Пенелопа пускается в путь

Это уже перебор, подумала Пенелопа, кто же упомнит его, этого молока, вкус, даже если вскормлен им, а не взращен, как ныне водится, на детском питании, но, как ни странно, гипербола оказалась превосходным ораторским приемом, все загалдели теперь уже воодушевленно, забряцали оружием и стали клясться, что не дадут царству Армянскому сгинуть, а, наоборот, приложат все усилия и прочая, прочая…

Пенелопа проснулась на рассвете, наверно, так, поскольку в квартире было тихо, интеллектуалы, надо полагать, дрыхли без задних ног… странно, неужели это выражение изобрели четвероногие?.. Впрочем, даже проснись они… интеллектуалы, конечно… мир услышал бы их не скоро, пока они не постояли бы на гениальных головах, во всяком случае, муженек, жена, кажется, дальше шеи не шла, ограничиваясь вульгарной свечкой, имевшей, к счастью, и йоговское название, пока Ник не принял бы холодную ванну… Зятек закалялся, как сталь, да не простая, а легированная, что не мешало супругам без конца болеть гриппом… не гриппом то есть, а тем, что недавно называлось ОРЗ, как теперь, Пенелопа вспомнить не могла, давно не брала бюллетеней, правда, с виду все это едино, но есть разница, у гриппа вирус позадиристее, не испанка, конечно… Вспомнилось семейное предание о том, как дед подцепил эту самую испанку, пришел домой весь красный и с высоченной температурой, выгнал жену и детей вон, дабы не заразились страшной хворью, а сам со старой армянской присказкой, мол, будь что будет, если по ту сторону не окажусь, значит, останусь по эту, выпил пару литров доброго винца и завалился спать. И проснулся здоровым… Теперешний гриппец, он попроще, хотя недавно Пенелопе довелось слышать выступление медиков по Евроньюз, она с недавних пор только их и смотрела, Евроньюз то бишь, готовилась то ли к поездке, то ли к вступлению Армении в Евросоюз (только армян там и ждут, стоят наготове с большими букетами и ракетницами, чтоб сразу фейерверк). С загадочными, но довольными лицами представители ВОЗ или еще какой-то схожей лавочки растолковывали изумленным корреспондентам, что недолго им осталось гоняться за жалкими мелкими новостишками, ибо грядет большая Новость, зреет, зреет в недрах пандемия, его Величество Случай крутит в руке трубочку калейдоскопа, где складываются в узоры гены, и недалек день, когда они сойдутся в такой вирусище, что небо покажется не с овчинку, а с кожуру креветки, сотни миллионов покинут этот неуютный (или, наоборот, очень даже комфортный, в зависимости от места жительства) мир, точнее его покинут их души, а тела, в смысле трупы, останутся, разлагаясь на просторах всех пяти или шести, сколько их там, континентов… Словом, доктора отдали дань глобализации, насмотрелись голливудщины, или просто сенсация им понадобилась, все в этом таком-сяком мире хотят, чтобы их заметили, посему стараются придумать нечто убойно-свеженькое, чего не видел никто, от акушера до гробовщика, и от историка до, само собой, сценариста… Тем более, что докторские сенсации совершенно беспроигрышные, случись гриппочума, они, прежде чем переселиться в иные сферы, успеют гордо напомнить, что вычислили, предвидели, предупреждали, а не случись, что ж, вряд ли разочарованное человечество набросится на них с кулаками, требуя выдать обещанный мор… В любом случае, репортаж уже показали, каждые полчаса в течение целых суток, чем не слава… Ох уж эта слава! Чего только ради нее не сделаешь!.. И Пенелопа вспомнила свой сон… Нда. О Византии она почти ничего не знала, в школе ее действительно проходили абы как, единственное, что она достаточно хорошо помнила, это сцену из оперы «Аршак II», где Гоар Гаспарян нежным своим голосом пела о том, что покинула прекрасную страну Византию ради царя Аршака, а тот взял да и разлюбил… времена совсем уж стародавние, четвертый, кажется, век или пятый… Тогда еще главными врагами армян были персы, арабы пришли потом, а уж турки еще и на свет не родились, и нет, чтобы вовсе не рождаться или, по крайней мере, отправиться в другую сторону, в Китай, где китайцы, не моргнув глазом, их ассимилировали бы, не дав причинить особого вреда… Но увы, какой-то черт понес их на запад, а не на восток или там юг, а перегрызшиеся между собой христиане расступились и взяли под козырек, ибо в качестве врагов предпочитали друг друга. И чего, спрашивается, не поделили? Пенелопа была на сей счет совсем без понятия, и наверняка большинство всех этих католиков, протестантов, православных сами ведать не ведали, что в них такого правильного, чего в других нет, ну положим, одни читали молитвы на латыни, другие на собственном языке, а что до прочего, тонкости всяческие знают и всегда, наверно, знали только религиозные деятели, которые тратили свои малоценные жизни на их, этих тонкостей, изобретение, занятость, как любил говорить Ник, занятость – вот что движет миром. И потому вместо того, чтобы наподдать туркам и им подобным, христиане жгли друг друга на кострах так истово, что существуй небесная твердь, бог и все его крылатое воинство целый день только и занимались бы тем, что смывали с нее копоть…

