Ненаглядный призрак

Между тем начальство «Грив Туше» на своём возвышенном уровне не жалело сил на креатив. Со словом «креатив» обязательно рифмовался «позитив». А позитив – это значит задорно и вообще весело-весело. Так сказали в отделе маркетинга, в столичном головном офисе, куда провинциальные директрисы из разных городов съехались на инструктаж. Им презентовали свежую задорную идею: с 24 декабря по 7 января все продавщицы в торговом зале будут ходить в заячьих ушках!

Правда здорово?

«Ни фига не здорово, – подумали провинциальные директрисы. – Они что, хотят из наших девочек сделать „Плейбой“?»

А вслух так деликатно хмыкнули и сказали: «Наши не наденут».

Отдел маркетинга вскричал: «Как так? Что значит – не наденут!» Вы обязаны сделать всё, чтобы надели. Вы должны будете прислать подробный фотоотчёт. Плюс, не забывайте, могут прийти тайные покупатели – чтобы проверить. Плюс неожиданный визит французов.

И потом ещё долго и терпеливо объясняли.

Поймите! Ушки могут повысить процент продаж. Это же в интересах продавцов. Да ваши девочки и сами заметят, как покупатели потеряют бдительность, когда увидят ушки! И купят даже то, что им не надо.

А без ушей ваш магазин будет оштрафован! Имейте в виду.

После инструктажа приезжие директрисы пошли в бар, взяли вина и стали обсуждать, как бы приучить своих девчонок к ушам.

Одна, самая суровая, сказала: «Если откажутся, буду их карать рублём».

Вторая ответила: «Ага! Они уволятся перед праздником, будешь сама тогда в ушах прыгать».

Третья призналась: «А я бы первая ушки нацепила, как личный пример. Я ещё и хвостик могу».

На неё посмотрели со значением и решили: этой больше не наливать.

Вернувшись из Москвы, директриса магазина, где работала Арина, сразу провела собрание: вот, мои хорошие, у нас такая приятная новость, вы теперь будете в заячьих ушках работать. Правда классно?

«Ни хрена не классно, – помолчав, ответили феи. – Мы не будем. Как это мы с ушами? Как дуры».

Однако начальница нагнетала восторг: вы не понимаете, это же так круто! Вау, секси! А потом ушки себе домой заберёте бесплатно – для детей. Да, девочки? Да?

Те уже колебались: ну, вроде да.

Но тайный антилидер Клюшкина время зря не теряла. Она избирательно покуривала с феями на складе и внушала по полной программе: это стрёмно, унизительно и вообще позор.

И уже назавтра самые внушаемые уходили в отказ: «Нет, не могу». – «Ну почему же нет-то?» – «Потому что унизительно, и вдруг кто-то знакомый в магазин придёт».

Партию французских ушей прислали вместе с новой косметикой, но на них никто и смотреть не захотел.

К тому времени и сама директриса начала постепенно отыгрывать назад: сперва подумала, что надо бы выписать феям премию за позор. Затем стала сочинять версии для центрального офиса, одну трагичнее другой. Французские ушки малы для российских голов. У продавщиц жестокая мигрень. Некоторые даже не могут улыбаться и путают слова.

Праздничные дни казались бесконечными. Девочек заранее предупреждали: работаем до последнего тошнотика. Это значит, часов до одиннадцати, и никакой личной жизни, и не будет времени что-то купить для дома и семьи, приготовить, накрыть на стол.

Кто-нибудь контрабандно приносил на работу шампанское, и в течение дня феи поочерёдно выбегали из торгового зала, чтобы глотнуть прямо из горлышка. Жизнь вне магазина уже как бы не подразумевалась. В двух словах, настроение было такое: нечего терять.

Арина вышла в туалет, заперлась и позвонила Герману Сергеевичу. Он долго не отвечал, потом отозвался недовольным кашлем.

«Алло, – сказала Арина, – это Вера. Меня просили передать, что Арина приехать не сможет, она сегодня работает допоздна. С наступающим!» И выключила телефон.

После восьми вечера дух «Советского» шампанского перешиб все французские ароматы. Самые заводные феи, примерив уши, чувствовали себя секс-бомбами и с русалочьим смехом бегали от покупателей.

Посреди уличной темноты магазин ослеплял стерильным светом, блистал, как бриллиантовая шкатулка. Но тошнотики вносили с улицы на обуви снежную грязь и марали белый сияющий пол. Как их можно было после этого любить?

Арина тоже надела ободок с ушками – почти машинально, ей было, в общем-то, всё равно. У неё была простая гладкая причёска, а самая нарядная одежда – из секонд-хенда. С тех времён, когда в обязанности Арины входило ставить клизмы и выносить за больными утки, она воспринимала любую работу как мучительную напасть, которую следует терпеть.

В какой-то момент, разговаривая с клиенткой, Арина почувствовала на себе пристальный взгляд и обернулась к витринному окну. За стеклом стоял Герман Сергеевич и смотрел прямо на неё. И ей почудилось, что он смотрит с таким тяжёлым презрением и жалостью, что она не придумала ничего лучше, чем убежать из торгового зала на склад, в курилку. Там она посидела с минуту, ни о чём не думая, потом расплакалась. В последний раз она плакала так же сильно ещё в детском саду, в подготовительной группе, когда её дразнили за то, что она носила толстые рейтузы ниже колен и не выговаривала сразу несколько букв.

Потом Арина вспомнила, что здесь её может застигнуть начальство, немного привела себя в порядок и пошла обратно в зал. Герман Сергеевич стоял возле кассы, а возле него крутилась директриса: она уже всучила ему что-то из старой коллекции и теперь немилосердно кокетничала. Но Герман Сергеевич вдруг обогнул директрису, как шумную помеху, подошёл к Арине, застывшей с мокрым лицом, и довольно-таки свирепо сказал: «Пойдём отсюда – прямо сейчас».

Уже через минуту они шли в сторону стоянки супермаркета «Нашатырь», где Герман Сергеевич припарковал свой антикварный, доисторический драндулет.

Конец декабря был таким же тёплым и слякотным, как осень, но, когда к ночи подмораживало, казалось, что стало значительно чище.

Аленький цветочек

Когда я поняла, что это ты – тот самый человек, которому я тысячу лет назад, в другой жизни, мечтала отдать на растерзание свою сумочку, у меня ёкнуло и упало сердце, как перед чем-то непоправимым. И ёкало и падало каждый раз, стоило мне только увидеть, что от тебя пришло сообщение, хотя бы два слова на корпоративную почту, или я просто замечала какой-то жест в мою сторону. Ты был корректен и сохранял дистанцию. Ну, и ради приличия стоит сказать, что доктор Фрейд может не волноваться: дамская сумочка иногда всего лишь сумочка, не более того.

Потом каким-то загадочным образом ты меня разглядел в бесконечной ленте Фейсбука – сама-то я давно тебя нашла, но вела себя как очень влюблённая, старательная тихоня, и ты вдруг одарил молчаливым «лайком» фотографию, которую я выложила: некрасивая девочка с книжкой и короткая подпись, что я и есть эта девочка, но без кос, как у неё.

Мне начало казаться, что ты сразу всё понял про меня, а потом стало немного обидно: вдруг ты думаешь, что я такая угловатая, сутулая и нелюдимая. Ведь на самом деле я живая и горячая. Но сколько нас там таких – живых и горячих? Ты-то был живым для меня с самого начала, и я была живой. Потом я возмечтала: почему бы нам вдруг не стать друг для друга чем-то большим? Тут у меня возникло что-то вроде плана, который состоял из трёх пунктов: 1) не надоесть; 2) напасть; 3) будь что будет.

Проще всего было с «напасть». Приближался твой день рождения, и мне хотелось написать тебе письмо. Что-то совсем особенное, хоть и нейтральное. Текст был придуман примерно за месяц и проговаривался в самых тайных мыслях. Пусть это будет не бесполое интернет-сообщение, а надушенная любовная записка, как в старинном романе, почему бы и нет. Ну и что с того, что она послана программой, которая шлёт всё и всем? Я буду знать, что это совсем личное, и ты сумеешь это понять. Даже если я буду «одна из», а я обязательно ею буду, тут у меня иллюзий не было никаких.

Сложнее было «не надоесть». Я сознательно удерживала себя от комментов и от писем, которые желали быть ежедневными. Уж не знаю, как мне это удалось. Рискованней и трудней всего было не писать о себе. Мне казалось, в какой-то момент ты посмотришь на меня с любопытством и, возможно, тебе представится, какая тонкая у меня кожа, как пахнут мои волосы на затылке, как горят мои щёки и леденеют кончики пальцев, когда я набираю буквы на экране.

В первых разговорах самое сложное было вовремя попрощаться – хотя бы за секунду до того, как начнёшь сомневаться: вдруг тебе отвечают из простой вежливости. Но я успела заручиться твоим разрешением написать тебе когда-нибудь ещё – и посчитала это большой удачей.

С того момента я вообще на всё вокруг смотрела сквозь один вопрос: а будет ли это интересно ему? Я послала тебе файл с любимой песенкой, ты ответил не сразу, но зато прислал мне ответную песенку. Туманно сказал, что не спал всю ночь – провожал человека в аэропорт, и я не разрешила себе задержаться на мысли, кто был этот человек. Хотя немножко всё-таки подумала: «Кого мужчина может провожать в аэропорту? Конечно женщину». Чуть-чуть поревновала, но строго сказала себе: «Человек имеет право на личную жизнь. А ты не имеешь права в неё лезть. И вообще».

Однажды твоё сообщение застало меня в дороге. Я ехала в такси, у меня жутко гудели ноги после целого дня на каблуках, в новых узких туфлях, и мы как раз пошутили о ногах, и ты написал мне что-то сдержанное, но, как мне показалось, интимное, у меня тут же загорелись щёки, вспотело под коленками, и я начала так ёрзать, что мой таксист подозрительно поинтересовался, всё ли у меня в порядке и не забыла ли я, например, кошелёк.

Потом наступили морозы, и я всю зиму подумывала, что неплохо бы купить специальные перчатки, чтобы тыкать буковки на телефоне не ледяными пальцами, а как модная передовая молодёжь – силиконовыми пимпочками на тёплом трикотаже. Но зима как началась, так и закончилась, а мы остались и продолжились.

Иногда я ходила в гости. Перед уходом из дома мне нравилось постоять под горячим душем, погулять по квартире, замотавшись в полотенце, выпить кофе, растереть на коже крем. Казалось, что ты видишь меня в эти моменты и что ещё чуть-чуть – и я точно опоздаю, потому что ты притянешь меня к себе по очень важному, неотложному делу и мне потом придётся заново укладывать волосы и красить губы.

В гостях меня называли человеком, потерянным для общества, грозились отнять телефон, ехидно спрашивали, не влюбилась ли я в кого-то в интернете, а то, знаешь ли, бывают случаи, такая беда. А один системщик, умудрённый электронным опытом, зачем-то сказал мне, что в Сети ничего не пропадает, ни одно слово нельзя сохранить в полной тайне, и что-то ещё про «кэш Гугла», но это я уже не поняла.

Удивительно, что я сумела не надоесть, и у нас стало то, что стало. А стало так, что в моём «Самсунге» с сенсорным экраном начала жить вся моя жизнь. Влюблённость в буквы была совершенно животной, вызывающей такие реакции в организме, что иногда приходилось срочно бежать менять бельё или, сидя в кафе с подругой, внезапно умолкать, потому что голос пропадал или делался по-звериному хриплым. Когда я раньше слышала о виртуальном сексе, мне было понятно, что это вообще занятие не для нормальных людей. Теперь оставалось думать, что либо я ненормальная, либо у меня что-то другое. Мне нравились оба эти предположения: я точно ненормальная – нормальные не кусают губы до крови, читая сообщения, и у меня точно не секс. У меня любовь. Пришлось это признать. А позже оказалось, что у тебя тоже любовь и ты ещё более ненормальный, чем я.

Что было совершенно очевидно – ты находился фактически рядом. Мы жили вместе. Знали, кто что и когда ест, пьёт, когда спит, когда ходит курить или в душ. Сложились ритуалы и привычки, нам хорошо было и нежничать, и молчать вместе.

Иногда ты уезжал по своим делам, и каждый раз это была разлука, даже если, уехав из дома, ты попадал в мой часовой пояс, то есть оказывался географически ближе, чем обычно. И вот однажды ты сказал, что скоро полетишь в Лондон, а я стала думать всякие мысли: как я буду одна? Ему там будет интересно и весело без меня? Как это вообще такое может быть? Ну хорошо, пусть ему там будет интересно и весело, я же люблю его, и надо иметь совесть. Но совести не было. А была такая лютая тоска, что, наверное, от неё поднялась температура, вылез прыщик, и ещё один, и ещё сто, и оказалось, что от любви и грусти случается ветрянка. Детская болезнь взрослого человека. Болело всё, но самой болезненной была мысль: вот теперь он меня с этими папулами и пустулами даже видеть не захочет. И слава богу, что он их не видит! Ах, он их не видит?… Но ведь зачем-то на голубом глазу просит прислать свежую фотографию пациентки. Тогда пусть увидит и напугается. Вот тебе, смотри. Как там сообщается в вашей любимой песне? У ней следы проказы на руках, у ней татуированные знаки!.. Но, как нам стало известно, уходит капитан в далёкий путь и любит девушку из Нагасаки. Потому что извращенцев и маньяков проказа не пугает, они всё равно любят и хотят. И это было очень волнующе – иметь своего личного извращенца и маньяка.

Что было совсем непостижимо для меня: ты серьёзно спрашивал, что мне привезти из Лондона. «Куда привезти?» – думала я. В личку? В наш с тобой мессенджер? Я решила, что это такая игра в реальную реальность. «Ну, привези мне цветочек аленький, чтобы краше его не было на всём белом свете», – написала я, находясь в трезвом уме, чтобы ты понял, что не за подарки я тебя люблю, купец мой батюшка. Но ты спокойно согласился. «Хорошо, привезу. А что ещё?» Я совсем наугад назвала что-то из белья. Но у вас, у маньяков, наверно, принято выпытывать подробности: размер, цвет. Чтобы задача выглядела наименее правдоподобной, я ответила: «А в тон цветочку! Аленькому». Откуда мне было знать, что маньяки такие ответственные. Мне в голову не могло прийти, что ты будешь приставать к продавщицам из сонных отделов с дорогими тряпочками, заставлять рыться на складских полках и снимать недостающее с манекенов. Ты выслал мне почти шпионский фотоотчёт со скептическими вопросами. Но выбрал ты всё равно сам. «А что ещё?» Тут я вошла во вкус, точнее, в роль. Хочу ещё маечку. Ещё магнитик с красной телефонной будкой. Ещё укради для меня в отеле фирменную авторучку!

Я была уверена, что всё это невозможное богатство ляжет у тебя дома где-нибудь в шкафу, а мы будем знать, что это моё. Однажды я уже таким образом подарила тебе оберег в виде хрустального дельфина: мы договорились, что ты мне разрешаешь его «пока поносить», и я даже успела его потерять. В общем, я думала, это такая игра, чтобы немного потрогать если не друг друга, то вещи друг друга. А теперь у тебя в руках вообще окажется моё бельё, мама дорогая!

Но ты был настроен решительно. У тебя всего один лишний час в аэропорту между рейсами, чтобы воспользоваться почтой. Нужны адреса, пароли, явки! Серьёзность твоих намерений так меня поразила, что я тут же всё сдала. Меня счастливила страшная сладкая мысль: теперь мой маньяк точно знает, где я живу с любимым сыном и нелюбимым мужем, и может меня подстеречь. Или, допустим, ты приезжаешь, звонишь в дверь, а я открываю и стою перед тобой такая – в болячках от ветрянки и в домашних тапочках. С этой мыслью я останавливалась прямо на улице и глупо улыбалась, пока кто-нибудь из прохожих не толкал меня в общем потоке. Теперь я точно была в твоей власти. И на кончиках пальцев: ими ты набирал сообщение, ими ты трогал и держал меня так крепко, что я растворялась, но не таяла, а проникала в тебя. У нас произошла диффузия. Мы с тобой удивились, что помним это слово из школьной физики. По-моему, отличное слово – и точно про нас.