Накануне страшного суда

– Займите место за столом, – томным голоском произнесла она. – Там уже скучает гость из Франции.

Диего ещё раз одарил хозяйку поклоном и направился к столу. Спустя мгновение зажглись ещё две свечи…

– Четвёртый! – снова послышался резкий окрик.

В гостиную вошёл мужчина невысокого роста, толстый, лет пятидесяти. При каждом шаге его внушительное брюхо судорожно вздрагивало, словно кусок студня; лысина придавала ему то комическое выражение, благодаря которому простонародье называет подобных толстяков презрительным словом «курдупель». Некогда голубые глаза светились неприятной туманной белизной; в них можно было заметить алчность и себялюбие.

– Вы всё ещё голландский банкир? – не дожидаясь приветствия, обратилась к нему графиня.

Вероятно, человек страдал плохим зрением, ибо шаря прищуренными глазами по сторонам, он никак не мог отыскать хозяйку дома.

– Эй, минхеер Вангрубер! – окликнула Елена, приподнимаясь на локте. – Вы никак стареете?!

– О, ваше сиятельство! – виноватым тоном воскликнул голландец, заметив графиню.

Решительными шагами приблизившись к ней, он попытался опуститься на одно колено, однако предательское брюхо качнулось по линии наименьшего сопротивления, увлекая своего владельца в противоположную сторону. Послышался громкий булькающий звук, свидетельствующий о том, что достопочтенный минхеер не сумел сохранить равновесие. Раздалось беззастенчивое хихиканье: из-за стола на сию комедию взирали четверо любопытных глаз. Обескураженный и пристыженный Вангрубер, напрягая все силы, поднялся и бросил в сторону насмешников красноречивый взгляд, исполненный злобы.

– Не нервничайте, господин банкир, – повелительно произнесла Елена. – Вы сами виноваты в том, что не сумели сохранить красоту и стройность.

– Вам легко такое говорить… – проворчал Вангрубер, но графиня прервала его:

– Я хотела оставаться юной всегда, потому сдержала обет девственности. Вы же никогда не ограничивали себя в удовольствиях, за что и превращены этими самыми удовольствиями в безобразного колобка. Обижайтесь на самого себя, ибо вы забыли, что избыток сладости рано или поздно порождает горечь во рту. А теперь займите своё место!

Секундой позже стол уже освещался шестью свечами, пламя которых отбрасывало мрачные тени на присутствующих и тёмные стены.

– Пятый! – послышалось из-за двери, и в следующий миг в зале появился стройный старец, облачённый в одеяния чёрного цвета. Длинная борода, длинный крючковатый нос, красивые чёрные глаза, обильные пейсы, – всё это явно свидетельствовало о его происхождении. Узнав его безо всякого труда, графиня поднялась с удобного ложа и приветствовала гостя сложным реверансом.

– Шолом алейхем, учитель!

Тот улыбнулся и привлек её к себе.

– Шолом тебе, ученица!

– Займём свои места! – нетерпеливо предложила Елена, указывая рукой в сторону стола. – Все в сборе, но среди нас есть некто чужой…

– Он всё ещё находится во дворе, – сказал еврей, окидывая взором присутствующих. – Но я не вижу Гогенштейна…

– Присаживайтесь, почтенный Асмодей бен Афоф, – предложила Елена. – Что касается графа, он, кажется, ослабел умом, верой и волей. Ему вдруг стало жалко людей, которых мы приносим в жертву.

– Вот как? – помрачнел раввин. – В таком случае, согласно законам нашего общества, следует принести в жертву его самого. Но в таком случае, нас станет слишком мало для свершения ритуала.

– Ничего, вместо выжившего из ума старика мы усадим за стол моего садовника, – рассудила графиня, обращаясь к еврею. – Ведь вы, конечно, помните Мюллера?

– Помню. Он достаточно мудр и верен. Но… он всего лишь слуга, а право сесть за стол имеет только вышепосвящённый… А пригласите-ка чужака, графиня. Посмотрим, что это за фрукт.

Аллилуева сама приблизилась к двери и окликнула:

– Шестой!