Послышался звук открывающейся двери, потом в коридоре раздались легкие шаги, несомненно, sister идет на кухню вынуть из холодильника творог и сметану к завтраку, «гнусная семейка» бережет горло. Холодильник, потом… да. Пенелопа без труда вспомнила очередной местный ритуал, хотя в последний раз присутствовала при его отправлении достаточно давно… ну конечно, Анук наливает воду в фильтр, хотя вообще-то это обязанность Ника, в семейке каждый знает свое дело, просто поскольку в доме гость, кое-что сместилось… Однако надо бы встать, пока они еще валяют дурака на своих циновках, а то займут ванную, иди жди, подумала она озабоченно, вылезла из-под одеяла, накинула короткий ей халат Анук и прошествовала в санузел.

Пенелопа намазала тост маслом, положила сверху сыр и с наслаждением откусила. Она любила завтракать, не вообще, а именно здесь. Среди странностей «гнусной семейки» была и такая: в этом доме никогда не ели на кухне, а только в комнате, лорд и леди чинно восседали напротив друг друга за не очень большим, но зато дубовым столом, которому толстенная, так и хочется мерить не в сантиметрах, а в дюймах, столешница и фигурные ножки придавали старинный вид. Саксонского или севрского фарфора, правда, на столе не наблюдалось, вообще никакого, фарфор остался в Ереване, но Анук обзавелась французскими сервизами из матового стекла, белым и синим с цветами, носившим гордое имя «Матисс» (последнему крупно повезло, что он не злоупотреблял автопортретами, а то на неказистом лице Ван-Гога давно уже едят), и все было честь по чести, вилки и ножи, тарелки и чашки с блюдцами, салфетки непременно в тон, к тому же на стол никогда не попадали пластиковые упаковки и банки, масло перекладывалось в масленку, джем в вазочку, и даже для сметаны имелась специальная посудина. Конечно, подобным образом обставлялся не только завтрак, прочие трапезы тоже, однако Пенелопа, никогда не забывавшая известную поговорку, ужин отдавала символическому врагу, гордо отказываясь от положенных ей бутербродов и ограничиваясь одним йогуртом, а за обедом ей было не до эстетики, ее переполняли муки совести, ибо отдать половину другу никак не получалось, поскольку, особенно после неизбежной многочасовой беготни по большой деревне, до жути хотелось есть, голод не тетка и даже не кузина Мельсида, отношения с которой сложились не самые теплые… А хорошо все-таки заниматься сочинительством, подумала она, глядя, как Анук неторопливо попивает кофеек. Спокойно накрываешь на стол, убираешь, моешь посуду, готовишь обед, стираешь, ходишь по магазинам, правда, платят мало, а то можно было бы тоже сесть и написать роман, особого ума для такого дела не надо, даже горшки и те не боги обжигают, а ведь пару-тройку персонажей куда проще вылепить, чем хороший, добротный горшок, горшку полагается быть круглым и ровным, а из персонажей может торчать что угодно, чем они нелепее, тем лучше. Литературнее.

