Тень Хиросимы. Роман-легенда

Почему возникло такое, глупое на первый взгляд, деление и когда это произошло? – Тень зевнул, блаженно прикрывая глаза, – история, конечно, может ответить на поставленный вопрос. Более того, она может предоставить неоспоримые на первый взгляд факты и артефакты. – Тень поднял руки и потянулся. – Нужно отдохнуть – притомился… Может, всё может, да вот закавыка: история пишется на этих самых подмостках, где даже сам свет изменчив, не говоря уже об участниках спектакля, греющихся в его лучах. А он (свет), знай себе, меняет стеклышки: о какой чудесный красный! ах, изумительно зелёный! целомудренно белый! небесно-синий! Играется: а если вот так… а дай-ка смешаю. Что история – декорации, реплики, как и всё, что служит здесь эпизодам и мезансценам под названием «жизнь». Все видят актёров-людей и никто не видит работников сцены – декораторов, осветителей. История может подробно объяснить, как работает фурка (приспособление для передвижения декораций) или телария (приспособление для смены декораций), но ничего не скажет, что руководило теми, кто управлял ими – незаметными служащими театра. Какие страсти и мысли обуревали их в ту или иную секунду.

История – наука глаз и ушей. Их продолжение сквозь время, душевные переживания, предпочтения и неприязнь не способствуют её объективности. История – своеобразный театральный бинокль, рассматривающий из настоящего далёкое прошлое. Что он увидит? Царапинку, пылинку на линзе?

Тень встал и прошёлся по просторному кабинету, разминая затёкшие руки и ноги. Покачавшись с пятки на носок, подошёл к высокому арочному окну.

До сих пор он не знает тайну своего появления здесь.

До сих пор он не может поверить, что всё обозреваемое им: бескрайние просторы, огромные города и мириады людей – театр! Какой же это театр, возмущался его разум. Театр, театр, – старчески скрипел добродушный Цивилиус. И он соглашался, задумчиво подперев руками голову перед пустой суфлёрской будочкой.

Прошло много лет, пора бы ему превратиться в старого театрала, умеющего ловко добывать контрамарки, знающего все служебные входы, другие потайные лазы, ведущие к гримёрным и кабинетам. Но всё, что он успел за свою долгую жизнь здесь, так это близко познакомиться с милым разговорчивым суфлером. Актёры-люди? Только те, что он видит на сцене. До сих пор остаётся загадкой за семью печатями та незримая духовная связь, существующая между актёрами и Великой Тьмой «зрительного зала», в которой обитает (по умозаключениям, составленным из крупиц информации, случайно соскользнувших с уст Цивилиуса) всесильный Триумвират.

Много или мало для седеющего мужчины? Хм, – Тень выглянул в окно.

По мощёным мостовым сновали важные пурпурные накидки душегубов, накрахмаленно строгие красные рубашки душеприказчиков, вечно согбенные оранжевые куртки душелюбов. Они все куда-то стремились, и с высоты его властных этажей можно было себе представить, что стремились, движимые одной общей идеей. Наверное, так оно и есть, – потешил своё тщеславие Тень и тут же опустил себя на землю, – гордец – всё, чему ты научился здесь – высокое и неприступное самомнение. Они бегут, подгоняемые одним только Об-роком. Вот та, по настоящему движущая сила, заставляющая вскакивать их с постелей и бежать, сталкиваясь друг с другом, участвуя в этом удивительном спектакле.

– Размышляешь.

Тень быстро обернулся. – Ну, конечно же – Цивилиус. А кто же ещё, кроме него, может вот так беспрепятственно проникнуть в святая святых – резиденцию правителя.

– Да.

– Не устал?

– От чего, – не понял последнего вопроса Тень.

– Познавать.

– А разве можно устать – процесс-то бесконечный.

– Вот оттого-то и изнурительный, что бесконечный. Получается, как бы бесцельный.

– Ты можешь предложить компромиссный вариант? – Тень давно уже знал своего безликого собеседника. Контрвопросы заводили и так разговорчивого «старика», вынуждая нечаянно проговариваться, выдавая загадки и ребусы театральной жизни.