В зал вошёл молодой человек лет тридцати, статный, красивый, голубоглазый; его буйные кудри сверкали золотым оттенком. Он взирал на присутствующих благостным взглядом и улыбался самым обаятельным образом. Затем его взгляд перенёсся на хозяйку и улыбка сия ещё более потеплела.

– О, женщина! – воскликнул гость чистым голосом. – Ты столь же прекрасна, как и твоя прародительница в тот момент, когда я вдохнул в неё жизнь!

Столь странные для обыкновенного человека слова заставили Елену присмотреться к гостю пристальнее, вследствие чего её лицо покрылось бледностью. Испустив слабый крик, она пошатнулась. Солнцеликий вмиг оказался рядом и, подхватив женщину на руки, дунул ей в лицо. Вероятно, его дыхание обладало магическими свойствами, о чём можно было судить по тому, что щёки Элен тотчас порозовели. Она обратила взор на лицо этого своеобразного целителя и не без благоговения прошептала:

– Как я люблю тебя, Ангел Света!

Тот продолжал улыбаться, любуясь чертами её лица.

Присутствующие вскочили со своих мест.

– О, великий Йалтабаоф! – воскликнул Асмодей бен Афоф. – Я узнал тебя! Господа, – обратился он к товарищам, – нас почтил своим визитом сам Самаэль…

– О, Дьявол! – воскликнули те, заметно бледнея и прижимая дрожащие руки к груди…

ГЛАВА 3

Ангел Света, оставив сияющую от радости графиню, занял свободное место за столом и, дождавшись момента, когда загорелись свечи, обратился к соратникам:

– Да, друзья мои, сегодня я ваш гость. Видя из сердца мира, как вы чтите мои заповеди, я обрадовался. Сегодняшняя ночь должна стать поворотной в цикле жизни, потому я сейчас с вами. Вы долго готовились к этому вечеру. В течение всей истории многие поколения посвящённых трудились в поте лица, не осознавая, правда, конечной цели своих трудов. Но сейчас, как в своё время открыл врата мира перед вашими предками, я открою вам великую тайну, суть которой и представляет собою эту конечную цель; и также, как во все времена я дарил своим истинным друзьям мудрость мира, я подарю вам мудрость и смысл этой тайны.

В течение многих лет в великой Вселенной продолжается борьба между мною, которого в миру разнообразные глупцы называют Дьяволом, и тем, кого другие глупцы именуют Богом Святым. И те и другие почему-то создают в своём воображении границы между нами, изображая меня в виде чудовища с устрашающим ликом, а моего соперника – в виде благочестивого старца. Наступает решающий момент, когда следует появиться на свет моему сыну, коему предстоит стать единым царём на всей планете. Он будет человеком, ибо лишь человеку дано довершить мои замыслы, но действовать он будет посредством моей воли. Он должен быть зачат именно в эту ночь, чтобы родиться в полночь с первого на второе мая. Для воплощения моей воли вами собрано достаточно сил и слуг, а каждая из собранных вами душ отдаст нам свою энергию; через них мы отнимем энергию у тех живых, которые пытаются избегать нас. Итак, соберите воедино вашу веру и я, победив, подарю вам весь мир. А теперь нужно подготовиться к ритуалу, друзья мои. Рассаживайтесь поудобнее… Молитесь мне и я дам вам свет!

Присутствующие, зачарованно внимавшие каждому слову своего повелителя, застыли на местах. Пламя свечей разгорелось ярче и теперь за столом стало светло, как днём; питаемое энергией ада, это пламя сверкало красноватыми и золотыми оттенками и слепило глаза.

– Введите сюда слабовольного графа фон Гогенштейна! – приказал Дьявол, но его спутники оставались на местах с таким видом, будто не слышали повеления.