Однако все кончается, завтраки в том числе, и, разлив остаток кофе по чашкам, Ник ушел со своей работать, недалеко, правда, в спальню, где у него стоял письменный стол, Анук отправилась мыть посуду, отвергнув предложение помочь, и Пенелопа осталась одна, то есть не совсем, а с целой оравой медведей, но те, кажется, были заняты друг дружкой, и поговорить не нашлось с кем. Она рассеянно развернула газету, хотя, по чести говоря, не читала их никогда, потому только взглянула на заголовки, снова сложила и взяла с журнального столика телепрограмму, солидной толщины журнальчик с цветными фото и даже анонсами фильмов… Ну-ка, ну-ка! Она открыла среду, сегодня ведь среда, да?.. и принялась изучать тексты в колонке справа (а почему не слева? Справа ведь только арабы начинают?). «Дора сообщает, что с Пако случилось несчастье. Лола говорит Беатрис, что больше не любит Маркоса. Любовь Луиса Марио и Росауры вновь расцветает. Рафаэль просит руки Клавдии. Даниэль уверен, что Октавио влюблен в Клавдию. Эдуара решает отравить Росауру на свадьбе Рафаэля и Клавдии, но Рафаэль по ошибке берет бокал с отравленным напитком, и свадьба кончается чтением завещания Рафаэля. Беатрис узнает, что Луис Марио незаконный сын матери Пако…» О боже! То есть черт побери! Пенелопа скривилась, хотела отшвырнуть журнал, но потом поняла, что напоролась на сериалы, и переключилась на другую колонку. «Созданный по секретному правительственному заданию монстр, который питается человеческой кровью, вырывается на свободу»… Гм… «Мафиози взрывают лабораторию гениального ученого, занимающегося проблемами регенерации кожи. Он чудом остается в живых, но многочисленные ожоги обезобразили его. Воссоздав собственную кожу, ученый возрождается в облике Человека Тьмы»… Уф! «Некогда преуспевающий писатель превращается в законченного алкоголика. Лишенный работы, брошенный женой, он отправляется в Лас-Вегас, чтоб в этом прекрасном городе покончить счеты с жизнью. Здесь он знакомится с уличной проституткой, которая помогает герою начать жизнь с чистого листа»… Взывать к богу или к черту Пенелопа была уже не в состоянии, она просто закрыла журнальчик, осторожно, дабы не потревожить порожденных сном разума чудовищ, водворила его на место и пошла на кухню.

– Как ты думаешь, – спросила она завернувшую к тому моменту кран сестру, – почему безумно влюбляются именно в проституток, а не в нормальных женщин?

– Вообще-то такое случается только в кино, – заметила Анук трезво. – Кстати, о безумной любви. Знаешь, с кем я недавно познакомилась? С двоюродной сестрой Армена.

– Мир тесен, – сказала Пенелопа философски.

– Так я толком и не поняла, почему вы не поженились.

– А кто понял? – спросила Пенелопа риторически.

– Нет, в самом деле?

– Армену жена ни к чему, – разъяснила Пенелопа. – Для чего вообще человеку жена? Чтобы обстирывать, обглаживать, варить обеды, закатывать консервы, подбирать вещи, которые он раскидывает по сторонам… Что еще?

– Пенелопа, – укоризненно сказал возникший в дверях Ник и обнял свою драгоценную супругу за плечи.

– Ладно, ладно, – буркнула Пенелопа хмуро. – Поговорить и потрахаться можно и так, для этого необязательно жениться. А все прочее у него делает мама. Так что жена ему не нужна. А мне…

– А тебе нужен муж, – заключил Ник.

– Вот еще! – возмутилась Пенелопа. – На кой черт мне сдался какой-то гад и урод!

– А почему тогда ты с Арменом поссорилась? – продолжил допрос зять.

– А потому что! – рассердилась Пенелопа. Она демонстративно повернулась к родственничкам спиной и вернулась в столь неудачно или несвоевременно покинутую гостиную.

