Исчезновения в Гальштате

– Но учти. Если мы действительно семьей будем, то и я имею права тебе иногда жаловаться и искать в тебе сочувствие. Так что не удивляйся, если я тоже иногда буду тебе писать о своих проблемах и болях. Ладно?

– Да… конечно… пиши. Я вообще-то умею жалеть. Не смейся, но ты сейчас про Кирюшу говорил – я с ним часто наедине говорю, или мы просто молчим – и да: прав Игоряша: Кире очень трудно живется, но я не знаю, как ему помочь. Иногда он просто скулит, а я просто сижу и слушаю его, и ему становится легче. Я боюсь, что, когда ты меня заберешь, ему совсем не с кем будет даже поговорить по душам.

– Кирюша – это проблема, но у меня есть кое-какие решения. Давай об этом после поговорим, скоро ведь уже вечер, а у нас еще так много всего друг другу не рассказано. Я еще хочу тебя спросить про твоего отца. Он пил раньше? Когда твоя мать еще была жива? Или это он после ее смерти не смог с собой совладать?

– Я не знаю. И мне некому об этом рассказать, но, наверное, он тогда так не пил.

– Я не просто так о твоем отце спрашиваю. Просто боюсь… ну, ты, Саша, встань на мое место: вот все у нас, даст Бог, с тобой сладится, ты ко мне в Москву переедешь, будет у нас семья. А потом в один не прекрасный день приедет твой отец и захочет тебя вернуть. Ну, конечно, ты уже будешь скоро совершеннолетним, но зов крови, знаешь ли, тоже существует, и ты захочешь к нему, уедешь от меня – это, конечно, твое законное право, но мне-то как тогда быть?! Я же привыкну к тебе, даже и сейчас уже немного привык; мне это тяжко очень будет.

– Да что ты! Даже не думай об этом. Не нужен я ему. Да и он мне теперь не нужен. Никогда, никогда такое не может случиться. Поверь мне, поверь, пожалуйста! – Я сам не понял, как вдруг заговорил очень эмоционально и даже остановился напротив Евдокимофа, глядя прямо ему в глаза.

– Ну, ты извини меня, Сашенька, – постарался он меня успокоить, – это я зря начал сейчас. Об этом говорить… вот видишь… – И он заулыбался. – Как и говорил, тоже иногда нуждаюсь в твоей поддержке и опоре. Еще хочу узнать у тебя о твоих планах по дальнейшей учебе и работе. Ты уже что-то планируешь? Может быть, хотя бы определился в общих чертах со сферой, где бы хотел работать?

– Пока еще нет. Не знаю даже. Мне ведь еще два с половиной года учиться. Я решил, что в техникум не хочу идти после девятого класса. Но я уже немного беспокоюсь, что до сих пор не знаю, где себя применить и что я хочу делать… Так что учителя, с которыми ты говорил, правы: я неактивный, нигде себя не проявил пока.

– Ну и не мучайся пока. Мы придумаем, как тебе себя в жизни найти. Сейчас у нас с тобой совсем другой план – найти семью и дом. Будем сначала эту задачу решать. Тем более что у нас с тобой уже есть отличный план. Завтра я уеду, но не думай, что мы с тобой простимся до весенних каникул. Будем переписываться: эсэмэски, ватсап, электронная почта. Будем держать друг друга в курсе нашей жизни. Потом я приеду за тобой сюда опять. Это будет за несколько дней до твоих каникул, чтобы оформить здесь все за пару дней и уже в последний день учебы выехать в Москву. Там живем у нас в квартире всю неделю, и за это время должны еще успеть оформить тебе визу в Австрию. Для этого ты должен будешь ко мне приехать уже со своим готовым загранпаспортом. Этим будет заниматься Григорий Аронович. Он неплохой мужик. Обязательный. И очень проникся нашей с тобой ситуацией. Я написал ему доверенность на ведение твоих дел в Новокузнецке. Но, кроме этого, вот возьми, пожалуйста, его визитку. Не потеряй! Если возникают проблемы какие-нибудь – сразу звони ему. Он тоже будет тебе иногда позванивать – узнавать, как ты тут. Самое главное это успеть сделать тебе загранпаспорт, так как во время твоих весенних каникул мы должны обязательно успеть получить для тебя австрийскую визу. После каникул ты вернешься в Новокузнецк, чтобы, во-первых, закончить на старом месте девятый класс, а во-вторых, чтобы еще раз все обдумать.

