Дорога к родному дому. Рассказы

Но всё же она сходила и вечером рассказала, как возила Пашку к врачу, как его там ругали, что не пришел раньше, как больно ему было и как будет еще больнее, когда завтра пойдет на перевязку».

Раис, ну почему ж ты сразу… «по-дурацки»? Разве сострадание к человеку, да еще любимому так уж и плохо?.. Ну хорошо, хорошо, в какой-то мере соглашусь, что нельзя вот так, сразу… Ведь она к нему – со своей любовью и преданностью, а ты… Но кстати, может, и из-за этого довольно скоро над любовью Настеньки и нависла первая тучка… А вот такая, слушай:

«Еще вчера хвалилась Настенька с радостной улыбкой: „Пашка, сказал, что если брошу его, то сядет на мотоцикл, разгонится и головой – о столб“, а сегодня ходит грустная и всё ждет, – оказывается, не звонит уже третий день. Вижу, что переживает, но домой к нему не идет.»

«Сегодня забегаю к ней. Открывает. Лицо – в слезах. Ныряет в зал, бухается на тахту, прижимает к груди своего зайца, а ко мне – спиной.

– Настенька, в чём дело?

Молчит, плачет.

– А ну-ка обернись ко мне, рассказывай.

Полежала. Что-то тихо пробурчала, но всё же повернулась ко мне, посадила зайца на спинку тахты, утерла слезы и стала рассказывать: упрекнула Пашку, что, мол, не так к ней относится, как в Болгарии… и еще кое-что прибавила, а он и обиделся. Ехали потом в троллейбусе, как чужие, в разных углах и она вышла на своей остановке, а он дальше поехал… А потом сидели мы с ней на кухне и она, зажатая между холодильником и столом, слушала мои утешения, молча смахивая со щёк не унимающиеся слезы, но когда я спросила: «А что еще сказала своему Пашке?», то, не поднимая глаз, прошептала: «Тебе бы только переспать со мной и всё!» И снова ринулась к тахте, обняла зайца и сжалась с ним в комочек».

Раис, ну почему же «и всё же дура твоя подопечная»? Ты забыла уже, что значит быть влюблённой?.. А если не забыла, то должна понять её и простить… Нет, не понимаешь. Не простила бы. Может, и слушать дальше не хочешь?.. Ну, если «валяй дальше», то слушай… дальше:

«На другой день Настя не приходила, да я и вернулась с работы поздно, а на следующий, прямо с утра, позвонила в дверь и:

– Пашку вчера встретила. Шёл с какими-то девками.

И снова полились ее слёзыньки. Утешала: и недостоин, мол, тебя!.. и уж очень молод, но ничего не помогало. Правда, потом вроде бы и встрепенулась:

– Сегодня же поеду к нему и потребую назад деньги, которые у меня взял. Ведь сказал, что будет возвращать по десятке, чтобы не бросила его, а сам… И скажу всё, что о нем думаю.

Посоветовала пока не ездить, а подождать, но она снова разревелась: уж очень обидно!

– Настенька, успокойся, – гладила её по растрепавшимся волосам: – Держись, девочка, и верь: будут у тебя, такой молодой и красивой, встречи еще и еще!

И удалось кое-как утешить, ушла к себе. А к вечеру она позвонила с работы, что-то буркнула и замолчала.

– Настя, ты что? – насторожилась. – Опять плачешь?

– Опять, – хлюпнула в трубку. – Тетьаль, знаете, как мне плохо!

Когда после работы сразу забежала к ней, то… Снова лежала она на тахте в обнимку с зайцем и обернувшись пледом. Присела рядом, поцеловала в щёчку, пригладила волосы, а она и расплакалась. И опять я уговаривала её, утешала, как могла, а когда чуть успокоила, вышли с ней на балкон, я попробовала отвлечь её юмористическим рассказом из газеты, а она лишь раз усмехалась сквозь слезы, потом встала, посмотрела вниз и вдруг сказала:

– А зачем жить? Это мне Вас жалко, а то б…

От испуга затараторила:

– Настенька, детка, думать о смысле жизни в такие годы… это естественно, но… – И кивнула вниз: – Вон, видишь дерево под балконом? Растет себе да растет. Так и ты живи.

И приобняв за плечи, снова поцеловала в висок».

Ну, Раисочка, если к тебе и не приходили такие мысли, то это не значит, что те, к кому… «просто ненормальные». Через такое проходят натуры тонкие, которые и создают духовную ауру жизни, через них… Да не умничаю я, не достаю левой рукой правое ухо, а… Хорошо, хорошо, не будем больше об этом, лучше опять – к дневнику.

«Сегодня, чтобы отвлечь мою исстрадавшуюся подопечную от тягостных мыслей, повела на фильм Тарковского «Жертвоприношение», а когда шли домой, снова услышала:

– Вот и фильм этот… Словно подсказывает: а зачем жить?

Попробовала даже выругать её, а она… Когда привела домой, сразу легла на тахту, отвернулась к стене. Подошла, присела рядом и, чтоб отвлечь от вопроса «зачем?», стала расспрашивать о работе, а она опять:

– И всё же, Тетьаль, скажите: а зачем жить, для чего?

