Последний Иерусалимский дневник

Давнишняя загадочность России —
висящая над нею благодать,
и как бы в ней таланты ни гасили,
Россия продолжает их рождать.

«Высоких нет во мне горений…»

Высоких нет во мне горений
насчёт борьбы добра со злом:
наплыв печальных умозрений
лечу я выпивкой и сном.

«Года летят быстрее птичек…»

Года летят быстрее птичек,
меняя облик наш и мнения;
десяток пагубных привычек
я сохраняю тем не менее.

«Тоска приходит в душу ниоткуда…»

Тоска приходит в душу ниоткуда,
порой даже покою вопреки:
надеется позорная паскуда,
что ей легко сдадутся старики.

«Мой узкий мир ничуть не тесен…»

Мой узкий мир ничуть не тесен,
живу я в личном окружении,
я тот, кому я интересен
в любом доступном приближении.

«А старость потому порой уныла…»

А старость потому порой уныла,
томясь в домашних тапках и халате,
что некая осталась ещё сила,
но не на что и жалко её тратить.

«Почувствовав судьбы благоволение…»

Почувствовав судьбы благоволение
и жизнь мою угрюмо подытожив,
я рад, что совершил переселение
туда, где никому не нужен тоже.

«Приглядываюсь пристально и страстно…»

Приглядываюсь пристально и страстно
к обидному повсюдному явлению:
любых жрецов послушливая паства
весьма подобна овцам, к сожалению.

«Сейчас, когда помимо иллюстраций…»

Сейчас, когда помимо иллюстраций
читается последняя страница,
смешно уже чему-то удивляться
и вовсе нет резона кипятиться.

«Земного срока на закате…»

Земного срока на закате
смотрю вокруг без одобрения:
сегодня мир заметно спятил,
рехнулся в нём венец творения.

«Года текут невидимой рекой…»

Года текут невидимой рекой,
душа томится болью, гневом, жаждой,
невозмутимый внутренний покой
даётся даже старости не каждой.

«Не люблю я возвышенный стиль…»

Не люблю я возвышенный стиль
с воздеванием глаз и бровей,
мне приятнее благостный штиль
тихих мыслей о жизни моей.

«Пусть не хожу я в синагогу…»

Пусть не хожу я в синагогу
и не молюсь, поскольку лень,
но говорю я «слава Богу»
довольно часто каждый день.

«Я медленно и трудно созревал…»

Я медленно и трудно созревал,
хоть не плясал под общую чечётку,
а подлинный прошёл я перевал,
когда уже смотрел через решётку.

«Не говорил я это вслух…»

Не говорил я это вслух,