Constanta

Жадно хватая воздух ртом, словно пойманная рыба, Коля прислушивался.

Дойдя до колонки, дед встал босыми ногами на цементную плиту, сжал кулаки и, потрясая ими, послал вызов всему холоду на земле, в небесах и на море. Поставил ведро под кран, открыл вентиль. Кран выдохнул, задумался на мгновение и брызнул струёй шумной ледяной воды.

Ведро наполнилось до краёв. Коля замер. Дед подмигнул ему, схватился за дужку и, подняв ведро, в мгновенье ока облил себя водой с головы до пят.

– Уф!

Коля поёжился.

– М-моя очередь?

– Точно.

– А м-может не надо? – жалобно выдавил Коля.

Но дед, как будто не слыша его, скомандовал:

– Вставай на моё место!

Через силу, как неживой, Коля шагнул на плиту.

Снова зашумела струя, ведро начало заполняться водой.

– Стой смирно, – велел дед. – Закрой глаза, отключись.

– А как отключиться? – спросил Коля, зажмуриваясь.

– Это просто. Вспомни себя до рождения.

Скрипнула дужка, донёсся лёгкий плеск. Коля почувствовал лёд всей изнанкой кожи. Стиснул зубы…

Вода выплеснулась.

Он открыл глаза. Лужа расплывалась у ног. Мимо.

Улыбаясь, дед покачал пустым ведром.

– Молодец!

– Дед! – Стоя у дома и прижимая к себе Колину одежду, Вика сердито смотрела на них.

– Идём, – махнул ей дед рукой.

Коля молчал, не в силах произнести ни слова. Рот его был открыт. Он дышал им взахлёб, как отпущенная в воду рыба. Уже не больной – битый, тот самый, за которого всегда дают двух. Небитых.

После экзекуции, отправив внучку и Колю в дом, дед взялся было снова за рубанок, но сноровка покинула его. Инерция была велика. Экзекутор доминировал над плотником. Он решил передохнуть. Отложил рубанок, развернулся и пошёл по следу молодёжи. Возвращать былое равновесие.

– Эй, Серафим! – раздался вслед ему оклик.

Он оглянулся. За забором маячила грузная фигура соседа Леонтия. Махая руками, тот звал к себе. Изменив направление, дед пошёл ему навстречу.

– У тебя никак гости? – спросил Леонтий, поздоровавшись.

– Да, – ответил дед. – Внучка.

– А парень кто?

– Какой парень?

– Цыган. Никак жених, а? – Лицо Леонтия розовело на глазах, предвкушая свежую животрепещущую новость для всего посёлка.

– Привиделось тебе. Внучка одна.

Леонтий растерянно вытаращил глаза.

– Не было никакого цыгана, – сказал дед. – Собака на цепи – почуяла бы.

– Шёл я мимо давеча… – неуверенно начал Леонтий.

– Меня рядом видел? – спросил дед.

– Нет.

– Я же говорю – привиделось. Мне с чужаком на одном дворе не разойтись.

– Ладно, шут с ним, – проговорил Леонтий, смотря на деда с недоверием. – Значит, одна твоя внучка?

– Одна голубка, одна.

Вынужденный поверить на слово, Леонтий махнул рукой. Порозовевшее лицо начало бледнеть. Оставляя в покое чужие радости и печали, пришло время вспомнить про свои собственные.

– Беда у меня, Серафим.

– Что случилось?

– Мыши. Целое кладбище в подвале.

– Вот это да! Неужто голодуха доконала?

– Я было поначалу и сам так подумал. Да у всех, вишь, знак характерный – хребет переломан. Опознал, чья работа. Летом у меня мансарду семья снимала. Тихая, хорошая, всем довольная. И я ею доволен тоже был. Питались они там же – в мансарде. На погибель мышам. И, вишь, одну за другой потом из мышеловки тихо, тайком, в простенок отправляли. Он худой у меня. Все до подвала и долетали. Полез намедни за огурцами, а там…

– Вернули, стало быть, тебе твоё добро? – заметил дед, улыбаясь.

– Нагадили поганцы в самую душу. Что теперь делать?

– Яму копать, – посоветовал дед. – Для братской могилы. Чем глубже, тем лучше.

Сзади в доме скрипнула дверь, наружу выглянула Вика.