Четвертая Беты

– Что?

– Не знаешь? Люди, Маран, люди. Скажи, сколько человек ты сам, лично, арестовал за те десять лет, что работаешь в Охране?

– Не знаю. Не считал.

– Ну да, кто же считает ягоды, которые срывает с ветки и бросает в рот, – пробормотал Поэт саркастически. – Ягоды, семечки, людишки… Слишком мелко. Или слишком обыденно, ведь не единицы и даже не сотни, тысячи людей отправлены в небытие! И во имя чего?

– Для блага государства, – буркнул Маран.

– Полно! Какое благо принесли государству арест и казнь поэта Лина, актера Сан Река, скульптора Стена? Что дали ему закрытие Инженерного Училища или разгон Школы Архитекторов?

– Архитекторы устроили обструкцию Великому Плану, – сказал Маран нехотя. – А Лин написал гимн на на смерть Изия… Сам отлично знаешь!..

– Ну и что?

Маран вздохнул.

– Поэт, не будь ребенком! Мы вынуждены поддерживать авторитет Изия, ибо это синоним авторитета власти. Ты сам только что вспоминал, как никто не решился поднять руку на императора – их удержала не красота минуты, не заблуждайся, их удержала извечная привычка склоняться перед властью. Люди в подавляющем своем большинстве по натуре рабы, им проще и понятнее оставаться таковыми, они предпочитают, чтобы им приказывали, и они делают все, что им прикажут. Но при одном условии: они должны верить в право власти отдавать приказы, а для этого авторитет ее должен быть непререкаемым. Лига взялась воссоздать наше полуразвалившееся государство, сделать его сильным и богатым, дать народу пищу, одежду, жилье. Разве такая цель не стоит того, чтобы ради ее достижения чем-то и пожертвовать?

– Чем-то? Или кем-то?

– Иногда и кем-то.

– Нет! Нет, будь я проклят! Я не признаю такой цели, которая заставляет убивать лучших людей – умных, талантливых, честных. Никакое могучее государство, никакие великие свершения не заменят мне лично одного мизинца погубленного вами Вениты, не возместят ни одного мазка на его сожженных вами полотнах… О Создатель! Схватить Вениту, бросить в тюрьму, из которой не выходят, фактически убить! Предать огню “Апофеоз”! – Он несколько картинно воздел руки к небу, и Дан подумал, что в его поведении, вообще в этом диалоге есть элемент игры на публику. Впрочем, кажется, такова бакнианская манера, чрезмерная пафосность, даже театральность…

Маран сделал движение, словно хотел что-то сказать, но огляделся вокруг и промолчал. Поэт смотрел на него испытующе.

– Что же ты молчишь? Продолжай отстаивать своего Изия!

– Он не мой, – возразил Маран сухо. – Я люблю его не больше, чем ты.

– Однако служишь ему.

– Не ему.

– Уж не идее ли? Нет, дорогой друг, ты служишь именно Изию. Ты такой же раб, как те, кого ты помогаешь держать в рабском состоянии. А я не раб, понимаешь ты, не раб, и делать из себя раба не позволю.

– Никто не делает из тебя раба. Ты свободен, живешь, где хочешь, ездишь, куда хочешь, зарабатываешь на жизнь, как хочешь…

– Но мне нужно другое. Я должен думать, что хочу, говорить, что думаю, петь, где хочу и о чем хочу.

– Потому-то ты и опасен для государства.

– Тогда арестуй меня. Отдай под суд, казни, наконец. Или ты боишься, что это не сойдет вам с рук, я слишком известен?

– Ты переоцениваешь себя. Да, тебя знают и любят, но кто ты по сравнению с Изием, Лигой и Бакнией? Так что прежде чем говорить, что думаешь, и петь, где и о чем хочешь, давай себе иногда труд представить возможные последствия.

– Не то мой товарищ по детским играм и юношеским подвигам принесет меня в жертву своим идеалам… возможно, даже оплачет меня и, облегчив душу, запретит мои стихи и песни.

– Можешь думать обо мне все, что тебе угодно, но только наше прошлое… Нет, не только прошлое, признаюсь, Поэт, я люблю твои песни, более того, я люблю тебя самого и до сих пор заслонял тебя от Изия и прочих. Но может настать день…

– …когда ты отойдешь в сторону и предоставишь меня моей судьбе.

– Не обязательно. Меня могут просто отодвинуть. Я не всесилен.

– И когда же этот день настанет? Или он уже настал?

– Еще нет. Но это мое предупреждение может оказаться последним. Прощай, Поэт.

– Прощай, Маран.

– Да, позволь мне сказать пару слов наедине твоему другу.

Он кивнул Дану.

– Можно тебя на минуту?

– Конечно, – ответил удивленный Дан.

Они вышли на пустую улицу. На небе сияли две полные луны, было необычайно светло, улица просматривалась на всю длину, и Дан внимательно оглядел ее.

– Ищешь моих людей? – догадался Маран. – Не трудись. Я же сказал, что пришел один. Я знал, где вы прячетесь, уже через несколько часов после вашего побега, так что… сам понимаешь. Арестовывать вас я не собираюсь, напротив, у меня есть к тебе предложение.

Дан сделал нетерпеливый жест.

– Погоди отказываться. Сначала выслушай меня.

– Ну?

– Меня не интересует, кто ты и откуда. Меня не интересует, как ты попал в компанию Поэта и что ты в ней делаешь. Меня не интересует твоя жена или подружка – не знаю, кто она тебе. А интересует меня одно: прием, которым ты уложил двух моих парней.

– Нет.

– Что – нет?

– Я не могу обучить тебя или кого бы то ни было этим приемам.

– Не можешь или не хочешь?

– Не могу. Те, кто владеет этой борьбой, объединены… как бы это?

– В лигу, что ли?

– Вроде того. Вступая в нее, каждый дает клятву не обучать этому искусству никого без разрешения остальных. Так что не могу. Да и не хочу, если говорить откровенно.

– Жаль.

– Что, хочешь меня заставить?