Ведь ты уже поживешь целую неделю со мной, дома, и сможешь оценить, насколько тебе хочется переехать ко мне насовсем. В таком серьезном решении очень важно все как следует взвесить и тебе, и мне. Одно дело – общение такое, как у нас с тобой, в общественных местах и по несколько часов в день. И совсем другое – неделя вместе и дома. Очень важно, чтобы ты понял мой образ жизни и решил, подходит ли он для тебя. Нам совсем незачем очень спешить. В конце учебного года я снова заберу тебя, и теперь уже на все лето. И вот тогда, в конце августа, мы сможем окончательно сказать друг другу, хотим ли мы жить одной семьей. Может быть, тебе покажется, что это очень долго, но я бы не хотел, чтобы ты бросился улепетывать из твоего детского дома, ничего не осознав разумом и чувствами. Давай, Саша, будем действовать постепенно. Это самый надежный способ. У нас с тобой уже совсем немного сегодня времени осталось, а я бы хотел, чтобы мы, пока здесь по торговому центру бродим, зашли в один магазин. В обувной.

– Да. Пошли. Здесь в «Планете» сразу несколько обувных магазинов. Тебе какая обувь нужна? Спортивная или для на работу ходить?

– Да мне никакая не нужна. Просто ты третий день во всех ресторанах и в отеле постоянно ноги свои под стул прячешь. Я заметил. Значит, что-то тебе не хочется свои ботинки показывать. Я сначала решил, что, может быть, они у тебя грязные или рваные. Но вроде все нормально. Так что очевидно, что ты их стесняешься. Я прав?

– Ну да… Ботинки мне достались жутко страшные. Стыдно ходить в таком отстое. Но это ничего. У меня нога растет быстро. Скоро мне их так и так поменяют. Хотя, боюсь, на такие же…

– Вот и пойдем купим тебе новые, хорошие, какие тебе понравятся.

– Нет. Ты и так сколько денег на меня уже потратил… И рестораны, и кафе. И на телефон положил вон сколько! Мне неудобно.

– Ну перестань, Саша! Мне будет приятно, что ты будешь их надевать каждый день и, может быть, вспоминать меня немножко. Ну, давай будем считать, что это мой тебе подарок на Новый год.

– Да ты мне уже сделал подарок. Причем прямо утром первого января. Открытку прислал. Она у меня самый лучший подарок теперь.

Но Евдокимоф настоял, и мы купили мне очень красивые темно-коричневые ботинки. Как раз такие, как я хотел. А потом мы еще купили две большие готовые пиццы для всех наших ребят из группы. Он хотел их тоже немного угостить. Мы поехали на маршрутке в детдом. Я начал немного волноваться, потому что не понимал, как мы будем прощаться с ним. И еще я нервничал, что могу не совладать с эмоциями при расставании. Он проводил меня до дерева. Посмотрел на него и сказал ему:

– Ну, здравствуй, дерево. Вот ты, оказывается, какое! Передаю тебе твоего друга. Следи за ним, пока мы будем в разлуке. Ну что, Саша, нам пора прощаться. Я тебе хочу сейчас сказать, ну… что я рад, что к тебе приехал, и ты оказался даже еще лучше, чем я надеялся. И мне кажется, что уже очень скоро ты переедешь ко мне насовсем. Давай теперь обнимемся на прощание.

И он прижал меня к себе, и я почувствовал прикосновение его щеки к моей. И мы стояли так недолго, обнявшись, и мне захотелось плакать, и я шептал ему на ухо:

– Только ты, пожалуйста, приезжай за мной, не оставляй меня тут, я ведь теперь не смогу…

Он отстранил меня от себя и прямо мне в глаза сказал:

– Даже не думай об этом. Я обязательно, обязательно тебя заберу. Пиши мне почаще и звони!

Он резко повернулся и зашагал, не оборачиваясь, к остановке. А я стоял под деревом и смотрел, как он исчезает в морозной ночи, и мне было хорошо и грустно одновременно. В руках остались две коробки с пиццей и сверток с новыми ботинками, а на душе… на душе у меня было ощущение счастья.