Пенелопа, где твой Одиссей? – вспомнила она Арсена. Избалованный ребенок подруги Маргуши посещал уже университет, Гомера при виде Пенелопы больше не цитировал, поскольку давно перестал числиться в вундеркиндах, что Маргушу не особенно мучило, а вернее, не волновало вовсе, у нее и так хватало забот, ряды родителей, ее и мужниных, поредели, уцелевшие переместились в класс пенсионеров, а помогать детям с пенсии можно было только в советское время, теперь ситуация изменилась на прямо противоположную, так что Маргуше с Овиком приходилось выкручиваться самим, к тому же бульварный листок, который редактировал Овик, закрылся, ныне он сидел на не самой хлебной должности обычного корреспондента другой газеты, и Маргуша вкалывала изо всех сил, чтобы поддержать семью, она даже курить бросила, дабы не отягощать семейный бюджет излишними тратами, да и времени выпендриваться, пуская дым кольцами, у нее не было, и Пенелопа, тоже махнувшая рукой на этот маленький порок, тем более, что если время выпендриваться у нее еще оставалось, то выделывать это стало уже совсем не перед кем, посещая подругу, обычно сидела с ней на кухне, пока та готовила, делать это ей приходилось теперь по вечерам, потому что удирать с работы не было никакой возможности, прямо Америка какая-то!.. Приехавшая из Штатов на побывку бывшая одноклассница-приятельница жаловалась, что там даже в туалет не пускают, только в обеденный перерыв, сущий садизм… Однако размышления об американских нравах, тем более, что представление о них она имела весьма приблизительное, не отвлекли Пенелопу от главного… на данный момент, конечно… предмета, только повернули сам предмет другой стороной. Любовь это праздник, как объяснял ей как-то муж той самой одноклассницы-приятельницы, Пенелопа случайно угодила к ним в гости, не в Америке, понятно, а до того, в момент семейной ссоры, и, провожая ее вечером до остановки, разочарованный супруг излил ей душу, романтическую, как оказалось… Да, любовь это праздник, с возлюбленной следует встречаться не каждый день, а только истосковавшись и истомившись, приходишь разодетый, при галстуке, свежевыбритый, с цветами и шампанским, и она встречает тебя нарядная, ухоженная, благоухающая, радостная, все вокруг сияет, мир прекрасен, а не то что жена в старом халате и шлепанцах все время маячит перед глазами, раздражая всякой ерундой, например, тем, что неправильно выдавливает зубную пасту, не с конца тюбика, как положено, а откуда попало… Ну хорошо, сказала Пенелопа, но у праздников есть неприятное свойство кончаться… по правде говоря перед ней сразу возник большой зал, зеркальные стены, натертый паркет, хрустальные люстры и бокалы, канонада пробок от шампанского, вальс, Пенелопа обожала вальс, вестибулярный аппарат был у нее в полном порядке, и она могла (могла бы!) часами кружиться и кружиться… но карнавал, огни, упоение, все это не может длиться бесконечно, достаточно заглянуть в календарь хотя бы, да и бальные платья изнашиваются, и когда-то их пускают на тряпки… Вообще-то говоря, к разрыву с Арменом все это отношения не имело… Или имело? Факт остается фактом, никаких старых халатов и шлепанцев… может, наоборот, наскучил вечный праздник? Это как с отпуском, отдыхаешь, отдыхаешь, но в конце концов уже начинает хотеться и на работу сходить… Собственно, на работу она ходила не без удовольствия, особенно, с тех пор, как стала преподавать историю балета, единственное, что было ей не по вкусу, это раннее вставание (и черт с ним, с богом, с его подачками, на самом деле ведь от него ничего серьезного, увесистого и крупного не дождешься, разве что рыбки, которую все равно без труда не вытащишь, так, чтобы прямо на стол, в блюде…). Нет ничего противней, чем подниматься в темноте, зевая и покачиваясь… Человек, как сказал бы Горький, рождается для света, не случайно ведь соискатели жизненных благ сражаются за место под солнцем, а не в тени… что иногда может выглядеть глупо, например, если такое сражение разворачивается в тропиках, впрочем, не исключено, что в Полинезии и иных подобных регионах бытуют другие выражения… Собственно, проблема носила характер теоретической, на первые часы в училище назначались уроки по специальности, и Пенелопа могла отсыпаться без помех…

– Эй ты, царица Итаки, – крикнула Анук из кухни, – что ты хочешь на обед?

– А есть выбор? – спросила Пенелопа.

– Есть. Мясо или рыба?

– Рыбби, – обрадовалась Пенелопа. Это ж надо, подал! Ай да бог, заметил, что она проснулась чуть ли не затемно, учел…

– Жареная или горячего копчения?

Пенелопа подумала.

– Может, холодного? – поинтересовалась она осторожно, она любила копченую рыбу, особенно, конечно, балык или семгу, но могла удовольствоваться и чем-то попроще, даже вульгарной скумбрией… и что в ней, спрашивается, вульгарного, ну не красная она, так ведь и осетр не из большевиков…

– Это же только закуска, – возразила Анук. – Ладно, как хочешь.

В голосе сестры Пенелопе почудилась печаль, сама Анук к рыбе относилась более чем спокойно, она предпочитала мясо, в частности, обожала шашлык, которого тут никак не сварганишь, расположиться в московском дворе с мангалом – тот еще спектакль, можно, правда, пойти в ресторан, но разве в ресторане шашлык, ни помидоров тебе, ни баклажанов, одно мясо, да и то надо есть ножом и вилкой. Шашлык! Ножом и вилкой!.. Лишение иллюзий, надо полагать, начинается с момента, когда ребенку суют вилку в левую руку, он познает разницу между реальным миром и миром условностей, его посвящают в правило правил: главное – не то, что удобно, а то, что принято. Почему принято? Бог весть. Некий умник решил, что так вернее. А то будет каждый кретин резать мясо, потом откладывать нож и есть правой рукой, да еще корочкой в левой соус подбирать, совсем уж непорядок, вообще хлеб это неприличие одно, и, говорят, во многих странах его к обеду вовсе не подают, чтобы не вводить в искушение, и так переели зерновых, столько веков уминали за обе щеки, и потому щеки эти со спины было видно. Так что умник подоспел как раз вовремя. Наверняка это был родной брат того гения, которого озарило, что людей надо поднимать и отправлять на работу затемно, так правильней. Хуже всего, что у этой сладкой парочки оказались потомки, возжаждавшие превзойти прародителей, взалкавшие, так сказать, славы реформаторов и одарившие человечество бессмертной идеей перехода на летнее время. Самый смак! Темно и темно, наконец весна, человек начинает пробуждаться при свете, доволен, может, даже песенки поет с утра пораньше, и тут его бац по голове! Иди срочно крути биоритмы обратно. И ничего страшного, даже президенты летают из Европы в Америку и наоборот, и сразу айда на работу. И ни один не умер. И даже дров особых не наломал, потому как кто им, слабакам этим, дрова доверит…

