Войны инков. Incas

Оба пали ничком.

– Там вон, – дед продолжал, – пик снежный, а тут пик голый. Тут, смотри, ламу мы пасём, а там Кой пасут, род их. Я, смотри, раб хожу – Умпу жрец… Так надо. Были б одно, Мать-Земля повернулась бы вниз. Как жили бы? Плохо. А то – порядок. Вон, – указал дед в горы, – млечность Земли из сосцов течёт, нас питает этой вот речкой. Станешь рабом, как я, – плохо? Станешь пасти лам Солнца или Заступника Благодетеля. Ламы, мальчик, дуду твою любят, будешь пастух им… Ты подуди-ка. – Дед, улыбнувшись, вытер под глазом.

Спев песнь весёлую, ибо Солнце встал, Чавча, скинув рубаху, плюхнулся в речку, вылез, сел на валун близ Чанки.

– Как ты стал раб? Скажи!

– Сказывать… Сорок лет назад… или больше?.. Много было родов, чад пумы; мы звались чанки. Жили в горах мы… Там… – дед махнул неуверенно. – Там же – дети холмов, ручьёв… не упомнить всех! А у моря – там жили чинчи, чинчи-менялы… Пумы, знай, сильные. Чанки – мы были первые. Ханко-вальу наш, он ходил в пумьей шкуре, был Главным Пумой. Я, мальчик, вождь был! – Дед, сняв со лба пумью морду, пальцем провёл по ней. – Нас боялись. Слышали: чанки! – и покорялись… В те поры Хатун-Кольа… стали мы воевать с царём Чучи-Капаком, помогали нам чинчи. Мы дошагали до кечуанских долин, до Куско, – он служил Чучи-Капаку, – чтоб там пленить наместника, кой отец Титу Йавара, а он нынче наместник… Войско, конца нет, пришло! Откуда? Мать-Земля, осерчав: чанки, мол, побеждают и перевесить один её край хотят, – обратила все камни в воинов да с вождём Пача К?теком повела на нас. Мы дрались… Пача К?тек мне ногу сёк… – Дед явил шрам на голени. – Чанков, мальчик, разбили; стали рабы мы. Я рыл руду сперва, строил тракты… Как старый сделался и не смог рыть палкой-копалкой, стал пасти лам у вас… На родине, мальчик, был я… чанков там нету. Вождь Ханко-вальу увёл их за Анды, в чащи… Сказано, что двум пумам не жить близ друг друга. Чанки – самые сильные после инков. Вы, покес, носите белую шерсть в ушах, инкам слуги. Чанки не могут быть ни под кем! – Сжав ладонью дрожавшую руку, раб улыбнулся. – Спой песню.

Висли из-под его пумьей морды белые космы.

Вечером из загона дети перенесли навоз по кварталам на топливо и рассеялись.

Мать пряла пряжу. Чавча, услышав: «Сотне собраться!» – с дудочкой влез на стену, чтоб видеть сходку. Низкий пузатый вождь с жезлом вёл:

– Я Карак! Надо люд на войну! Я сотник! П?рехи в семьях Кой и Вискача крепкие, мы от них пошлём. Брат сказал – брат мой инка-по-милости Варак: войны кровавые! Надо скот пасти, надо крыть мой дом крышей. Тките ковры мне, – брат Варак едет. Надо работать!

Благообразный старик приблизился.

– Растолкую. Караку-сотнику кто лучше дом покроет и изготовит ковры? Кто? Кой и Вискача нижней пятидесятки, Оскольо и Тарука – верхней. Семьи – опора сотни. Это все знают. Их пошлём – обеднеем. Это нельзя. Старые мыслят за всех и знают: слать надо п?рехов вроде Й?ки и Пако, кто непутёвые. Если требуют лишний труд, кто даст, а? Й?ки? Он год ленился! Он не работает, он…

– Хворь ела! – встрял п?рех с язвами на лице.

– Кой работали! – отмахнулся старик-старейшина. – А у них две руки, точно как у тебя. Кой должны – да? – работать? (Гневные возгласы: «Не должны!») А им лень твою не скрывать бы, а поднять пустошь, – сотня б окрепла… Ты духов предал! Чем ты их кормишь? Кто к пампай-р?не ходит? Чья жена девок плодит-плодит? Сотня вашей стопой быть не хочет. Сотня вам говорит: воюйте и отличитесь, Й?ки и Пако. Духи дадут – вернётесь, как вот наш Варак, инка-по-милости.

– Вот как мой брат, конечно! Я стал куракой. Брат помог! – нёс Карак.

Благообразный старик продолжил: – Мне, как старейшине пятисотки, дороги все, скажу. Надо, чтобы и Пако богат был, и чтоб наш Карак стал пятисотником. Почему наша сотня в общине третья? и на торжественных смотрах третья? Будем стараться – нас отличат, земли дадут; нас выделят – и начнём свою общину. Иль не нужно?