Глава 10

После отъезда Евдокимофа в моей жизни начались перемены. В школе я стал почти знаменитостью. И если раньше меня хоть и все знали, как любого в девяносто шестом, но особо не замечали, то теперь даже малышня смотрела на меня с пиететом и шепталась, что это он, «тот самый, которого усыновляет в Москву знаменитый писатель. Повезло!».

Даже учителя стали относиться ко мне как-то иначе, с интересом, что ли. Библиотекарша даже попросила меня, чтобы, когда мой Евдокимоф приедет ко мне опять, попросить его обязательно зайти к нам в библиотеку и поставить автограф на его книге. Я спросил с удивлением, что разве у нас в школьной библиотеке есть его произведения? На это она ответила мне, что в ближайшее время обязательно приобретут и что не каждый день к нам приходят драматурги с европейской известностью! Я был, естественно, очень обрадован тем, что мой Евдокимоф такая звезда.

– А ты что, не читал его? – удивленно спросила меня библиотекарша. – Александр! Это стыдно, учитывая, что ты теперь им опекаемый.

Мне и правда как-то стало неудобно. Ведь мы три дня с ним говорили обо всем, а я ни разу даже не спросил про его работу… Как-то мне это даже в голову не пришло. Просто я был так поглощен тем, что со мной происходит, что не подумал о том, что для него работа, наверняка, очень важная часть жизни – а я, дурак, даже не поинтересовался ею!.. Надо обязательно найти где-нибудь в библиотеке его книги. Впрочем, если он современный автор, то их может и не быть там. Наверное, их можно купить в книжных магазинах, правда у меня денег нет… Может, мне с тех трех тысяч на телефоне как-нибудь обналичить? Нет, этого нельзя делать. Он же мне их положил на строго определенные нужды – связь с ним или с Григорием Ароновичем при необходимости. Не хочу его расстраивать. Пока просто хотя бы узнаю, какие в Новокузнецке его книги есть и сколько они стоят. Вот завтра же после уроков и мотанусь в центральный книжный, что на площади.

Вчера литературичка, объявляя результаты за сочинение, сказала, что «Белов на этот раз не порадовал глубиной мысли; я ожидала от него гораздо большего, особенно учитывая то, в какую семью он скоро направится». Я почти ликовал. Так я горжусь моим опекуном! Пусть хоть двойку влепит за сочинение, лишь бы мне еще услышать такие слова про моего Евдокимофа. Я, сам не знаю как, начал его про себя называть именно так. Я пока не могу называть его отцом даже про себя. Не потому что мне не хочется, чтобы он моим отцом стал, а только от того, что он ведь тоже пока очень осторожно называет меня не сын, а Саша. Но, наверное, это пройдет, когда я к нему домой перееду. Нет. К нам домой. Он именно так говорит. Ну, может быть еще немного сложно из-за того, что существует мой биологический папаша… Не хочу о нем думать, я хочу думать о хорошем – о том, как скоро я поеду в Москву, к моему Евдокимофу. И плевать мне, что он мне не родной. Главное, что он очень хороший, добрый и заботливый. И еще – он умный и талантливый. Про это все, кто его книжки читал, говорят. Надо все же как-нибудь мне их достать. Я уверен, что они интересные и мне понравятся. Библиотекарша говорила, что у него пьесы очень необычные, с захватывающими сюжетами и при этом – с глобальными смыслами.

