Копи царя Соломона / King Solomon's Mines

The sun was just going down in its reddest glory, and Sir Henry and I were admiring the lovely scene, when suddenly we heard an elephant scream, and saw its huge and rushing form with uplifted trunk and tail silhouetted against the great fiery globe of the sun. Next second we saw something else, and that was Good and Khiva tearing back towards us with the wounded bull – for it was he – charging after them. For a moment we did not dare to fire – though at that distance it would have been of little use if we had done so – for fear of hitting one of them, and the next a dreadful thing happened – Good fell a victim to his passion for civilised dress. Had he consented to discard his trousers and gaiters like the rest of us, and to hunt in a flannel shirt and a pair of veldt-schoons, it would have been all right. But as it was, his trousers cumbered him in that desperate race, and presently, when he was about sixty yards from us, his boot, polished by the dry grass, slipped, and down he went on his face right in front of the elephant.

silhouetted [,s?lu'et?d]

desperate ['despr?t]

Солнце садилось в своем багряном великолепии, и мы с сэром Генри любовались красивой картиной, как вдруг услышали рев слона и увидели его огромный силуэт. Он несся в атаку с поднятым хоботом и хвостом, четко вырисовываясь на фоне красного солнечного диска. В следующее мгновение мы увидели, что Гуд и Хива бегут что есть сил обратно к нам, а раненый слон (это был он) несется за ними. Мгновение мы не решались выстрелить, чтобы не попасть в одного из бегущих, хотя, вообще говоря, от стрельбы с такой дистанции было бы мало толку.

В следующее мгновение случилось нечто ужасное. Гуд пал жертвой своей страсти к европейской одежде. Если бы он, подобно нам, согласился расстаться со своими брюками и гетрами и охотился в фланелевой рубашке и вельдскунах, все обошлось бы. Но теперь брюки мешали ему в этой отчаянной гонке, и внезапно, когда он был ярдах шестидесяти от нас, подошвы его европейских ботинок, отполированные бегом по траве, скользнули, и он упал прямо под ноги слону.

We gave a gasp, for we knew that he must die, and ran as hard as we could towards him. In three seconds it had ended, but not as we thought. Khiva, the Zulu boy, saw his master fall, and brave lad as he was, turned and flung his assegai straight into the elephant's face. It stuck in his trunk.

gasp [g?:sp]

У нас вырвался вздох ужаса, потому что мы знали, что его гибель неизбежна, и все бросились к нему.

Через три секунды все было кончено, но не так, как мы предполагали. Хива увидел, что его господин упал. Отважный юноша обернулся и бросил прямо в морду слону свой ассегай, который застрял у того в хоботе.

With a scream of pain, the brute seized the poor Zulu, hurled him to the earth, and placing one huge foot on to his body about the middle, twined its trunk round his upper part and tore him in two.

tore [t?:] (tear)

С воплем боли рассвирепевший слон схватил бедного зулуса, швырнул его на землю и, наступив на тело Хивы своей огромной ногой, обвил хоботом верхнюю его половину и разорвал его надвое.

We rushed up mad with horror, and fired again and again, till presently the elephant fell upon the fragments of the Zulu.

Обезумев от ужаса, мы бросились вперед, стреляя наугад без перерыва, и наконец слон упал на останки зулуса.

As for Good, he rose and wrung his hands over the brave man who had given his life to save him, and, though I am an old hand, I felt a lump grow in my throat. Umbopa stood contemplating the huge dead elephant and the mangled remains of poor Khiva.

contemplating ['k?nt?mple?t?n] (contemplate)

Что касается Гуда, он поднялся и, ломая руки, предался отчаянию над останками храбреца, который пожертвовал своей жизнью, чтобы его спасти. Хоть я и много испытал в своей жизни, но тоже почувствовал комок, подступающий к горлу. Амбопа стоял, созерцая огромного мертвого слона и изуродованные останки бедного зулуса.

“Ah, well,” he said presently, “he is dead, but he died like a man!”

– Что же, – вдруг сказал он, – Хива, правда, умер, но умер, как мужчина.

Chapter V

Our march into the desert

Глава V

Мы идем по пустыне

We had killed nine elephants, and it took us two days to cut out the tusks, and having brought them into camp, to bury them carefully in the sand under a large tree, which made a conspicuous mark for miles round. It was a wonderfully fine lot of ivory. I never saw a better, averaging as it did between forty and fifty pounds a tusk. The tusks of the great bull that killed poor Khiva scaled one hundred and seventy pounds the pair, so nearly as we could judge.

conspicuous [k?n'sp?kju?s]

Мы убили девять слонов, и у нас ушло два дня на то, чтобы отпилить бивни, перетащить их к себе и тщательно закопать в песок под громадным деревом, которое было видно с расстояния нескольких миль вокруг. Нам удалось добыть огромное количество превосходной слоновой кости – лучшей мне не приходилось видеть: каждый клык весил в среднем от сорока до пятидесяти фунтов. Бивни громадного слона, разорвавшего бедного Хиву, весили, по нашему примерному подсчету, сто семьдесят фунтов.

As for Khiva himself, we buried what remained of him in an ant-bear hole, together with an assegai to protect himself with on his journey to a better world. On the third day we marched again, hoping that we might live to return to dig up our buried ivory, and in due course, after a long and wearisome tramp, and many adventures which I have not space to detail, we reached Sitanda's Kraal, near the Lukanga River, the real starting-point of our expedition. Very well do I recollect our arrival at that place. To the right was a scattered native settlement with a few stone cattle kraals and some cultivated lands down by the water, where these savages grew their scanty supply of grain, and beyond it stretched great tracts of waving “veld” covered with tall grass, over which herds of the smaller game were wandering. To the left lay the vast desert. This spot appears to be the outpost of the fertile country, and it would be difficult to say to what natural causes such an abrupt change in the character of the soil is due. But so it is.

wearisome ['w??r?sm]

native ['ne?t?v]

fertile ['f?:ta?l]

Самого же Хиву, вернее то, что осталось от него, мы зарыли в норе муравьеда и, по зулусскому обычаю, положили в могилу его ассегай на случай, если ему пришлось бы защищаться по пути в лучший мир.

На третий день мы снова тронулись в путь, надеясь, что если останемся живы, то на обратном пути откопаем нашу добычу. После долгого и утомительного пути и целого ряда приключений, о которых у меня нет времени подробно рассказывать, мы достигли крааля Ситанди, расположенного около реки Луканги. Собственно говоря, только отсюда должно было по-настоящему начаться наше путешествие.

Я очень хорошо помню, как мы туда пришли. Направо был маленький туземный поселок, состоящий из нескольких жалких лачуг и каменных пристроек для скота. Чуть пониже, у самой реки, виднелись клочки обработанной земли, где туземцы выращивали свой скудный запас зерна. За ними шли необозримые, уходящие вдаль просторы вельдов – лугов с высокой, густой волнующейся травой, в которой бродят стада мелких животных.

Крааль Ситанди находится на самой границе этой плодородной местности. Налево от него начинается огромная пустыня. Трудно сказать, чему приписать такое неожиданное резкое изменение характера почвы, но этот контраст был настолько разителен, что невольно бросался в глаза.

Just below our encampment flowed a little stream, on the farther side of which is a stony slope, the same down which, twenty years before, I had seen poor Silvestra creeping back after his attempt to reach Solomon's Mines, and beyond that slope begins the waterless desert, covered with a species of karoo shrub.

Мы разбили наш лагерь немного повыше маленькой речки. На ее противоположном берегу был каменный откос, по которому двадцать лет назад бедный Сильвестр возвращался ползком после безумной попытки добраться до копей Соломона. Как раз за этим откосом начинается безводная пустыня, поросшая низкорослым колючим кустарником.

It was evening when we pitched our camp, and the great ball of the sun was sinking into the desert, sending glorious rays of many-coloured light flying all over its vast expanse. Leaving Good to superintend the arrangement of our little camp, I took Sir Henry with me, and walking to the top of the slope opposite, we gazed across the desert. The air was very clear, and far, far away I could distinguish the faint blue outlines, here and there capped with white, of the Suliman Berg.

glorious ['gl?:ri?s]

distinguish [d?'st?ngw??]

Наступал вечер, и огромный солнечный шар медленно опускался в пустыню, освещая все ее необозримое пространство своими последними сверкающими разноцветными лучами.

Предоставив Гуду заниматься устройством лагеря, я пригласил сэра Генри прогуляться, и мы отправились на вершину противоположного откоса и оттуда стали смотреть на пустыню. Воздух был чист и прозрачен, и далеко-далеко на горизонте я мог различить неясные голубоватые очертания снежных вершин гор Сулеймана.

“There,” I said, “there is the wall round Solomon's Mines, but God knows if we shall ever climb it.”

– Взгляните, – промолвил я после некоторого молчания, – вот стены, которые окружают копи царя Соломона. Одному лишь богу известно, сможем ли мы когда-нибудь на них взобраться!

“My brother should be there, and if he is, I shall reach him somehow,” said Sir Henry, in that tone of quiet confidence which marked the man.

– Там должен быть мой брат. А если он там, я во что бы то ни стало доберусь до него, – сказал сэр Генри с той спокойной уверенностью, которая была для него столь характерна.

“I hope so,” I answered, and turned to go back to the camp, when I saw that we were not alone. Behind us, also gazing earnestly towards the far-off mountains, stood the great Kafir Umbopa.

earnestly ['?:n?stli]

– Ну что ж, будем надеяться, что это нам удастся! – вздохнул я и повернулся, чтобы идти в лагерь, когда неожиданно заметил, что мы не одни. Позади нас, устремив пристальный взгляд на далекие горы, стоял наш царственный зулус Амбопа.

The Zulu spoke when he saw that I had observed him, addressing Sir Henry, to whom he had attached himself.

Видя, что я смотрю на него, он заговорил, обращаясь к сэру Генри, к которому, как я уже убедился, он успел сильно привязаться.