Крылья.

– Надо… – Согласился. – Ты Вера не бойся за Храмовника. Он такое умеет, что нам и во сне не приснится. Он все равно живым до Королевы дойдет. – Вера замерла с открытым ртом. Потом скривилась, хитро и выпятила нижнюю губу.

– А кто тебе сказал, что я про Храмовника думала?

– Да почудилось мне. – Начал я оправдываться.

– Вот с женщинами всегда так.

– Что б они тебе ни говорили, ты чувствуешь себя перед ними виноватым.

– Вот в чем я виноват, что мне наяву грезится? А? Да ни в чем же! И Вере вот тоже грезится.

– Нам обоим наяву грезится, и Уиллисис, что с Солдатами дерется, и Ландгрувер, будто подсказал где шахту можно отыскать.

– Я вот еще думаю – не его ли это рук дело с удачной норой?

– Так же просто не бывает, когда с первого раза такая хорошая нора находится? И с топливом и с катализатором, и картинка вот эта с небом, тоже ведь, не просто так, наверное? Тоже не просто так?

– Ты чего замолчал? – Прошептала Вера. – Поговори со мной Самсон. Ну, пожалуйста, поговори, тихо мне так.

– Да-да, Верунь. Задумался я что то. Тебе ведь тоже Храмовник грезился.

– Нам уже давно видения всякие в голову лезут. И нору мы с тобой правильную нашли. Про шахту тут и говорить нечего. Ландгрувер помог. И поклон ему низкий за это. А вот нора, в которую я тебя спрятал. Почему там уголь оказался и катализатор, и нары крепкие и дверь не шаткая? А?

– Да уж. – Рассеянно отозвалась Вера. – Самсон! А Самсон! А Ландгрувер говорил, что на этой платформе выше, чем на двадцать уровней подниматься нельзя.

– А почему это? – Оскорблено поджал я губы. Ландгрувер конечно молодец. Тут и говорить нечего. Но, уж как, то совсем не правильно получается. Вроде как мы не сами на Крышу идем, а за ручку нас ведут. Всем Городом ведут за ручку.

– А он сказал, что за двадцатым уровнем уже на этой платформе ехать опасно. Может, сломается она там, может, перекрытия развалились, и с нее не слезть. Почем я знаю, Самсон? Это ты у нас такой умный! Ты же все знаешь! Вот и разберись почему?

–Ну, вот опять. – Я поежился не хорошо.

– То, дурак, то умный. То любимый то противный. Логики же никакой. Никаких же выводов не сделаешь. Ну, совсем никаких.

– Нужно половину разговора выбросить, а про другую – думать. Или нет. Не так надо. Надо все замешать и какую-то половинку найти.

– Вот можно посчитать сколько раз она мне сказала, что я хороший, а сколько раз сказала, что я плохой. И если я хорошим буду больше чем плохим, значит, я совсем-совсем хороший.

– Можно так? Можно, наверное, но вот как быть, если она говорит, что я плохой, но думает, что я хороший?

Платформа, едва слышно поскрипывая несла нас вверх. Через глухие, едва просматриваемые провалы уровней, через развалившиеся переходы с одного уровня на другой, через перекрытия и бетонную мешанину балок и железа.

– Самсончик… – Прошептала Вера. – Ты что? Обиделся?

– Что, Верунь? – Не понял я.

– Ты обиделся. Я не нарочно. – Вера шмыгнула для убедительности носом.

– Да ничего я не обиделся. Задумался я просто. О тебе задумался, о Ландгрувере задумался. О вас о девчонках. О том, какие вы странные и необычные бываете.

– Это кто бывает? – Насупилась Вера. – У тебя кто-то кроме меня уже бывает?

–Нет, конечно – совсем удивился я. – Кому же тут кроме тебя быть то?

–Так да или нет? – Наступала Вера.

– Да нет же! Конечно же – нет! Никого у меня нет кроме тебя!!!

– Ну и ладно – Легко согласилась Вера, и отошла к перилам.

– У-у-у-у… – прогудела она в шахту весело. – У-у-у. – Вернулось эхо.

– А я Самсона люблю-у-у-у. – У-у-у… – Снова гуднула бетонная труба.

– Ну и пусть себе балуется.

– Она, то маленькая то большая, то взрослая, то совсем ребенок. Пусть балуется мне так легче о своем поразмышлять.

Я подошел к стойке с Ключом и стер рукавом тонкую пыль с окошечка с цифрами.

– Двести шестьдесят пять, двести шестьдесят шесть, восемь, девять… Двести семьдесят… – Белые цифры на черных колесиках ползли неторопливо выползая из-за одного края окошечка и пропадая за другим.

– Если Ландгрувер правду говорил, то мы еще так с полчаса прокатимся, а потом и в правду выходить надо. Дальше пешедралом.

– А что сделаешь? А ничего не сделаешь? Изгоям на то ноги и даны, чтобы ими ходить, а не на подъемниках ездить. Пешочком пойдем. Здесь уже Вера ничего плохого про меня сказать не сможет.

– Если пешком идти, так против меня мало кто устоять сможет. Я же Город вдоль и поперек. Я же его лучше Землероев знаю. Каждую щель выползал. Каждый коридор.

– А, вот совсем, наверху не был еще. И чего это я за Тимом пошел? Сидел бы я сейчас в своем каменном мешке. Перебирал бы вещички разные, интересные, мечтал бы, о чем ни будь.

– Ага! – Кольнуло в затылке. – Ты бы у распределителя свою пайку получал бы, а Тимоша с Верой от голода и холода на верхних уровнях погибали. Они на Крышу шли! А ты бы у реакторов грелся да байки Гаста слушал.

– Противно это все. Противно. Правда, противно, жуть какая.

– Вот если бы я не пошел так и жил бы дольше. Коросты этой на спине не было бы.

Я шевельнул плечами. Онемела уже половина спины. – Быстро растет зар-р-р-раза! – Я в сердцах пнул стояк перил. Железное кольцо загудело как хороший колокол.

– Самсончик! Ты чего? – Испуганно вскинулась Вера. – Мы что? Мы приехали уже? – Я посмотрел на окошечко с цифрами.

За край окошка медленно уползала шестерка третьего десятка.

– Еще четыре уровня. Может быть пять. Все не ногами бетон подметать. Где двадцать там и двадцать один. Правильно? – Я повернулся к Вере.

– Правильно-правильно! – Закивала она часто.

– Через уровень на подъемнике это не пешком. Тут раз и готово. А пешком можно целый день мотыляться.

– Можно… – Согласился я и выключил рубильник.