пространство и соответствовало его величию. Когда оно вознеслось вверх и торжественно угасло на головокружительной высоте, казалось, вместе с ним взмыли ввысь тянущиеся вверх колонны, а над ними мягким изгибом сомкнулся могучий свод. Только в центре собора по-прежнему отсутствовал купол. Голубое небо смотрело вниз сквозь огромный круг, словно в языческий храм. Там, наверху, нового папу ждала задача, достойная великого духа. Второй Юлий начал это гигантское строительство с высокими намерениями, величайший художник прошлого века продолжил его, и оно все еще строится, но только равный им сможет завершить это беспримерное произведение. Справится ли Фонтана с этой задачей? Но дело было не только в том, чтобы найти великого мастера-строителя. Сикст также должен был собрать средства, которые требовались для строительства такого здания. А пока что перед ним стояли более насущные задачи. Купол собора Святого Петра мог стать лишь венцом работы всей его жизни.

Когда Сикст, сопровождаемый бурными рукоплесканиями толпы, вернулся в Ватикан, начался бесконечный круг визитов вежливости. Кардиналы и представители влиятельных римских кланов, посланники всего католического мира и итальянских государств, рой прелатов и придворных заполнили красочные лоджии Рафаэля пестрой суетой. Среди них выделялись несколько японских князей, присланных иезуитами из самых дальних уголков Азии, – подлинное олицетворение распространения веры в почти сказочных землях. Каждый был проведен в аудиенц-зал в соответствии с рангом и достоинством и каждому Сикст сказал несколько необходимых уместных слов, словно он долго практиковался в придворных обычаях. Все удивлялись спокойному достоинству, с которым новый папа принимал их, и уверенности, с которой он использовал необычное «мы», говоря о себе.

Для посла Венецианской республики он даже произнес специальную речь.

– В последние годы, Приули, – начал он, – Мы не всегда были в хороших отношениях с вашей синьорией. Но прошлое осталось в прошлом, и Мы с уверенностью надеемся, что Республика Сан-Марко и впредь будет верным слугой Святого Престола. Мы особенно почитаем ее как надежный оплот христианства против неверных и не откажем ей в Нашей помощи. Но Мы также знаем, что она будет поддерживать порядок на своей территории. Мы также протянем ей руку помощи в этом деле и будем рассчитывать на ее энергичную помощь в искоренении позора Италии – разбойников.

Венецианец был поражен. Не успели его избрать, как папа уже думал о турецкой беде, которая угрожала Венеции больше всего, даже серьезнее, чем внутренние бедствия Италии. Он не знал, что Сикст еще с молоком матери впитал ненависть к туркам, поскольку его предки происходили от далматинских беженцев, спасшихся от турецких зверств в Анконе.

– Синьория, – ответил Приули, – не желает ничего более страстно, чем благосклонность и помощь Вашего Святейшества. Она, со своей стороны, не не останется долгу, помогая осуществить ваши великие планы.

Когда Сикст отпустил его, посол сразу же отправился к донне Камилле, чтобы поздравить ее. Он нашел ее сияющей от счастья и собирающейся немедленно отправиться в Ватикан. Но как же он был поражен скудной простотой дома! Сикст вышел из этого жалкого жилища! И при этом он казался ему прирожденным правителем. Посол был ошеломлен такой разницей и послал изумленную депешу дожу.

Наконец, визиты закончились, и папа удалился в кабинет своего предшественника, чтобы немного прийти в себя и отдохнуть. Затем он сделал первые назначения. Племянники и выдвиженцы его предшественника исчезли, а фавориты Пия V, из среды которых он сам вышел, были восстановлены в правах. Рустикуччи снова получил консулат иностранных дел, а его старый друг Алессандрино вернулся в консулат для духовных дел. Только герцог Сора, родной сын Григория, оставался на время гонфалоньером церкви и главнокомандующим папскими войсками. Но для защиты Ватикана и Борго Сикст назначил Марчезе Альтемпса, племянника кардинала, которого он возвел в ранг герцога. Также был назначен новый губернатор Рима. Все это никого не удивило, так как это было обычным делом при каждой смене трона.

Не успел Сикст закончить с этими первыми предварительными распоряжениями, как камергер доложил о новом посетителе: донне Камилле. Сикст дал знак, чтобы ее немедленно пропустили, и радостно вышел навстречу, чтобы обнять сестру. Слева от нее шел ее племянник Алессандро, который выглядел довольно бедно в своем потрепанном священническом платье. Ослепленная великолепием дворца и смущенная новым положением своего брата, матрона хотела преклонить перед ним колени и неуверенно начала:

– Святой Отец!…

Тут он мягко притянул ее к себе и с улыбкой произнес:

– Камилла, если ты называешь меня Святым Отцом, я должен называть тебя Святой Моникой, как я иногда делал в шутку. Твои молитвы возвели меня на трон Петра. – И он раскрыл ей свои объятия.

Камилла с трепетом прижалась к его груди и разрыдалась от радости.

Сикст нежно погладил белые волосы, выбившиеся из-под черной кружевной вуали; затем он заставил ее сесть.

– Этот день, – сказал он, – является искуплением за все страдания и все испытания, которые Бог причинил нам. Я отплачу тебе и твоим близким всем, чем смогу.

Ее глаза загорелись, потому что теперь она надеялась на искупление.

Затем его взгляд упал на молодого Алессандро, который все еще стоял перед ним на коленях в своей обтрепанной рясе. Он поднял его и протянул ему правую руку. Молодой человек прижался дрожащими губами к кольцу рыбака

и не смог произнести ни слова. Вдруг Сикст повернулся, достал свою кардинальскую шапку, лежавшую на стуле, и надел ее на голову внучатого племянника.

– Носи отныне эту шапку и мое имя, дитя мое, – тепло сказал он.

Алессандро не понял, что с ним произошло. Он снова снял шапку, повертел ее в руках и неуверенно произнес: