Йун Габриэль Боркман

Фулдал(с некоторым сомнением). Послушай, однако…

Боркман(запальчиво). Что ты хочешь сказать?.. Я уж вижу – что, по твоему лицу вижу. Но тут это ни при чем. Вкладчики получили бы все свое обратно в целости. Все как есть, до последней крохи!.. Нет, самое подлое преступление, на какое только способен человек, – это злоупотребление письмами друга… оглашение на весь мир того, что было доверено с глазу на глаз, как бы на ухо в пустой, темной, запертой наглухо комнате. Человек, способный прибегать к подобным средствам, насквозь пропитан и отравлен, зачумлен моралью сверхподлецов. И такой-то друг был у меня… Он и погубил меня.

Фулдал. Догадываюсь, на кого ты намекаешь.

Боркман. Не было уголка в моей душе, которого бы я не открыл ему. И вот, когда минута настала, он обратил против меня то оружие, которое я сам же дал ему в руки.

Фулдал. Я никогда не мог понять, почему он, в сущности… Конечно, разное говорили в ту пору…

Боркман. Что говорили? Скажи. Я ведь до сих пор ничего на знаю. Меня сейчас же… изолировали. Что говорили тогда, Вильхельм?

Фулдал. Говорили, что тебя прочили в министры.

Боркман. Мне предлагали, но я отказался.

Фулдал. Значит, ты не стоял ему поперек дороги?

Боркман. Нет. Он не потому и предал меня.

Фулдал. Тогда я, право, не пойму…

Боркман. Я, пожалуй, скажу тебе, Вильхельм.

Фулдал. Ну?

Боркман. Тут вышла… дело в некотором роде шло о женщинах.

Фулдал. О женщинах? Но, однако, Йун Габриэль…

Боркман(перебивая). Да, да, да! Мы не будем вспоминать эти старые, глупые истории… Ну, в министры-то не попали ни я, ни он.

Фулдал. Но он далеко шагнул.

Боркман. А я пал!

Фулдал. О, это такая трагедия…

Боркман(кивая). Такая же почти, как и твоя, если подумать хорошенько.

Фулдал(простодушно). Да, уж по крайней мере.

Боркман(посмеиваясь). А с другой стороны, это, право, своего рода комедия.

Фулдал. Комедия? Это?

Боркман. Да. По-видимому, так выходит… теперь. Ты вот послушай только…

Фулдал. Ну, ну?

Боркман. Ты ведь не встретил сегодня Фриды?

Фулдал. Нет.

Боркман. Ну вот, пока мы с тобой сидим тут, она сидит и играет танцы у того, кто предал и разорил меня.

Фулдал. Я и не подозревал ничего такого!

Боркман. Да, она забрала свои ноты и отправилась от меня туда, в барский дом.

Фулдал(как бы извиняясь). Да, да, бедняжка…

Боркман. И угадай-ка, для кого она играет… между прочими?

Фулдал. Ну?

Боркман. Для моего сына.

Фулдал. Как?

Боркман. Да. Каково тебе покажется, Вильхельм? Мой сын танцует там сегодня. Ну, так не комедия ли это, как я говорю?

Фулдал. Так он, верно, ничего не знает.

Боркман. Чего не знает?

Фулдал. Верно, он не знает, что тот… этот… ну…

Боркман. Да ты называй его, не стесняйся. Теперь ничего, я вынесу.

Фулдал. Я уверен, что твой сын не знает всей сути, Йун Габриэль.

Боркман(угрюмо сидит, барабаня пальцами по столу). Он знает все, даю тебе слово.

Фулдал. Так… как же ты миришься с мыслью, что твой сын может бывать в том доме?

Боркман(качая головой). Мой сын, должно быть, смотрит на вещи иными глазами, чем его отец. Я готов поклясться, что он на стороне моих врагов! Ему, верно, как и им, кажется, что адвокат Хинкель только исполнял свой проклятый долг, предавая меня.

Фулдал. Но, дорогой мой, кто же мог представить твоему сыну дело в таком свете?

Боркман. Кто? Ты забыл, кто воспитывал его? Сначала тетка… с шести-семи лет, а потом мать!

Фулдал. Я думаю, ты несправедлив к ним в данном случае.

Боркман(запальчиво). Я никогда не бываю несправедлив к людям! И говорю тебе, обе они восстанавливали его против меня!

Фулдал(робко). Да, да, да, тогда, верно, уж так.

Боркман(гневно). О, эти женщины! Они портят и усложняют нам жизнь! Коверкают всю нашу судьбу, весь наш победный путь!