И пришлось суемудрствовать: смысла жизни как такового вообще нет… даже более умные головы не нашли ответа на этот вопрос… перед человеком должен стоять только выбор: как жить… Слушала, успокаивалась понемногу… Да-а, ошибку я сделала, что повела её на этот фильм, рано ей – такое…»

А ты и вовсе заснула на нём?.. Ну, может и лучше было б Настю – на другой… ага, на «Новые приключения Шурика» или «Пёс Барбос…», но тогда они не шли в кинотеатрах, вот и… Ладно, отвлеклись мы с тобой, читаем дальше.

«И всё же в субботу собралась Настенька к Пашке, а я даже и не попыталась отговорить её, ибо знала: не послушает, но перед уходом забежала ко мне и улыбнулась грустно:

– Тетьаль, пожелайте мне ни пуха, ни пера.

А вечером сидели с ней на кухне, и она рассказывала: приехала к Пашке, позвонила. Вышла его сестра и сказала, что его нет дома. Хотела сразу уйти, но тут высунулась мать и затащила к себе.

– Посидели мы, поговорили… – Настенька смотрит в окно на иву, что растет как раз напротив моего окна: – Спросила: буду ли я поступать в Университет? Сказала, что поеду, а она вдруг и говорит: «Если поступишь, то приди, скажи». – И всё так же смотрит на верхушку ивы, но губы ее… Вот-вот заплачет! Но сдержалась: – И почему-то меня это сразу резануло: значит, знают, что Пашка меня бросил.

Оборачивается ко мне, смотрит в глаза, а я… А я будто бы эдак легко-о, как ни в чём ни бывало восклицаю:

– Ну, бросил, так бросил, – и даже выдавливаю улыбку: – Дурак, что отказался от счастья. – И снова улыбаюсь, но уже искренне: – Настюша, да найдешь ты себе друга лучше Пашки! Ты только верь в себя! – Она дернула плечом, горько усмехнулась, но я не унялась: – Ты же красивая, умная, будь еще и гордой!

Ничего не ответила моя исстрадавшаяся девочка. Поднялась, засобиралась к себе, а когда прощалась, взглянула виновато… и почему виновато?»

Ну, может и извинялась за «своё дурацкое поведение». Но Раис, почему непременно «дурацкое», объясни? Влюблённая, страдающая… и не с кем посоветоваться потому, что мать бросила… Ну, хорошо, не бросила, а предоставила свободу… от которой в её годы может повеять холодом и случиться беда… Ну, я рада, что с твоей ничего не случилось, что у неё «всё тип-топ»: и дом, и денежный муж, дети… но давай вернёмся к Насте.

«И снова я – у Настеньки. И снова встречает заплаканная, ложится на тахту, но розового зайца уже не обнимает, а сидит тот на спинке тахты, свесив голову набок, отчего кажется, что улыбка его погасла. Сажусь рядом с ней, глажу по волосам и слышу.

– Ну за что мне такое горе? – рыдает. – Я же никому плохого не де-елала!

Как помочь, чем? И тогда, – может это подействует? – опять начинаю ругать Пашку, а она:

– Никого больше так не полюблю, как его! – сдёргивает зайца со спинки тахты, прижимает к груди.

И опять стараюсь пробудить в ней гордость, и опять говорю, говорю, что она достойнее, умнее его, что он – так, мальчишка неразумный, если отказывается от такой красивой, доброй и умной дивчины. Немного помогает… хоть плакать перестаёт, но тут же слышу:

– Вот заснуть бы сейчас… и не проснуться».

Ты, Раис, счастливая, если с тобой такого не было. А, впрочем… Знаешь, человек должен пройти через подобное потому, что оно не унижает, как ты думаешь, а наполняет душу… А хотя бы и страданиями, как же без них? Нельзя порхать по жизни только мотыльком, с василька на василёк, с ромашки на… Можно? И даже очень «олрайтно»? Ну что ж, Раисочка, каждому – своё. Но позволь мне закончить свой рассказ, тем более, что осталось всего… всего три записи.

«Сегодня Настенька вспыхнула и ожила, когда рассказывала о Пашке: подошел, мол, в парке и возвратил деньги, которые одолжила ему в Болгарии, но она отсчитала только пятнадцать рублей, а остальные вернула. «Почему возвращаешь?» – спросил. «За тенниску… ту, что подарил». Ничего не ответил, а она повернулась и ушла.

– Молодец, Настасья! – обрадовалась я. – Значит, выздоравливаешь от своей влюблённости, значит становишься гордой… и мудрой, – даже польстила.

А она грустно улыбнулась, перевела разговор на работу, и я… А я не увидела зайца ни на тахте, ни на кухне, хотела спросить про него, но не стала, – зачем тревожить еще не зажившую рану?»

«Ездила «от завода» на два дня на турбазу, а когда возвратилась, зашла ко мне и сообщила:

– Мы с Пашкой теперь всё выяснили.