Анук вошла в комнату и сказала:

– С холодным копчением проблемы, все съели. Но не беда, так и так хлеба нет, придется топать в магазин. Ладно, с этим разобрались. А скажи мне, пожалуйста, как ты отнесешься к тому, чтобы познакомиться…

– С молодым человеком, – бодро подхватила Пенелопа, воспользовавшись крошечной паузой.

– Ну скорее, с немолодым. Сорок четыре или сорок пять, с абсолютной точностью сказать не могу, но близко к тому.

– Женишок пошел с запашком, – констатировала Пенелопа. – Второй свежести.

– А тебе что, студента подавай? И можно подумать, Армену твоему двадцать пять вчера стукнуло. Об Эдгаре-Гарегине я уже не говорю, тому, по-моему, чуть ли не пятьдесят.

– Чуть ли не, – согласилась Пенелопа. – И потому он умер и похоронен. В иссушенной злыми северными ветрами почве прошлого, под затоптанным холмиком воспоминаний…

– Мир его праху, – сказала Анук небрежно. – Но ты не ответила на мой вопрос.

– На вопрос?

Пенелопа глубоко задумалась. Поступи подобное предложение от кого-нибудь другого, она не преминула бы встать в позу, изобразить благородное негодование, как, ей, у кого в ногах валяются десятки павших и живых поклонников, ей, кому ничего не стоит сложить из презентованных за прошедшие, то есть пролетевшие… ладно, о сроках не будем!.. рук и сердец курган не ниже скифского, ей, которая… И однако маятники качались, стрелки мчались по циферблату, как спортсмены по стадиону, наматывая круг за кругом, словом, время на месте не стояло (а хорошо бы поубавить ему прыти), курган прибивали дожди, он зарос травой, содержимое его давно слежалось, если не сказать, прогнило, и извлечь оттуда хоть что-то пригодное к употреблению было бы сложновато… Нет, конечно, выходить замуж за первого встречного она все равно не собиралась, ну а вдруг он, встречный этот, окажется мил, пригож да умен, тем более, что встречен не кем-то, а родной сестрой, безусловно знавшей толк во встречных и даже поперечных… И, хотя гордость побуждала ее пренебрежительно отмахнуться и, возможно, уронить нечто вроде «Да ты, старушка, совсем сбрендила, уж не принимаешь ли ты меня за персонаж своего романа?», Пенелопа всего лишь скорчила кислую мину и спросила:

– А что он собой представляет?

– Отличный парень, – ответила Анук с готовностью. – Наполовину наш, армянин, но здешний. Что хорошо, поскольку есть квартира и все прочее. В прошлом младший научный сотрудник, то ли химик, то ли физик, может физико-химик…

– Все у тебя приблизительно, – пожаловалась Пенелопа. – В таком важном деле…

– Это как раз не важно, ибо оно в прошлом. А ныне он литературный негр.

– Как?! – Пенелопа едва не подавилась, то есть подавилась бы, будь чем, а так просто поперхнулась. – Литературный кто?

– Негр, – сказала Анук спокойно. – Будто ты не знаешь, что это такое. Дюма-отец…

– Дюма-отец, – перебила ее Пенелопа гордо, – написал, сам или в компании, «Графа Монте-Кристо» и «Трех мушкетеров». Теперь таких книг что-то не видать.

– Конечно, не видать, – согласилась sister без всякого смущения. – Теперешние негры пишут, как тебе известно, детективы. И Артур…

– Артур! О боже! – Пенелопа воздела руки к люстре. – Только Артура мне и не хватало!

– А что, – сказала Анук невозмутимо. – Эдгар По и Артур Конан-Дойль, прекрасная коллекция.

– Анаит, несчастная, не испытывай моего терпения!

– А что такого?