А как изменились теперь мои мечты!.. Если раньше я грезил о каких-то абстрактных родителях, даже (почти как наяву) проигрывал в фантазиях конкретные случаи, где есть я и они, то теперь у моих фантазий появилась реальная основа, и теперь родители перестали быть безликими персонажами, которых невозможно описать. Теперь это конкретный человек в очках без оправы, с коротко подстриженными вьющимися каштановыми волосами, гладковыбритым загорелым лицом, с острым подбородком и с резко очерченным ртом. Или молодая девушка Анна с черноволосым мужем-итальянцем. И в моих мечтах теперь не просто абстрактный дом, город, мир. Теперь это Москва. Я смотрю ее картинки в интернете и верю, что скоро увижу этот чудесный город с широкой рекой, кремлевскими башнями и великолепным пятиглавыми соборами. И еще мы пойдем с Евдокимофым в Большой театр, и я увижу балет, и еще – в исторический музей… Я лазаю по сайтам, связанным с этим потрясающим городом, и поражаюсь тому, как там много всего: театров, выставок, бесконечный список музеев и нереальное количество мероприятий, которые можно увидеть. Мне кажется, что там можно жить всю жизнь и каждый день куда-нибудь ходить, и всегда будет что-то новое и интересное. Когда у меня в голове все как-то немного устоялось, я достал флешку, которую он мне дал, и, дождавшись, когда в компьютерном классе никого не будет, воткнул ее в системный блок. Я уже почти все, что на ней было, видел – тогда, в номере отеля, но в тот момент я находился в мощнейшем эмоциональном стрессе, и ничего не успел понять и запомнить. В тот момент все было одновременно: как он реагирует, впервые рассмотреть, что такое отель, мои безобразные ботинки, возьмет ли он меня?.. Это и многое другое лавиной кружилось у меня в мозгу и не давало возможности сосредоточиться на экране его планшета.

Теперь же я рассмотрел во всех деталях его московскую квартиру. Там было много всяких помещений и большая застекленная лоджия-терраса, откуда был замечательный вид на город. Было неясно, какой это этаж, но мне показалось, что не ниже десятого. Надо будет узнать у Евдокимофа про этаж, но как-то неудобно про это спрашивать. Подумает еще, что я интересуюсь его жилищными условиями. Нет, не стану спрашивать. Потом сам увижу. Но очень хочется, чтобы он жил повыше. Мне кажется, это очень здорово, когда в окно видно далеко и ты как бы живешь в воздухе… И все там было красиво и удобно и как бы не случайно. Как будто все специально заранее придумали и потом подбирали. Особенно тщательно он отснял комнату, которую приготовил для меня. Вернее, он еще не приготовил ее, а только решил обустроить, как он сказал, «для проживания в ней подростка». Мне, правда, показалось, что там и так очень хорошо. Даже отлично. Но Евдокимоф написал мне по электронной почте, что хотел бы, чтобы я обязательно принял непосредственное участие в ее обустройстве. «Это ж я для тебя делаю. Вот ты и решай, как и что в ней будет». Он предложил мне несколько вариантов стилевого решения и выслал по каждому варианту соответствующие картинки.

Тут-то я стал понимать слова Игоряши о том, что детдомовцу очень трудно сделать выбор. Ведь у него никогда не бывает ситуации, когда его спрашивают: «Чего ты хочешь?». Никто не спрашивает его, что он хочет кушать: то или это, какую рубашку тебе купить, на какой фильм пойдем в выходной и т.д. За тебя все уже решили. Обеденное меню составлено по плану, ботинки наденешь – какие тебе приобрели по разнарядке, в кино пойдешь со всем классом на тот фильм, на который кинотеатр презентовал бесплатные билеты для сирот. Поэтому-то и нет у детдомовца опыта выбора из множества вариантов. И при таком выборе он просто тонет, и не в состоянии принять никакого решения. Вот так у меня случилось и с выбором интерьера для моей будущей комнаты в Москве. Хорошо хоть Евдокимоф понял причину моих метаний и стал помогать мне сделать этот мой выбор. Он как бы стал сужать варианты. В результате я-таки пришел к решению. «Каюта на корабле» – это очень здорово! Ведь я же так мечтаю о путешествиях. Идея моего Евдокимофа была проста: мы будем с ним много путешествовать, и я буду наполнять свою комнату-каюту разными вещами, привезенными из поездок. Стены, мебель и пол, всякие там шторы и обивка кресла – все вписывалось в эту концепцию. Когда все было готово и Евдокимоф прислал мне фотки, я даже не поверил, что эта невероятной красоты комната предназначается для меня. Мне было как-то невозможно представить, что я буду за этим столом делать уроки, читать книжку, сидя в этом кресле, и спать на такой красивой резной кровати. Мне были просто очень интересны и приятны все эти хлопоты по обустройству дома, но я с трудом осознавал, что я делаю это для себя. Стены решено было до моего приезда ничем не украшать. Еще выяснилось, что у меня прямо к комнате примыкает своя отдельная ванная комната с душем, туалетом и красивым умывальником, который он называл мойдодыром. После ежедневных битв за умывальники в нашей группе, было просто невероятно, что весь этот санузел предназначается исключительно лишь для меня одного.

