Когда умрёт капитализм? Контрреволюция и бунт

Но именно эти противоположные ценности, это контрповедение изолируют, в открытой враждебности, радикальное движение от «народа».

Такая изоляция имеет двоякие корни: (1) социалистическая, марксистская теория и практика не имеют почвы, «достаточных оснований» для подавляющего большинства работающего населения, и, следовательно, (2) радикальное различие между свободным обществом и существующим обществом остается неясным, как и очень реальные возможности о создании свободного общества. Таким образом, освобождение предстает как угроза: оно становится табу. И табу нарушается политическими нововведениями, а также сектором хиппи, некоторые из которых тоже принадлежат к числу новых левых.

Между этими двумя секторами существует внутренняя связь (помимо всех организационных и личных связей) – либертарианские черты отражают моральные и эстетические качества социализма, которые были сведены к минимуму при разработке самой марксистской теории (см. вторую главу). Они «предвосхищают» на индивидуальном и групповом уровне крайние «утопические» аспекты социализма.

В существующем обществе они выглядят как «привилегия» посторонних – непродуктивные и контрпродуктивные (какими они на самом деле являются и должны быть с точки зрения капиталистической производительности). В политическом секторе новые левые приобретают явно элитарный характер в силу своего интеллектуального содержания: забота об «интеллектуалах», а не о «рабочих».

Преобладание интеллектуалов (и антиинтеллектуальных интеллектуалов) в движении действительно очевидно. Это вполне может свидетельствовать о растущем использовании интеллектуалов всех мастей в инфраструктуре, а также в идеологическом секторе экономического и политического процесса.

Более того, в той степени, в какой освобождение предполагает развитие радикально иного сознания (настоящего контрсознания), способного прорваться сквозь фетишизм общества потребления, оно предполагает знание и чувствительность, которые установленный порядок через свою классовую систему образования блокирует для большинства людей.

На современном этапе «новые левые» по необходимости и по сути являются интеллектуальным движением, и антиинтеллектуализм, практикуемый в их собственных рядах, действительно служит истеблишменту. Таким образом, изоляция «новых левых» вполне обоснована: эта изоляция не только не свидетельствует об отсутствии у движения социальных корней, но и соответствует реальной исторической ситуации; она действительно проецирует «определенное отрицание» всей культуры монополии – старый капитализм на его наиболее продвинутой стадии.

Эта изоляция отражает беспрецедентные, «неортодоксальные» качества революции, радикальное противоречие установленной культуре, включая культуру рабочего класса! Именно в ее экстремальных интеллектуальных, моральных и «физиологических» потребностях возможности – нет, потребности – революции находят свое наиболее полное и реалистичное выражение.

Только качественные изменения являются изменениями, и только новое качество жизни может положить конец длинной череде эксплуататорских обществ. Эти крайние аспекты, именно из-за их радикально нового качества, легко проявляются как идеологическая озабоченность более или менее состоятельных интеллектуалов.

Страдая аллергией на свое фактическое отделение от масс, не готовые признать, что это выражение социальной структуры развитого капитализма и что его отдельный характер может быть преодолен только в длительной борьбе за изменение этой структуры, движение проявляет комплексы неполноценности, пораженчество или апатию.

Такое отношение способствует деполитизации и приватизации сектора хиппи, которому политический сектор противопоставляет свой политический пуританизм в теории и на практике.

V

Марксистская теория остается руководством к действию даже в условиях отсутствия революции! Тяжелая ситуация. Но здесь проявляется еще одна слабость новых левых: искажение и фальсификация марксистской теории через ее ритуализацию.

Очевидно, что концепции, используемые для анализа капитализма XIX и начала XX века, не могут быть просто применены к его нынешней стадии: будучи историческими концепциями, они несут в себе исторические показатели, а структура, которую они анализируют, является исторической структурой. Безусловно, капитализм – это капитализм во всех его фазах, и его организация способа производства лежит в основе все его развития.

Однако возможности способа производства также развиваются, и эти изменения влияют на базу и надстройку. Изолирование идентичной капиталистической базы от других секторов общества оставляет марксистскую теорию в самом ее основании с неисторической, недиалектической абстракцией.