Хотя, если быть справедливым, Цивилиус умел хранит тайны. Тень даже подозревал, что «утечка» происходит умышленно, тем самым подталкивая его к каким-то действиям.

– Компромисс познанию? – покой.

– Что-то я тебя не пойму, дружище. По-твоему получается, что нужно сложить руки, уподобиться каменному изваянию и жить, взирая немигающими глазами на пробегающее мимо время?

– Вот общаюсь с тобой и задаю себе вопрос: другие на «сцене» такие же, как и ты, или всё-таки получше?

– Что значит «получше» или похуже? – обиделся Тень.

– Прости, не хотел тебя обижать. Я ведь не слышу остальных участников действия.

– Как же ты их не слышишь, если они озвучивают твои подсказки.

– Не мои, хотя и то верно. Странно, тебя-то нет в сценарии, но я как будто слышу собственное эхо. Забавно. Крикнешь, а в тебе с небольшой задержкой откликается. Голос словно где-то остановился, поразмышлял и вернулся. Тебя нет в сценарии, прекрасно, мы будем импровизировать. Тебя убили, чудненько, чудненько, твоя тень ещё послужит нам.

– Чего-о!?

– Так и о чём же ты размышлял? – прохрипел Цивилиус (Тень представил себе, как он устраивается поудобнее, приготовившись слушать). Уж не о вопросах ли мироустройства. Можешь не отвечать. Я знаю, в твоём случае ответ будет утвердительным.

– В моём?

– Остальных беспокоит только Об-рок.

Нет, он точно читает мои мысли, – смутился Тень – ему не очень-то хотелось, чтобы кто-то без разрешения вламывался в его покои и рылся в личных вещах. И не потому, что они был сильно захламлёны. Нет – должно же быть такое место, где можешь остаться один на один с собой.

– У тебя возникает вполне резонный второй вопрос: откуда я узнал твои мысли? При условии, что я их всё-таки угадал. Тень, Тень, мы столько знаем друг друга, пора бы уже понять: я не познаю мир, я его часть. А от самого себя секретов быть не может. Ты потому мне и интересен, что не похож на остальных, марионеточно вздёргивающих руки и восклицающих: «быть или не быть…» ну конечно же – быть! Быть на этой сцене, ты же не покидаешь её. Более того, ты всеми силами цепляешься за её поверхность, порой сдирая кожу с рук и оставляя кровавые следы. Удивительное сценоутверждение себя, любимого, до самоуничтожения!

Старик замолчал на высокой ноте, переводя дыхание.

– Ты угадал наполовину, Цивилиус, – вклинился в паузу Тень, зная словоохотливость своего друга. – Я тоже задаю себе этот сакраментальный вопрос.

– Задаёшь, конечно, задаёшь. Но, надеюсь, с другим подтекстом. Ведь большинство интересует, насколько хорошо их alter ego уживается среди остальных малосущественных деталей. Насколько ему комфортно и безопасно. И никто не спросит, насколько этим малозначащим деталям удобно рядом с нами. Вот почему все на «сцене» живут Об-роком. И если кто-нибудь ответит тебе, что Об-рок безразличен ему и он готов на самопожертвование, спроси его: на самопожертвование во имя себя, во всех проекциях: в прошлом, в настоящем и будущем? Посмотри, как они ведут себя в светозарных лучах. Как горят их глаза, слова наполняются высокой патетикой, а руки полётом. Меняется не только тембр голоса, внутреннее содержание приобретает новые формы. Их плоть всего лишь одежда, антураж. Её с удовольствием примеряют, вертясь перед молчаливым зеркалом, и так же легко и с радостью расстаются с ней в ожидании новых увеселений и утех. И только то, что скрывает ткань, остаётся неприкосновенным. А именно оно является сутью каждого живущего под лучезарными лучами. Оно бесплотно, его даже трудно назвать призраком или фантомом. Так – нечто. Но это нечто и заставляет всех двигаться, дышать, цепляться, страстно желать и чувствовать. Как ветер наполняет занавески жизнью, так и оно – нечто – наполняет глаза трепетной искрой, вскидывает руки в немом вопросе или властном жесте и наполняет слово звуками.

