Войны инков. Incas

Выполнив ритуал у храма, шествие двинулось к скалам, к могильникам, чтоб украсить их лентами и цветами. После расселись за скатерть. Женщины разместились за спинами. Пили водку и предлагали пить предкам. Чавча восславил в торжественном песнопеньи знатных.

В сумерках жгли костры. «Час духов…» – «Чуть от огня ушёл – нет тебя…» – «Предки, коих обидели, уведут с собой!» Колотились сердца, хороводились люди с песнями об усопших. Ряженые в носилках, дёрнувшись, выстроились, двинулись средь костров в танце смерти, саванами бия живых… и умчались в мрак с воплями.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

прельщающая описаниями услад и мирных

занятий, коим в течение лет за войнами

предавался Сын Солнца ради

вассалов и для себя…

В месяце Жатвы двое в пустыне высокогорья (4300 м), меченной кочками, наблюдали холмы, предварявшие склон вулкана.

– …вплоть до Поры Созревания и дождит. Солончак под водой: получается озеро больше, чем Тити-Кака. Ну, а как сдует Ильапа тучи – влага вмиг пропадает, вновь одни кочки. Нынче дней сорок сушь. Живём, Рока-канут… – вёл местный сотник в выцветшей шапке.

И мастер счёта, назначенный на строительство тракта в Чили, хмыкнул. В носу щипало. Сух и студён воздух, хоть небо чисто. Хочется спать, шумит в ушах. Толпы делают насыпь, но звук не слышен, словно стена вокруг… Так на чахлой равнине над облаками, меченной соляными озёрами, званной пуна. Часто метут здесь смерчи, ввёртываясь в космос, и Пуна спит в цепях холода и безмолвия под мёртвым солнцем.

– Трудно?

– Живём. Край суровый, безлюдный – задворки племён аймара, – но лам здесь много. Шерсть стрижём, мясо вялим, ламий навоз сдаём…

– Поселились давно здесь?

– Как Ясный День, Сын Солнца, в Чили пошёл впервые, нас и пригнали – склады здесь сторожить, чтоб воины запасались перед Такамой[35 - Такама – одна из засушливейших пустынь.]. Сами мы кечуа. Много померло, пока шли, обживались. Просо здесь не растёт – дышать нечем. Что здесь растёт? Лишь тату, – заморозки выносит… Ясный День разрешил есть мясо. Мы, точно инки, мясом питаемся. А в других странах мясо и тысяцким есть нельзя… Так-то. Нам попустили. Сдохнем – но души сытые полетят, рыгая.

– Отяжелеют и не поднимутся, – высказал Рока-канут.

Оба вдруг рассмеялись.

– Пусть, – сказал сотник. – Незачем. Куда выше? Пуна над небом.

Что-то сверкнуло. Счётчик и сотник сели на корточки. Толпы же заработали что есть сил.

Носильщики в синих робах остановились. Старообразный мужчина с красною бахромой на лбу соскочил с паланкина пнуть возводившего подорожную стенку мастера.

– Как работаешь?! Поучись, враг!

Дланью в браслетах он черпал глину; левою дланью, тоже в браслетах, клал в неё камни. Стенка росла стремглав.

– Рока-канут! Если спешить, как мы, много ль так наработаем до заката?

Счётчик империи проследил цикл кладки. – Тысячу двадцать мер.

– Нам считали – тысяча сто.

– Нельзя. Люд слабей, чем Великий.

Тот вытер ладонь о мастера. – Льстишь без лести, нравишься этим… Сколь часов нужно, чтоб удавить сотню сладких костей? Молчишь? Мы скажем! К закату не кончите вон до туда – всех вас повешу!!

САМ захромал прочь, спрашивая: – Сотник, сколько скота поели?

Тот трусил следом: – Сто двадцать лам да альпак, Сын Солнца! В пуне скота – как гор в Четырёх Сторонах, как рыб в озере! Ты приказывай, всё свершим! Лишь бы ты правил-царствовал! Мы рабы твои!

– Будешь каждые две луны сто голов гнать в Чили для армии. Мы – туда идём.

У холма вдали лагерь виделся дымом и являл воинов, что бродили туда-сюда с копьями. Ближе хижины дикого камня жались средь огородов, где рос картофель, стойкий к морозу. На ламах катались мальчики в ярких рубахах. Бедные сверстники наблюдали не приближаясь.

– Что? – спросил император. – Спят на занятьях? Ленятся? Ты скажи, Рока-канут, мы их накажем.

– Набольший Господин, старшему, кроме воинских упражнений, скучно. Младший в десять его малых лет мог бы быть знаток счёта в Куско.

Дети направили лам к родителю. Больший – зеленоглазо-веснушчатый – сидел с палкой, точно со скипетром. Меньший, чернявый, бил ламу пятками, звал: «Отец!»

– Рока-канут твердит, можете перечесть луч Солнца, – встретил их император.

Зеленоглазый хмурился, меньший крикнул:

– Я не умею считать лучи!

– Вот как? Что ты умеешь? Можешь ли счесть шерстинки на ламьем ухе? или в хвосте собаки?

Меньший потёр глаз, плача.

– Кто сосчитает клубни в поле у п?рехов? Сыты ль будут в селении этот год?

Меньший дёрнул к куче картофеля.

Чем тогда измерялся объём? Сильно ли отличался от бушеля, литра, арробы? Бог весть. Знаем лишь, что общинник имел лишь «т?пу… чтобы возделывать кукурузу; он составляет одну с половиной испанских фанег. Т?пу у них называлась лига дороги, и единица жидкости и иного напитка, также заколки, коими женщины закрепляют свои одежды, если их надевают».

Мальчик, вымерив кучу, выкрикнул:

– Двадцать мер! Двадцать мер!

П?рехи с помощью чана пересчитали, и оказалось подлинно двадцать мер.

– Мало, – вымолвил мальчик. – Будут голодные.

– Будут? – спрашивал император сотника.

Тот твердил: – Нет! – и трясся.

– Славно сказал… Оборван ты. На год освобождаем вас от трудов. Живите.

Пав на колени, сотник хрипел:

– Заступник! Ты милосердный Сын Солнца!!