Витямбе тоже было очень интересно участвовать в моих мучительных дизайнерских изысканиях. Все-таки надо признать, что у него прекрасный вкус, и без него мне было бы сделать выбор гораздо труднее. Он очень проникся идеей путешествий по разным странам со сбором там всякой экзотический всячины вроде африканских масок, необычных раковин или монет разных стран и народов.

– Это тебе не магнитики на холодильник коллекционировать! – говорил он мне, хотя неизвестно, откуда он в принципе знает про это новомодное увлечение всех тех, кто хоть бы раз в жизни побывал в какой-нибудь там Турции. – С твоим Евдокимофым можно иметь увлечения и посолиднее. Я бы на твоем месте начал собирать бабочек или там пивные кружки.

Почти каждый вечер мы связывались с Евдокимофым. Если в компьютерном классе народу было мало, то по скайпу. Но это получалось очень редко. Ведь разница во времени с Москвой аж четыре часа, и, когда я могу позвонить ему, то есть где-то часов в шестнадцать-семнадцать по-нашему, у него еще утро, день только начался. Да и окружающие тоже мешали мне сказать ему, как я благодарен ему за… за что?.. Да за все: и за эту комнату, и за его заботу и интерес к моей жизни, и больше всего – за то, что он приехал ко мне, нашел меня среди всех, тысяч других. Но как все это сказать, глядя ему в лицо через скайп?!

На самом деле писать ему на электронный адрес было как-то проще. Надо сказать, мой опекун оказался очень внимательным даже к малейшим деталям, связанным с моей учебой, занятиям музыкой, вообще – ко всем аспектам моей жизни. Он помнил мое расписание уроков в школе и в музыкалке, знал, что мне задали по истории или литературе, алгебре, биологии. Интересовался тем, как идет подготовка к докладу по истории, чему я научился новому на скалолазании, какие мероприятия ожидают нашу группу, и многим другим. За все время нашего общения у нас ни разу не возникло проблемы, что не о чем говорить. Наоборот, тем всегда было так много, что мы вечно не успевали все обсудить. Я немного стеснялся задавать многие вопросы. Мне хотелось побольше разузнать про его умершую жену, про то, какой была в детстве его Анна, про то, как он работает, про его друзей…

Между тем стряпчий Григорий Аронович развил бурную деятельность. Видимо, Евдокимоф поручил ему не только вести мои дела, но и некоторым образом присматривать за мной. Он появлялся каждую неделю в один и тот же день и в одно и то же время. Направлялся сначала прямиком к директору, проводил там минут пятнадцать-двадцать, а потом, протирая лысину платочком, настоятельно спрашивал кого-нибудь из встреченных им в коридоре малышей:

– Не знаешь ли ты, милое создание, одного очень славного мальчугана – Сашу Белова из девятого класса? Пригласи его, пожалуйста, ко мне. Передай, что его беспокоит поверенный по щекотливым делам Григорий Аронович Раппопорт.

Малыш, опрометью примчавшийся в нашу группу, обычно выдавал приблизительно такой текст:

– Там Белова ищет Григорий Аврорович Аппорт (иногда и Аборт) чтобы щекотать.

Потом поверенный важно жал мне руку и интересовался, достаточно ли я преуспел в точных и гуманитарных науках на этой неделе? Было ли примерным мое поведение? И на достаточной ли высоте мой авторитет у преподавателей и товарищей? После моих утвердительных ответов, он доставал из потертого кожаного портфеля некие документы, которые я должен был подписать. При этом он подробно объяснял, что именно я подписываю, и настоятельно требовал, чтобы я всю эту юридическую абракадабру прочел. Из всех этих бумаг выходило, что мой Евдокимоф оформляет свое опекунство надо мной, а также заграничный паспорт для меня. Один раз мы даже ездили вместе с Раппопортом в опеку и дважды – в паспортный стол. Я каждый раз немного волновался, но Григорий Ароныч, указывая на меня и делая при этом самое жалостливое лицо, сообщал очередному начальнику:

– Вы только посмотрите на этого несчастного сироту. Малышу очень нужен папочка! И вот, когда наконец-то нашелся достойный мужчина, прекрасный семьянин, краса и гордость отечественной словесности, а к тому же еще и очень и очень прилично зарабатывающий в иностранной валюте человек, какие-то жалкие бюрократические проволочки мешают бедному ребенку обрести отца и родной дом. Посмотри в глаза этим людям, Саша, ведь в их руках сейчас находится твоя судьба!