Старик замолчал. Сохранял молчание и Тень. Между ними давно установился негласный договор, по которому Цивилиус был словоохотлив, а Тень, наоборот, – благодарный слушатель. И обоих до сих пор устраивал каждый пункт данного договора – в нём не было взаимоуступок и скрытое преследование личных интересов.

– Ты страшишься мрака у твоих ног? Ты боишься оступиться и упасть, поглощаясь его чёрной бездонностью? Верно?

Вопрос, заданный Цивилиусом, застал врасплох Тень. Он ожидал продолжения и уже приготовился слушать, по привычке улавливая полунамёки между строк. А тут его взяли за руку и вывели на освещённую середину.

– Страшусь ли я? – с трудом подбирая слова начал Тень, переплетая у груди пальцы рук, и в следующее мгновение, будто делая вдох, перед тем как нырнуть, быстро произнёс, – да страшусь, Цивилиус. Страшусь её – безвестности.

– То есть – смерти?

– Смерти? Ты же знаешь, Цивилиус, я вроде как умер. Там. Нет, не смерти я боюсь, тем более ты сам говорил: смерть всего лишь одна из форм бытия.

– Говорил. Значит, тебя страшит небытие.

– Да. Во мраке незримо присутствует отрицание моей сущности. Я бы даже сказал – сути. Другие вокруг меня имеют некую незримую связь с Тьмой. И связь эта обоюдна и желанна. Они все живут мраком и тянутся к нему, как тянутся щенки в поисках кормящего их соска. А меня ничто не связывает с ним. И Тьма для моего рассудка подобна безжизненной высохшей пустыне, где ожидает неминучая жажда и гибель. Я знаю, что мрак скрывает от меня. Вернее было бы сказать: догадываюсь. Я смутно, но помню тот первый миг моего появления здесь. Я стою на границе мрака и света. И вижу неясные тени, сидящие в креслах. Неустанные двери, пропускающие входящих… – Тень остановился посредине кабинета. Он всегда, когда размышлял или находился в сильном волнении, ходил по кабинету. – Да-да, тени, похожие на людей, – он взглянул на пустую суфлёрскую будочку, будто хотел сказать: ну подскажи, помоги.

Суфлёр молчал.

– Меня нет в сценарии, а они все – есть, – с горечью произнёс Тень. – Есть некий смысл.

– Ну-ну, не прибедняйся. Судя по пурпурной накидке на твоих плечах, ты нашёл себя здесь и довольно-таки неплохо устроился. Побольше оптимизма, мой друг.

– Плащ, говоришь? Плащ, лишь знак моего особого положения, больше похожего на положение монаха-пустынника, неожиданно оказавшегося в самой гуще городской толпы. Из тишины размышлений и духовных поисков, отрицающих всякую чувственность, вдруг оказаться среди многоголосой, кипящей страстями толчеи. Невольно все обратят внимание. Кто-то, чертыхаясь: чего, мол, встал. Кто-то, незлобно усмехаясь: чудак человек. А кто-то, крутя пальцем у виска. Но заметят все. А ты стоишь и смотришь на них глазами младенца, только что соприкасающегося с проникновенной и необъятной вселенной. Глазами, умеющими заглядывать в самую душу и читать в ней, как в открытой книге. Мне просто повезло. Я оказался среди людей, устремленных к одной общей цели. Меня подхватило течением жизни и, словно песчинку, вытолкнуло наверх.

– Течение унеслось, а ты остался.

– Течение подчиняется берегам и дну. Песчинка хоть и стирается о камни, не меняет своей природы. Я по-прежнему в течении и, по-прежнему – песчинка, не растворившаяся в нём.

– Ты начал уставать от жизни – философствуешь, – саркастически улыбнулся в седую шелковистую бороду Цивилиус.

– Да, я начал уставать от жизни. Сначала мне нравилось бежать со всеми. Я был восхищён духовным порывом бегущих. Мне казалось, ещё мгновение – и озарённые высокой идеей люди хлынут вниз, во мрак и разбудят, осветят его своим горящим сердцем.