– Нужно, Амару! Нужно, старейшина! – надрывались Вискачи, Оскольо, Кой и прочие. – Склон бы нам южный в пашню! Нам бы канал к наделам!!

В гвалте один, скрывшись, через сады шёл к речке (не замечая кравшегося вслед Чавчи). Костёр светил у лачуги на стриженую красотку. Спрыгнула с ивы кошка, гневно мяукнув.

– Кто?

– Пако.

Женщина помешала в горшке.

– Давно не был. Чего пришёл?

– Говорить.

Пако – жилист, среднего роста; вспыхнувший уголёк осветил его губы.

– Поговорить пришёл. Жена льёт слова: мол, работай, чтобы десяцким стать. Я не сладкая кость, но толку? Оскольо и Вискача лучшие земли взяли, а на моей день и ночь трудись – уродится лишь воробьёв кормить. Мне б, как ты вот, жить вольно!

– Много ты о моей жизни знаешь! – Женщина принесла чашки. – Я без людей здесь. Ходите ночью; женщины, те и днём меня сторонятся, чтобы их в поле не выгнали: не хотят вольной жизни. Так-то!

«Мужчины общались с ними с огромным пренебрежением. Женщины не заговаривали с ними под страхом заполучить это ж имя и быть остриженными публично, признанными гулящей… Звали их не по имени, а – пампай-р?нами, что переводится – проститутками».

– Чад моих убивают… Так что не хмурься, слов обо мне не ври… Что брал жену, коль в тягость?

Она налила уху в чашки.

– Как не брать? У отца жить нельзя, без жены ни земли не дадут, ни дома. Где у нас холостые, коль не увечные? – Пако взял чашку и отхлебнул. – Прощаться я. На войну иду.

– Куда?

– В Чили. К арауканам. Их нет свирепее, лам тупых!

– Да не ламы они, а люди. Что им жалеть нас? Под инками чтоб ходить, как мы? Своё мы забыли, на кечуа говорим… Разве мы кечуа? – она фыркнула.

– Покес не трусы, – вёл Пако. – Все Стороны покорили! Лучшие воины! Варак стал инка – инка-по-милости – за войну в Чунчу и в Мусу-М?су!

– Мы покорили? Инки! Мы у них воины и прислуга. Думаешь, белая шерсть в ухе – то уже ровня им, златоухим? К югу от нас есть санку, носят в ушах костяшки; к северу – тампу, носят в ушах солому. Ламам мы кисточки на ушах заплетаем – точно так инки нас всех пометили… – Она выплеснула суп кошке и отошла в лачугу, откуда пришла с трещотками на лодыжках и с барабанчиком. – Хватит нам про печальное. Взвеселю тебя!

В Тауантин-с?йу – стране Четырёх Сторон Света – не было женщин без барабанчика; шлюхи были искусницы в барабанной игре. Колотушка стучала, трещотки дёргались. Прятавшийся в кустах Чавча дрожал в волнении, наблюдая. Стриженая пела:

Девка-милашка
с мушкой на щёчке!
Коли не замужем —
пей со мною!
Муж есть —
ступай к себе!
А коль вдовушка —
там посмотрим.
Девка-милашка
черноволоса!
Ты скажи матери,
я влюблён в тебя…

Она, смолкнув, села на корточки, тронула стриженный волос свой. Кошка ластилась… Крякнула в речке утка, и Чавча, выбравшись из кустов, пошёл домой садом. Благоухание разлилось до звёзд.

Дождавшийся Укумари отвёл его в дом вождей. Близ печки пожёвывал коку Карак, старейшины же стояли. Благообразный Амару молвил:

– Ты сочиняешь? Община поручает тебе сочинить величальные инкам-по-милости тысяцкому и Вараку, земляку. Покажи в словах, как достойны и как мы любим их.

– Песню, – встрял Карак, – как бил врагов брат Варак, пил с Ясным Днём давай…

– Подь, мальчик, – кончил Амару. – Ты, Укумари, будь здесь…

Паря в мечтах, Чавча брёл и очнулся на тракте от крика:

– Кохиль спешит не ночует!

На станцию прибыли. Пришла стража. «Кто и куда?» Чин поднял руку – и на запястье блеснул знак власти. Чин был с послом, путешествовавшем в империи волей Куско (занятого сбором данных о государствах севернее Айаваки перед войной с ними, мнившего преждевременным приём Кохиля до получения нужных сведений как основы аргументированных бесед). Кохиль, маясь задержкой, как и неведеньем относительно развивающихся событий, мстил гиду, мотаясь по захолустьям, вместо намеченных Т?пак Инкой Йупанки осмотров кусканских и пр. внушительных видов. Мстил он и тем, что устраивал тайный план: встречу с лидером оппозиции Титу Йаваром, о каком узнал у трусливого и тщеславного папамаркаского Римаче.