Constanta

– Что-то ты больно пунцовый, дружище. От света, от водки или камень за пазухой таишь?

– Брось, Серафим, – обиженно засопел Леонтий. – Я пунцовый сам по себе, от природы. Близость сосудов у меня. Страдаю от неё всю жизнь. Того и гляди, неровён час, дозрею до лихости и поминай как звали – брызнет изо всех щелей сок.

– Когда-нибудь мы все дозреем. Чего раньше времени горевать? А пока живы, собирайся, Леонтий, айда с песней во двор.

Дед встал, расправил плечи и запел:

– Прощайте скалистые горы…

Глава одиннадцатая

Степану не спалось. Он лежал на нижней полке плацкартного купе поезда Ленинград-Таллин лицом к столику. Сзади, обхватив его руками, спала Илона. Делить одно узкое ложе на двоих под стук колёс им ещё не приходилось. Как и отправляться в путешествие накануне Нового года в чужой город, наобум, без адреса пристанища и приглашения. Казалось бы, безумная затея. Но разве могут остановить крылья за спиной? Крылатой была и компания: Боронок, Алёна, Чет и Нечет с подругами. Исключение составлял Горыныч. Но у него всё было впереди, он ехал за крыльями – в Таллине ему обещали найти подругу.

Льготных билетов в кассе им продали всего пять, остальные предложили купить без студенческой скидки, по полной. Они отказались, решив сэкономить на неудобствах в пути, но зато компенсировать всё потом по приезду. Впереди три дня приключений, здесь каждый рубль на счету.

Наверху заворочалась Алёна. Ей повезло. В её распоряжении была целая полка. Трудно представить, как бы она уместилась на ней в обнимку с Боронком. Сам он, сверхгабаритный, устроился на боковом сидении в коридоре. Сидя, скрестив руки на груди, держал осанку – само воплощение недремлющего ока на посту. Напротив него, уронив голову на столик, размякший и бесформенный, витал в небесах Горыныч.

Чет и Нечет, деля сон со своими половинами, находились в соседнем купе.

Степан прислушался. Дыхание Илоны было ровным и спокойным. Пальцы её были замкнуты у него на груди. Страховка от падения. Как он не сопротивлялся, она настояла. Иначе угрожала бессонницей. Скоро придётся потревожить её – надо перевернуться на другой бок, размять затёкшую нижнюю половину тела. И тогда пусть размыкает свой засов. Не упал первую половину ночи, дотянет невредимым до утра.

Думая о своей любимой, Степан улыбнулся. Он в руках будущего врача. Хорошо, что хозяйке этих рук, нежных и сильных, удалось избежать тех испытаний, что были уготованы ему – без пяти минут молодому инженеру.

Родной Вуз не делал различий между юношами и девушками. И тем, и другим предстояло пройти школу мужания на настоящем заводе. Мужать надо было два года, сочетая 8-часовой рабочий день у станка с вечерней учёбой. Это было лихое время. Однажды, поднявшись чуть рань, Степан окунулся в него всей душой и телом, с головой.

Его встретил не просто завод – гигант советского машиностроения, город в городе, поражающий своими масштабами легендарный «ЛМЗ». Плутая среди огромных корпусов и отдавая должное впечатляющему зрелищу, он добрёл до маленького приземистого здания, окружённого металлическим забором и четырьмя сторожевыми вышками. Конечный пункт назначения, согласно воле жребия и разнарядке – цех 22. Здесь, уступая место какому-то странному потустороннему ландшафту, завод кончался. Зона отчуждения от мирной жизни, как насмешка над ожиданиями, раскрыла объятия Степану. Он ощутил себя узником. И, как оказалось, не зря. Тому имелось основание. Каждой ночью цех превращался в укреплённую тюрьму, встречая смену заключённых из расположенных поблизости «Крестов». Запирались двери и ворота, исчезали за плотными глухими жалюзями окна, появлялась вооружённая охрана. На вышках вспыхивали прожектора, освещая пространство вокруг ярким предупреждением: осторожно, здесь работают зэки.

Утром всё возвращалось на круги своя. Цех становился прежним. Работу начинала вольная смена. Полный цикл обработки турбинных лопаток, конвейер от станка к станку, волшебство, превращающее ржавые, похожие на больших рыбин с квадратной головой и длинным плоским хвостом, болванки в блестящие изделия-сувениры.

Степана допустили к процессу. Недалеко от цехового буфета пустовало место станочника. Старый обшарпанный станок когда-то фрезеровал пазы в головах лопаток. Ныне с этим успешно справлялись полуавтоматы. Уступая им в производительности, станок дожидался своей очереди в металлолом. Студент был ему достойной парой.

Грамоте общения с железным памятником Степана обучила бабушка-настройщица. На это ей потребовалось не более получаса. Далее Степан был предоставлен самому себе. От него не требовалось ровным счётом ничего. Стой, мелькай, бей баклуши, обретай опыт фрезеровщика без фрезы. Но Степан решил работать – хотелось доказать себе и всем, что ты на что-то способен.

Несколько дней он общался со станком, что называется наощупь. Тот отвечал взаимностью, стараясь ожить всем своим естеством. Совместные усилия дали свои плоды. Наступил долгожданный и волнующий момент. Степан установил лопатку в прокрустово ложе приспособления, замкнул её намертво захватом гидроусилителя и отправил вместе со столом навстречу вращающейся зазубренной дисковой фрезе. Оглушительным хрустом металла жизнь станка возродилась заново.