Изменения происходят в рамках капитализма; они внутренние, постепенные, количественные, но они приведут к точке «качественного разрыва», к дореволюционной ситуации. Нежелание сопоставлять марксистские концепции с развитием капитализма и не извлекать из этого противоречия последствий для политической практики приводит к механистическому повторению «Базового словаря», превращению марксистской теории в риторику, едва ли имеющую какое-либо отношение к реальности. Это еще больше усиливает отчуждение новых левых; это серьезно ухудшает передачу их послания.

Окаменение марксистской теории нарушает тот самый принцип, который провозглашают новые левые: единство теории и практики. Теория, которая не догнала практику капитализма, не может руководить практикой, направленной на ликвидацию капитализма. Сведение марксистской теории к прочным «структурам» отделяет теорию от реальности и придает ей абстрактный, отстраненный, «научный» характер, что облегчает ее догматическую ритуализацию. В некотором смысле вся теория абстрактна: ее концептуальная диссоциация от данной реальности является предпосылкой для понимания и изменения реальности. Кроме того, теория обязательно абстрактна в силу того факта, что в марксистской теории она охватывает совокупность условий и тенденций; историческую совокупность.

Таким образом, он никогда не может принять решение о конкретной практике – например, следует ли занимать или атаковать определенные здания, – но он может (и должен) оценить перспективы конкретных действий в рамках данной совокупности, а именно преобладает ли ситуация, при которой такие занятия и нападения указаны. Единство теории и практики никогда не бывает мгновенным. Данная социальная реальность, еще не освоенная силами перемен, требует адаптации стратегии к объективным условиям – предпосылка для изменения последних. Нереволюционная ситуация существенно отличается от дореволюционной или революционной ситуации. Только теоретический анализ может определить и выделить преобладающую ситуацию и ее потенциал. Данная реальность существует в своем собственном праве и силе – почва, на которой развивается теория, и в то же время объект, «другой теории», который в процессе изменения продолжает определять теорию.

Новые левые сыграли решающую роль в инициировании процесса перемен. В Соединенных Штатах активизация чернокожих и коричневых меньшинств, народная оппозиция, которая раскрыла политику военных преступлений в Индокитае, конфликт между влиятельными СМИ и правительством – этими достижениями во многом обязаны боевики левых, особенно студенты. Во Франции и Италии радикализация экономических требований профсоюзов и всей стратегии левых (возрождение рабочих советов) представляет угрозу мощной власти реформистского аппарата разложившихся коммунистических партий – несмотря на разворот после мая 1968 года.

И в этих странах окаменению марксистской теории противостоит анализ, основанный на трансформации капитализма и потенциальной базе революции. В Соединенных Штатах экономические и политические условия требуют еще более радикального пересмотра; это только начало.

В ожидании дальнейшего развития следующие разделы, в которых делается попытка оценить положение новых левых в Соединенных Штатах, должны быть весьма предварительными и фрагментарными.

VI

Нынешняя ситуация новых левых существенно отличается от периода, в течение которого сформировалась радикальная оппозиция и имела первые общенациональные последствия (воинствующее движение за гражданские права, военное сопротивление, активизм в колледжах и университетах, политическое движение хиппи). Около десяти лет назад стали четко сформулированы и трансцендентные цели: новая мораль, эмансипация чувствительности, требование «свободы сейчас», культурная революция. Учреждение не было подготовлено. Тогда стратегия может быть массовой, открытой и в значительной степени наступательной: массовые демонстрации, захват зданий, единство действий, соединение с черными боевиками. Период подошел к концу, когда влияние новых левых стало очевидным. Уход президента Джонсона, битва на съезде демократической партии в Чикаго и усиление войны в Индокитае знаменуют начало нового этапа.

Не рабочий класс, а университеты и гетто представляли первую реальную угрозу системе изнутри. Истеблишмент лучше понимал серьезность угрозы, чем сами новые левые. Теперь система подготовлена – до такой степени, что само выживание радикального движения как политической силы находится под вопросом. Как движение реагирует на эти новые условия? По-видимому, оно ослаблено до опасной степени. В первую очередь это связано с законными и незаконными агрессивными репрессиями со стороны властных структур – концентрацией грубой силы, против которой у левых нет адекватной защиты. Эта мобилизация власти подчеркивает внутренние слабости новых левых, прежде всего (1) идеологические конфликты внутри воинствующей оппозиции и (2) отсутствие организации.