Минутой позже за дверью послышались ровные шаги. Казалось, что это приближается статуя, вдруг ожившая благодаря сверхъестественному вмешательству, – настолько неестественно монотонно и твёрдо звучали шаги. Наверное, столь же неестественно совершала свои первые шаги Галатея, ожившая благодаря молитве Пигмалиона. Граф, хорошо знавший законы своего круга, никак не мог бы ступать столь бодро, как не сумел бы это делать и всякий иной человек, осознающий, что сейчас ему предстоит сыграть главную роль в трагедии жертвоприношения. Взоры сидящих сосредоточились в центре стола, где находилась одинокая тринадцатая свеча. Она загорится в процессе обряда, питаемая энергией души самой жертвы. В этот момент чёрный стол словно ожил: из многочисленных пор старого дерева исходил неприятный мертвенный холодок. От сего дыхания, шедшего из мира мёртвых, из неведомых миров и времён, огненные языки заколебались.

Вошел старый граф. Жиденькие волосы, которые благодаря умению его личного цирюльника скрывали старческие залысины, встали дыбом, в глазах зияла противоестественная холодная муть, готовая, словно живое существо, поглотить в себя все пропасти человеческой глупости, тщеславия и самодурства; ноги сильно дрожали, как это происходит с людьми, внезапно взвалившими на свои хрупкие плечи непосильную ношу; изысканная одежда потеряла форму, обвисая со старческих плеч, словно жалкие лохмотья. Вид сего существа вполне соответствовал тому стереотипу поведения, который характерен для людей, лишённых разума и воли. Оказавшись в зале, фон Гогенштейн намертво прикипел взглядом к глазам Падшего Ангела, в полной власти которого находился, – эта власть была настолько сильна, что пребывая в бессознательном состоянии, он не посмел бы упасть на пол без его высочайшего позволения. Тот, в чьей воле оказалась душа этого несчастного, некоторое время взирал на сие жалкое подобие человека, после чего спросил:

– Куда же подевалась твоя вера, раб мой?

– А её не было и быть не могло, – тоном зомби ответил тот.

– Почему же? – удивленно воскликнул главный судья.

Он спрашивал исключительно ради удовлетворения любопытства, хорошо зная, что без его желания никто из присутствующих не сможет ничего услышать. На протяжении истории Дьяволу приходилось слышать самые разные ответы на подобные вопросы, так что вполне можно сказать, что он знал их суть заблаговременно. Но всякий раз в подобных случаях он не мог себе позволить лишиться удовольствия слушать и вести себя, как единый верховный судья, ибо каждый новый ответ, – даже в тех случаях, когда полностью совпадал с сотнями предыдущих, – дышал новой индивидуальностью, а это уже само по себе чрезвычайно интересно. В такие минуты Дьявол чувствовал себя исследователем-первопроходцем, поскольку он общался с душой подопытного, получая от него информацию, полностью лишённую влияния плотской чувственности.

– Следуя всю жизнь за тобой, – отвечал Гогенштейн, – я преследовал исключительно познавательные, исследовательские цели. Я с готовностью исполнял ритуалы, постигая их суть, потому что жаждал знания и всестороннего возвышения над себе подобными. Веры в тебя и твою истинность у меня не было, потому что я верил только в себя и в мощь человеческого разума. Тем не менее, это не мешало мне опасаться последствий, ибо всякое зло наказуемо.

– Ну, и каковы могут быть последствия? – ухмыльнулся Солнцеликий. – Да и о каком зле ты говоришь? Разве я – зло?

– Ты – зло. Твои поступки – тоже зло. Ты – плод ошибки, ты – кровяной волдырь на теле Вселенной. Ты спрашиваешь о последствиях… Разве тебе не известно, что происходит со злокачественной опухолью? Её удаляют, если не могут вылечить. Долгие годы я следовал путём зла, но теперь, когда оно переполнило мою человеческую сущность и разъело её изнутри, я не выдержал. Наступил момент раскаяния.

Дьявол засмеялся, бесцеремонно прерывая допрашиваемого:

– Раскаяние? Неужто ты позабыл закон, который гласит: «Кто избрал путь, тот должен следовать вперёд и только вперёд, строго подчиняясь законам этого пути.» Всякое самовольство или попытка возвращения означают смерть. Не плотскую гибель, ибо плоть невинна, но уничтожение разума, страдания и гибель самой души. Раскаиваться позволено ребёнку, но уж никак не зрелому мужу.