Constanta

Схватив Горыныча за уши, он потряс его и скомандовал:

– Крови нет. Ты здоров. Собирайся, пошли.

Энергия Боронка придала Горынычу мужества. Лицо его порозовело, охая, он пришёл в себя, поднялся на ноги и к радости товарищей, хромая, сделал шаг вперёд.

Выход из столовой. Здесь их ждал ещё один призрак. Уже иного рода. Гайдук. Столкнувшись с ним, они хотели было исчезнуть без следа, но грозный окрик, парализуя, остановил их.

Гайдук разглядывал их несколько секунд.

– Бригада! – сказал он, презрительно кривя лицо. – Проданные души. Товарищи их маршем истязаются, а они без всякого стыда их имя позорят. Того и гляди, самого полковника затопчут, не оглянутся.

– Что с ногой? – обратился полковник к Горынычу.

– Упал, – ответил тот, морщась.

– Жаль не в моём присутствии. Потешил бы старика. В твоём ведь возрасте падают либо от лени, либо от вина. Другого не дано. А ну, дыхни!

– Ха, – выдохнул Горыныч прямо в лицо Гайдуку.

– Ленивый, – оценил результат полковник. Повёл носом, принюхиваясь к остальным.

– А-а-а, – уставился он на Боронка. – Главный ёрш мелководья, баламут подполья, партизан.

Боронок поднял глаза вверх, словно пытаясь вообразить себя хотя бы одним из перечисленных образов. Не получилось. Глаза вернулись обратно. Невинные.

– Во! Где-то я уже это видел. А! – приседая, хлопнул себя по ляжкам Гайдук. – Вспомнил – Иоганн Вайс без памяти.

Левый глаз Боронка непроизвольно дёрнулся.

– Что? – нахмурился Гайдук. – Есть возражения?

– Нет, – сквозь зубы ответил Боронок.

– То-то, – упиваясь своей властью, расслабился Гайдук. – Чти старшего. За это я, так и быть, похлопочу о твоём будущем. Забирай с собой лентяя и марш за мной, примерять хомуты. А вы, – обратился Гайдук к бригаде, – передайте от меня привет своему альфонсу Рыбкину. Пусть справляется меньшим числом. Эти двое – теперь моя отдушина. Ну, пошли, жеребцы.

И тщедушный полковник, тыча в спины, погнал Боронка и Горыныча перед собой вперёд.

Это был настоящий конец шоу. Такого не мог предугадать никто. У гладиаторов животного мира – крысы и кошки – оказывается, был свой небесный покровитель.

Несколько дней настроение было хуже некуда. С утра до вечера все работали, опустив головы, молча, без звука. Временами тишину нарушал голос Гроша, в одночасье на безрыбье возомнившего себя пупом земли. Никто не был в состоянии дать ему отпор. Призрак Гайдука страшным чудищем витал перед глазами, парализуя волю.

Полным составом бригада встречалась в казарме. Охомутанные Боронок и Горыныч возвращались под вечер – зализывать раны и пытаться забыться на время общим сном. Пахота их была тяжёлой. В гараже находился отживший своё старый облезлый УАЗ Гайдука. Им было велено вдохнуть в него жизнь и сделать крылатым.

Отчаяние угнетало. Однако жизнь постепенно брала своё. Внутри созревала острая потребность в разрядке. Рассказы солдат-свинарей о близости воли – в деревне, за лесом – подливали масла в огонь.

Вскоре Боронок велел передать Грошу, чтобы тот раздобыл гражданской одежды и самогон. Было решено готовиться к вылазке.

Близились выходные. Деревня грезила субботней танцевальной вечеринкой. И, как нельзя кстати, Гайдук засобирался по семейным обстоятельствам в город. Лучшего времени для осуществления задуманного было не придумать. Утром в пятницу на ферме появились деревенское зелье и одежда на десятерых. Оставалось дождаться отъезда полковника.

Гайдук уехал.

Радости не было предела. Однако они не успели вдоволь насладиться ею. В самый разгар торжества, как чёрт из табакерки, объявился Фатуйма.

Грянул гром среди ясного неба.

Бороновать Боронка. Круглосуточным нарядом до понедельника.

Такова была оглашённая вслух последняя воля призрака.

Глава четвёртая

Они шли походным маршем, переодетые. Ветер свистел в ушах. Огонь пылал внутри. Сначала самогон показался простой сивушной водой, но Грош не обманул. Большой Литр дал шороху. Он разметал всю компанию в стороны, усыпил свинарей, отключил Налимыча, уронил на четвереньки Колю Ракова и оставил на ногах только их двоих. Сейчас, шагая по главной деревенской улице, мимо божьих одуванчиков, лающих псов и каких-то дикарей, они, Степан и Ким, совсем не замечали потери. Казалось, их – целая бригада, они все вместе и каждый из них – Боронок.

На крыльце большого дома, украшенного вывеской: «Дискотека», они остановились, повернулись друг к другу и обнялись.

– Грека!

– Ким!

Хотели растянуть объятия, но сзади поднапёрли. В дело вмешалась местная разгорячённая молодёжь. Внеся внутрь дома, не давая опомниться, она подхватила, закружила и заразила их общим плясом. Руки, ноги, тела заходили ходуном, деревенская дискотека – прочь церемонии, пляши и бери от жизни всё, пока молодой.

В самый разгар пляса Ким узрел перед собой живое девичье лицо. В порыве страсти едва не облизнул его. Девушка рассмеялась. Принюхалась и, приняв за своего, прижалась к нему всем телом. Степан почувствовал рядом упругое бедро её подруги. Веселиться стало ещё веселее.

Песни сменяли одна другую. Басы пробирали до пят. Веселье, веселье, веселье! Внезапно Степан ощутил какое-то движение сзади. Толкнулся в ответ. Толчок вернулся. Не удержавшись на ногах, он упал лицом в пол.

– Наших бьют! – раздался голос Кима.

Сигнал боевого клича. Разлёживаться было некогда. И, вступаясь за наших, Степан поспешил вскочить на ноги.

Лес махающих рук. Поддаваясь общему порыву, он дал волю своим рукам, махая, попадая и зажмуриваясь в ответ. Спонтанная, дикая и беспощадная рубка – все против всех.

– Где наши? – закричал Степан, внезапно сталкиваясь с Кимом.

– Здесь, – ответил Ким, хотел было что-то добавить и исчез. Чужой страшный до одури Квазимодо, пялясь оловянными глазами, предстал вместо него.

– Ким! – закричал Степан, размахнулся и ударил кулаком по страшной роже. Кулак сгинул вслед за Кимом.

Потеря была страшной. Степан едва не заплакал.

– Отдай! – закричал он, кидаясь вперёд головой.

Квазимодо дрогнул.

Кулак вернулся на место, вместо страшной чужой рожи Степан увидел Кима.

Друзья успели порадоваться новой встрече, но на свою беду – гораздо горячее, вдохновеннее и продолжительнее, чем следовало бы. Внезапно драка стихла. Оба оказались на лобном месте – перед самой дверью. Миг прозрения. Одни против толпы. Самогон пылал в крови всех. Но деревенской крови было больше. Сгореть?

– Грека!