Левые всегда были разделены: это естественно, потому что, в то время как преобладающий интерес к частной собственности и сохранению ее институтов легко объединяет защитников статус-кво, никакая такая ощутимая общая цель не объединяет тех, кто стремится к отмене статус-кво. Они работают в условиях открытого горизонта нескольких альтернатив и целей, стратегии и тактики.

Но разделение не всегда предотвращало или даже задерживало революцию; посмотрите на борьбу между меньшевиками и большевиками. Возможно, только в такой борьбе «правильная» стратегия может быть проверена на практике. Однако ситуация иная там и тогда, когда движение еще не пустило корни в народной среде и прежде всего когда из-за своей численной слабости оно подвергается легкому и эффективному преследованию; другими словами, там и тогда, когда революционная стратегия не стоит на повестке дня, а есть только подготовка почвы для такой стратегии.

Такая ситуация требует «приостановки» преждевременных (или устаревших) идеологических конфликтов в пользу более неотложной задачи наращивания численного состава. И в радикальной стратегии переход в качество предполагает количественный рост.

В этом контексте проблема коммуникации становится острой. Чем больше интегральные, «утопические» цели социализма выступают в качестве конкретных исторических целей, тем больше они отдаляются от установленного универсума дискурса. «Народ» говорит на языке, который практически закрыт для концепций и положений марксистской теории. Их отвращение к иностранным словам, «громким словам» и так далее не только является результатом их образования, но и выражает степень их приверженности истеблишменту и, следовательно, языку истеблишмента. Вырваться из-под власти этого языка означает сломать «ложное сознание»: осознать необходимость освобождения и способы приближения к этой цели.

Марксистская теория и практика преуспели в развитии политического сознания рабочего движения, когда под двойным воздействием поражения европейских революций 1918 года и стабилизации капитализма произошел поворот: столкнувшись с эффективным профсоюзным движением и эффективным капитализмом, революционная теория приобрела абстрактный характер – забота о меньшинствах.

Она приобрела этот характер в еще большей степени там, где не существует сильной марксистской традиции. Как мы уже отмечали, разрыв между теорией и реальностью увеличился из-за широко распространенного сведения диалектических концепций Маркса к «базовому» словарю. Диалектические понятия постигают реальность в процессе изменения, и именно этот процесс составляет определение самого понятия. Таким образом, трансформация классического империализма в неоимпериализм переопределяет классическую концепцию, демонстрируя, как новые формы вытекают из предыдущих. То же самое с «пролетариатом», «эксплуатацией», «обнищанием». Бомбардировка людей этими терминами без перевода их в реальную ситуацию не передает марксистскую теорию.

В лучшем случае эти слова становятся идентификационными ярлыками для своих групп (прогрессивные лейбористы, троцкисты и так далее); в противном случае они функционируют как простые клише, то есть они вообще не функционируют.

Их использование в качестве мгновенных стимулов в консервированном словаре убивает их истинность. Марксистские концепции определяют сущность реальности: их значение проявляется при анализе «внешнего вида», а «внешний вид» капитализма сегодня сильно отличается от его стадии XIX века.

Окаменение (Verdinglichung) концепций искажает анализ классовой структуры монополистического капитализма. Радикальная идеология часто поддается фетишизму труда – новому аспекту фетишизма товаров (в конце концов, рабочая сила – это товар). Из трех качеств, которые в марксистской теории делают рабочий класс потенциально революционным субъектом (он один может остановить процесс производства, он составляет большинство населения, и само его существование является отрицанием того, что он человек), из этих трех качеств только первое все еще относится к той части американского рабочего класса, которую с полным основанием можно было бы назвать современным преемником пролетариата: рабочие «синие воротнички».

Но марксистская концепция определяет единство трех качеств; пролетариат, составляющий большинство населения, революционен в силу своих потребностей, удовлетворение которых недоступно капиталистическим возможностям.

Другими словами, рабочий класс является потенциальным субъектом революции не только потому, что это класс, эксплуатируемый в капиталистическом способе производства, но и потому, что потребности и устремления этого класса требуют отмены этого способа производства. Из этого следует, что если рабочий класс больше не является этим «абсолютным отрицанием» существующего общества, если он стал классом в этом обществе, разделяющим его потребности и стремления, тогда передача власти только рабочему классу (независимо от того, в какой форме) не гарантирует переход к социализму как качественно иному обществу.

Сам рабочий класс должен измениться, если он хочет стать силой, которая осуществит этот переход.

Если потребности, создаваемые, но не удовлетворяемые монополистическим капиталом, приобретут подрывную силу и станут почвой для развития политического сознания среди рабочего населения, это не будет (это имеет решающее значение!) возрождением пролетарского классового сознания; это не настроит рабочий класс против всех других секторов экономики. Работающее население, не «наемный труд» против капитала, а скорее все зависимые классы против капитала.

Точно так же это новое сознание выступило бы против рамок профсоюзной политики: оно предусматривало бы конец установленного способа производства во всей его полноте. Такова динамика монополистического капитализма: подчинение всего населения власти капитала и его государства соответствует всеобщей необходимости его отмены. Если это развитие изменяет первоначальную концепцию класса, если оно затушевывает резкий контраст между рабочим классом «синих воротничков», другими слоями работающего населения, то это связано с изменениями в реальности капитализма, которые должны быть концептуализированы в теории капитализма. Правда, это всего лишь тенденции.

Они встречают усиленное сопротивление со стороны властных структур, и они еще не сократили разрыв между рабочим классом и новыми левыми, особенно радикальной интеллигенцией.

Для последнего бесполезно преуменьшать враждебность рабочих: эта враждебность рациональна и хорошо обоснована. И все же соединение двух сил является предварительным условием для перемен: профсоюзное сознание должно стать политическим сознанием, социалистическим сознанием. Этого нельзя достичь, «идя к рабочим», присоединяясь к их пикету линии, поддерживая их «причины» и так далее.

Переломный момент может наступить только в процессе социальных изменений, в которых две группы действуют каждая из своих собственных оснований и с точки зрения своего собственного сознания, недовольства и целей.

Такова, например, стратегия пролетариата Синистра в Италии: «студенты и интеллектуалы, которые ранее работали в базовых группах на фабриках, теперь больше не агитируют на фабриках или перед ними.

Там воинствующая политическая пропаганда ведется самими рабочими, главным образом молодыми рабочими, в то время как студенты поддерживают рабочих, поставляя материалы для агитации, исследований в различных частях города и так далее. «Аналогично во Франции, группа Base-Ouvriere на заводе Renault-Flins организована в equipe exterieure и equipe interne, причем первые в основном состоят из «интеллектуалов», а вторые (гораздо меньшие) – из рабочих на заводе.

Внутренняя группа все еще слишком слаба, чтобы «навязать свой ритм и направление всему Base-Ouvriere». Такое (временное) разделение функций, которое позволяет избежать покровительства и автоматической негативной реакции, могло бы способствовать единству в той степени, в которой различные специфические интересы каждой группы, испытанные и сформулированные в ее собственных терминах и ситуации (на фабрике, в магазине, офисе, по соседству), находят общую почву и общую стратегию.

Это сильно отличается от «развития классового сознания извне»; сегодняшние миноритарные группы, на которые ляжет задача организации, будут сильно отличаться от ленинского авангарда. Последний взял на себя руководство, в теории и на практике, рабочим классом, в котором он был укоренен и который жил с непосредственным опытом нищеты и угнетения – до такой степени, что проигранной войны было достаточно, чтобы организовать его для революционных действий. И эти массы были человеческой основой для материального воспроизводства общества. В современных империалистических метрополиях такая ситуация не преобладает.

Более того, ленинский авангард был коррелятом массовой партии, существующей или формирующейся. Таково было его обоснование – иначе это был бы чистый и простой бланкизм. Сегодня, когда коммунистические партии все еще являются массовыми оппозиционными партиями, они придерживаются «программы-минимума» парламентской стратегии. В своей практике (хотя ни в коем случае не в своей официальной идеологии) они признают политическую слабость и нереволюционное отношение большинства рабочего класса при развитом капитализме. Оценка гораздо более точная, чем оценка некоторых радикальных группировок слева. Однако эти коммунистические партии не являются социал-демократией недавнего прошлого и не являются современными – несмотря на их реформистскую стратегию. Ибо социал-демократия все еще сохраняется как организация рабочего класса, а коммунистические партии и профсоюзы все еще являются единственными массовыми организациями слева от социал-демократии. В силу этой констелляции они все еще являются потенциально революционной силой.