Шум не остался незамеченным. Когда в конце смены смеха ради к Степану подошла контролёр ОТК, она была приятно удивлена – пазы трёх лопаток из пяти были достойны качества полуавтомата. Через неделю результаты улучшились – из десятка лопаток за смену годными становились девять. Степана похвалили и даже пообещали поощрить материально. Довольная бабушка-настройщица объяснила его успех профессиональным выражением – «поймал базу» – и с особой теплотой, как родному, пожелала так держать и впредь.

Вторая молодость станка побудила начальство задействовать его во вторую ночную смену. Однако попутно среди спецконтингента требовалось отыскать ловца «базы», терпением, сноровкой и чутьём подобного Степану. Поиск затянулся на несколько недель. Каждое утро в течение этого времени Степану приходилось несладко – он был вынужден устранять последствия общения со станком случайных людей. Наконец, пришёл день, когда этого не потребовалось. Невидимый ночной сменщик оказался тем, кем надо. День, ночь, люди и станок объединились, бросая вызов засилию всемогущего полуавтомата. И пошли потоком пазы.

Всё было хорошо несколько месяцев. Но однажды случилось непредвиденное. Перед обедом, как обычно, Степан выключил станок и размыкнул систему захвата, нацелив свободный конец шланга гидроусилителя вверх. Проходящая мимо в середине обеда бабушка-настройщица увидела незамкнутую лопатку и машинально среагировала на неё, замкнув захват. Реакция оказалась бесполезной с точки зрения техники безопасности и роковой для очереди в буфет. Струя машинного масла, взмыв вверх, окатила её щедрым проливным дождём. Осознав промашку, с проворством достойным молодой спортсменки бабушка исчезла в ближайшем убежище – мужской раздевалке. Она не появлялась наружу, пока не утих шум и не нашли виновника – курящего у открытых ворот Степана. Толпа умасленных разъярённых работяг едва не линчевала его. Спасли невинные круглые от страха глаза ребёнка.

Бабушку пришлось простить – старость не радость. Однако этим всё не кончилось.

Масляный дождь отразился на работе, взаимодействие человека и станка нарушилось, лишённый в одночасье покоя Степан потерял «базу». Лопатки уродовались одна за другой. Лимит брака превысил все допустимые пределы. Заканчивая смену, Степан оставил станок вконец расстроенным и безнадёжным. С тяжёлым сердцем он отправился домой. Былой уверенности в себе как ни бывало. Карьера фрезеровщика была кончена, синхронно что-то важное умирало в нём самом.

Однако впереди была ещё ночь. Сменщику-зэку были чужды посторонние лиризмы. Ему хватало своих. Пазы были единственной зэковской отдушиной, символом свободы, способом и средством выжить. Он реанимировал станок. Брак сравнялся числом со Степановым, но утром стол был чист и свеж, в приспособлении лежала нетронутая лопатка, фреза голодным зубом целилась на неё. Настройка совершенна, парень, гласило послание, не отчаивайся, дай жизнь первому пазу и продолжай наш общий марафон.

…Полёт разбудил Степана. Он не успел расправить крылья, как столкнулся с препятствием. Аварийное приземление. Под ним пол. Первым желанием было вскочить и закричать, но крик застрял в горле – вдогонку летела Илона. Ей повезло больше. Следуя проторённым путём, она упала, подминая собой его податливое тело.

– Ах, – выдохнуло тело.

– Ты жив? – испуганно спросила она, обустраиваясь на нём.

Он не ответил. Вокруг начали просыпаться пассажиры.

– Живой он! – донёсся весёлый голос Боронка. – Притворяется.

Илона начала ощупывать рукой лицо Степана. В поисках жизни попала пальцем в рот. Рот ожил.

– Ай! – выхватила она прикушенный палец назад.

Немедля, продолжая прерванный контакт, воспользовалась языком. Встретила язык навстречу.

– Закон Ньютона, Горыныч, – снова раздался голос Боронка. – На то они и фрукты, чтобы созревая, падать.

– Прекратите шуметь! – зашипел кто-то из пассажиров.

– Спокойной ночи, – ответил Боронок.

Сверху свесилась Алёна.

– Вам помощь нужна? – шёпотом спросила она.

Илона молча отмахнулась – нет.

– Не пора ли дёрнуть стоп-кран? – опять подал голос Боронок.

– Тит, прекрати! – шикнула на него Алёна. – Люди спят.

– Я за них и волнуюсь. Пропустят самое интересное.

Степан с трудом укротил свой язык.

– Пошли в туалет, – предложил он шёпотом Илоне.

– Я – первая, – шепнула она в ответ.

Туалет. Место уединения всех летунов во сне и наяву. Не мудрствуя лукаво, Илона поспешила обнажить себя самое перед Степаном. Тот ответил взаимностью. И стены пали, границы расступились, земное притяжение исчезло, на сей раз полёт вознёс их ввысь, до головокружительной высоты. Стёрлись без остатка все страхи и следы падения. Хорошо. До того, хоть падай снова. И пари, пари, пари…

Когда веки их, усталых и приземлившихся, смежил сон, послышался тихий голос Боронка.

– Спи, Горыныч, не терзайся. Неисповедимы пути влюблённых. Следи – не следи, всё равно не уследишь.

Горыныч вздохнул, соглашаясь. У этих влюблённых всё не так, как у обычных людей.

Таллин встретил метелью. Белый свет был невидим, мириады снежинок неслись в лицо, с неистовой силой хлестали наотмашь и единым неудержимым вихрем проносились мимо.

Компания замерла на месте. Замороженная, оглушённая, ослеплённая и онемевшая. Вся, кроме Боронка.