Я не знал, как реагировать на эти слезоточивые монологи. Оставалось только молча, опустив глаза, сидеть где-нибудь в уголке. Но, похоже, именно это и действовало более всего на сердобольных начальников. После выхода из кабинета, Григорий Аронович протирал платочком лысину и долго жал мне руку со словами:

– Восхищен! Сражен! Убит наповал! Ты сыграл свою роль гениально! Я и сам чуть не плакал, глядя на тебя. Ты мог бы сыграть всю скорбь мира! Сегодня же позвоню господину Евдокимову и расскажу, какой ты умный мальчик!

Через пять недель Григорий Аронович торжественно вручил новенький заграничный паспорт. И, как он говорил, кое-что очень вкусное от его драгоценной супруги Бэллочки. Он каждый раз что-нибудь от нее привозил для меня. Пирожки с индейкой, форшмак в стеклянной баночке и т.д. Теперь было уже окончательно ясно: я поеду на весенние каникулы в Москву. И если все будет хорошо с визой, то у меня есть шанс оказаться и где-нибудь за границей. Скорее всего, в Вене. Когда я думаю об этом, мне кажется, что это происходит не со мной. Москва! Вена! Мой дом, где у меня своя комната! И отец! Заботливый! Добрый! Умный! Талантливый! Как раз такой, о каком я мечтал. А еще ведь скоро мой день рождения!..

***

Игоряша тем временем придумал новое общешкольное мероприятие. Причем оно должно было по масштабам затмить все его предыдущие воплощенные идеи. У нас и до этого в девяносто шестом был кое-какой театральный кружок, но жизнь в нем едва теплилась. Занимались все больше младшие школьники. Ставили небольшие сценки для праздников и сказки, чтобы развлекать малышей на утренниках. Но наш историк решил вдохнуть в это дремотное существование новую жизнь. Он предложил глобальное мероприятие под название «Неделя театра». Суть его была в том, что в нем должны были участвовать все классы, со второго по одиннадцатый, каждый со своим мини-спектаклем. Причем каждый день соревновались по два смежных класса. В понедельник второй и третий классы, вторник четвертый и пятый, в среду шестой и седьмой, в четверг восьмой и девятый, а в пятницу – десятый и одиннадцатый. Суббота – закрытие недели и награждение победителей от всех классов. Причем два соревнующихся класса показывали один и тот же сюжет, но две разные инсценировки.

Второй и третий класс должны были поставить сцену бала во дворце из «Золушки». Текст взяли классический. В него разрешалось вносить изменения, но не более чем десять процентов от утвержденного организационной комиссией текста. Строго было регламентировано все: общая продолжительность выступления, количество артистов, занятых в постановках и многое другое. В постановках могли принимать участие только ученики данных классов, никаких приглашенных. Но любой исполнитель мог играть любое количество ролей. Нашему девятому и восьмиклашкам предстояло поставить несколько сцен из пьесы Шварца «Обыкновенное чудо». Игоряша встречался предварительно с каждым классом и оговаривал все нюансы. Дело дошло и до нас. Поскольку в нашем классе только девять человек, было понятно, что играть у нас в группе придется всем. Игоряша сообщил, что следует распределить роли и разработать общую концепцию постановки. И самое важное – решить, кто будет режиссером-постановщиком.

Некоторые роли не вызывали сомнений: Кристина – принцесса, Машка – кавалерственная дама Эмилия, вертлявый Витямба – министр-администратор. С остальными ролями было сложнее. Игоряша предложил ответственную роль королька отдать обладателю несомненно комического дара Сашке Медведеву, волшебника – Аверьянову, жены волшебника – Любе, Кирюше – второго, вечно несчастного министра, Руслану – охотника. Ну а принцем внезапно оказался я. Странно, что все с этим сразу же согласились, как будто это само собой разумеющееся. Витямба даже незло съязвил: