Войны инков. Incas

– Надо жить в мире, что воевать? – Тева вытолкнул из свиты знатного. – Он был против, он всё затеял!

Китуский генерал, срезав грешную голову, прикрутил её к поясу, и принцесса на белом олене плакала. Было то необычно, все замолчали.

Ночью плот отвалил под крики.

Одиннадцать бальсовых брёвен, с длиннейшим в центре, плыли. Настил крыл брёвна. Навес на корме – для грузов и пассажиров, а в носовой каюте на пумьих шкурах сидела Пакча, слыша хлюп в днище, думая обо всём про всё, плача… Реи стучали в мачты, связанные у верха; кили скрипели, воткнутые меж брёвен. Гребцы гребли. «Мать-Море светится!» – «Пень ты, сульана! Это не Море! Солнце там светится под водой, плывя к востоку, чтоб день зажечь». – «Сам пень! Днём Солнце маленький, получается, а когда в Море падает – большой вдруг?» – «Умный ты, как треска, сульана, хоть и прокалываешь нос костью. Солнце ведь воздуху набирает, чтоб под водой дышать, раздувается». – «Почему он краснеет?» – «Ты, дурень, к праздникам красишься? Солнце тоже, к Луне идя, наряжается». – «Под водой Луна?» – «Ум твой рваный, как парус. Глянь: коли нет Луны – значит, там она, с Солнцем». Гребцы смеялись.

Волны брызгали расшибаясь… Брызги же будоражили… Возбуждённая мысль рвалась вон, на волю. Хач с плошкой вошёл к юнице.

– Представь восторг, кой я чувствую, отыскав, чья кровь возвысит без того высшую! Тебе сколько лет?

– Десять.

Выпрямилась на пятках, умница, оставляя мечтать, что затмит Кохилевы успехи в посольстве к инкам (какие б ни были) и, прельстив Т?мпальу, не преминет послать плот тумписской дипломатии к северным берегам. Хач мнил: в инках гибель, а не спасение. Если Тева и Качи – скаты, от коих тумписская креветка спрячется в панцирь мудрости, инки – расчётливый спрут с присосками. Надо строить альянс с северянами… Мыслей в Хаче – колодец, мы зачерпнули лишь на поверхности.

– Душно мне. В горах легче, – молвила Пакча.

– Муки понятны. Плачу в душе я! – молвил Хач.

Встреча кончилась.

Пакча вышла на палубу. Море искрилось, рыбы прыгали и летали…

Волна вдруг метнула ей в ноги пламя. Как может жить пламя в мокром? Нет, это сайра… В глуби зажглись два ока, молча взирали. Пакчи дрожала, сердце забилось… она склонялась… очи наплыли, таща вслед тёмное… Девочка отшатнулась к мачте.

Утром сверзился смерч; рулевой заскакал меж килей. Хач, подняв ламу, бросил в волнение, вмиг вскипевшее. «Ешь, Матерь-Море, ешь!» – шептали все. Воды, серые, как рвань нищенки, опрозрачнились и разгладились…

За каймой мангров – Пуна.

Белым оленем девочка въехала в белый город. На лестнице халач-виникского дворца в обнимку – мальчики в жутких шапках. Рядом вельможи. Вредный батаб жёг в чашах травы. Хач поманил Пакчу. Ножки шагнули.

Мальчики сдвинулись, выдав:

– Мы Т?мпальа…

Чуть живая, стыла она близ тронного ягуара (рядом с невестой Манты). Газовый полог их отделял от знати, льстиво вопившей, и от кривляющихся паяцев. Слуги носили яства.

– Четыре-Ноги-и-Четыре-Руки! Халач-виник! – витийствовал Хач. – Зрю честь Тумписа, кою в лонах своих обретают Манта и Киту!

Полночью новобрачные пошли к морю. Знать им светила.

– Сладких жён Хун-Ахп? и Шбаланке[29 - Божественные близнецы, герои эпоса майя и тумписцев, праотцы Туна.]!!!

Верховный жрец Май ввёл невест в глубину, воззвав: – Пучинистая! Высинь кровь девам! Волнорождённые Синекровые правят Тумписом!

Невест вывели. Т?мпальа навалился, Пакча зажмурилась…

И всегда с тех пор жмурилась; сердце билось колибри, попавшимся пауку-птицееду.

Как-то один мальчик ночью прогнал её, алча мантаскую девицу. Братья сцепились.

Пакча, уйдя в сад, слышала разговор поодаль:

«Тумпис как килька в неводе, о, верховный жрец Май». – «Килька кружит, великий батаб, на месте». – «Истинно кружит: к гибели…» – «Пря Слитодвойственной Мысли: та утверждает, эта противится». – «Два царя у нас. Как, верховный жрец Май, быть носящим циновку[30 - Ношение специальной циновки – признак аристократии. Халач-виники восседали, как выше описывалось, на циновках из ягуаровых шкур.]? Что мыслят боги?» – «Ах Пуч заберёт Шбаланке, а Хун-Ахпу оставит». – «Плачу от счастья!»

Пакча, не понимая (как понимал всё вредный батаб, слушавший в зарослях), вышла из сада и шла за псиной, что, попетляв на площади, вылезла сквозь пролом в стене обдирать плоть людям, висшим на пальмах. Выбрав из прочих горца по облику и велев отвести её в Киту, Пакча спасла его от оков. Вместо помощи сняв браслет с её шеи, пленник бежал. То был Варак, засланный со шпионскими целями в эти земли и угодивший в плен. Пакча кинулась следом, а на маисовом поле, отстав, села плакать.

– Маленький олень скакал – на рогах звезду носил. А большой олень скакал – солнце на рогах носил.

Выйдя к берегу с лунным прибоем, она, узрев, как спасённый влез в лодку, бросилась вслед… Куда там! Вволю поплакав и поиграв с ракушками, возвратилась.

О, как бранился Хач!

– Жуткий поступок! Мысль обмирает! Чуть не замёрз Вековечный без твоей ласки!

Левый, чьею женою была она, прошипев: «Шляйся, китуская дурища!» – стал обниматься с мантаской девушкой, многосильной из-за пятнадцати своих лет, ревнивой, ловко справлявшейся с двуединым мужем. Пакча с тех пор отдалилась от дел двора и шептаний левого Т?мпальи с вредным батабом.

Как-то двойной царь прохаживался по террасе дворца так долго, что половина уступчивая – Шбаланке – сникла:

– Спать хочу! Хочу спать!

Левый хмыкал.

Правый вдруг потащился прочь. Левый же, ухватив горельеф колонны, изображавший Туна, древнего царя-предка, цыкнул: – Я тебя, смерд, заставлю!!

И оба сморщились от натуги.

Чья-то рука дала меч, левый стукнул по перемычке, соединявшей их, и кровь брызнула. Знать крутилась над левым, топча Благодушного и стеная:

– Мы суть так гадки, что отлетел Шбаланке! Удерживаем – да сил нет!

Пакча метнулась к бедному, но верховный жрец удержал её.

Правый умер.

Немилосердный, промаявшись много лун, поднялся – сдвинутый набок и колченогий. Он, для удобств, ходил с фаворитом в обнимку. Женщин уменьшилось; модны сделались содомиты, сходно и пьянки, сотканные из здравиц:

– …О, почему нельзя день и ночь хвалить Синекрового?!

– …Тумпис – перл мира! Пуна – перл Тумписа! Дивноблистающий же – перл Пуны!!

– …О!!!

Царь, рассматривая козюлю в ноздре любимца, как-то вдруг высказал:

– Китускую тварь – гнать.

Хач напрасно тряс изуродованной в политических дрязгах кистью. – Обидим тестя!