Исчезновения в Гальштате

…А мне Игоряша сказал потом наедине, что я большой молодец, что моя анкета, возможно, вообще лучшая на всем этом сайте и что он так и знал, что я сумею сказать все самое главное про себя из того, что сам я про себя знаю.

– А что, Игорь Дмитриевич, вы считаете, я про себя не знаю?

Но Игоряша не ответил, только улыбнулся и слегка, ободряюще похлопал меня по спине. Я подумал, что текст, который в видеопаспорте, кроме меня, произносила еще какая-то женщина, был ей дан вовсе не Лидухой и не старшим воспитателем, а именно Игоряшей. Пока я в кадре отжимался от пола и лазал по искусственной скалолазной стене, женский голос говорил, что «у способного романтичного мальчика не возникает трудностей с освоением школьной программы, что он обладает развитым эстетическим вкусом, обожает красоты природы. Саша умеет ценить тишину». Это мог во мне почувствовать только такой тонкий и внимательный психолог, как Игоряша.

Кстати, характерно, что только он имел такую почти ласковую кликуху среди ребят в девяносто шестом. Ну, еще, правда, есть у нас учительница по физре – Леночка. А так все учителя и воспиталка имеют в лучшем случае прозвища нейтральные. Я несколько раз пытался выяснить, кто же, собственно, так назвал нашего нового историка, но безуспешно. Хотя есть версия, что это был наш Витямба. Он вообще горазд придумывать клички. Поразительно, что все его клички всегда прилипают к их объекту так намертво, что человек уже и из детдома выпустился по возрасту, а кличка все с ним продолжает жить. Я думаю, что это у Витямбы такой настоящий филологический дар. Недаром он и по английскому лучший во всей школе.

Но вернусь к Игоряше.

С его приходом внеклассная жизнь в нашем заведении начала очень резко меняться. Правда, мы сначала этого не заметили, а вот некоторые учителя (и особенно Альберт Моисеевич) – да. И это даже удивительно, что наш старенький бывший директор, который давно уже на пенсии и который и создал когда-то, чуть не тридцать лет назад, наш детский дом именно в том виде, в котором он функционирует и поныне, который заложил все его основы, выработал традиции и методы работы с детьми, именно он первым осознал, что символизирует приход в девяносто шестой такого новатора и разрушителя всего окостеневшего и неэффективного, как Игорь Дмитриевич. Причем Альберт Моисеевич, который почти всем учителям говорил «ты» и даже директора называл Женя, Игоряшу всегда называет только на «Вы». Причем явно не из некоторой от него отстраненности, а из-за огромного уважения, которое он испытывает к Игоряше. Когда на педсовете неугомонная Химоза предъявляла Игоряше очередные претензии (якобы он своими действиями разрушает многолетние традиции проведения тех или иных мероприятий), Альберт всегда говорил, что вообще-то такую форму этого праздника придумал когда-то именно он. И он же считает, что в современных условиях это стало уже устаревшим и стало восприниматься детьми как что-то скучное. Что невозможно палками загонять современных детей на повторяющиеся из года в год однотипные концерты, экскурсии и встречи с ветеранами. Альберт требовал изменений того, что сам же когда-то создал. А Игоряша оправдывался, что он не собирается ничего из прежних традиций ломать. Что Химоза его не так поняла. Он всего лишь старается сделать внеклассную, как, впрочем, и классную жизнь детского дома, занимательной для ребят.

Все эти сведения нашим девятым классом были получены, естественно, через всегда бывшую в курсе всего Машку, которая, как обычно, “и не думала подслушивать”. Всего в нашем классе было только три девчонки: многодетная сестра Люба Лапушкина, красотка Кристинка и эта самая Машка. Она была довольно полненькой, носила очки на маленьком носике и целых три ряда колечек в правом ухе. Она не была такой стандартизированной вылизанной куколкой, как Кристина, и не обладала такой невероятной миловидностью и улыбкой Джоконды, как Любочка. Машка была совершенно иным типом. Впрочем, как это ни странно, все наши девочки, хоть и обладали совершенно разными характерами и темпераментами, прекрасно друг с другом ладили, что нельзя сказать обо всех остальных классах нашего детдома.

Машка была из семьи потомственных наркоманов. Она никогда этого не скрывала, даже частенько бравировала своим брутальным происхождением. При этом она частенько повторяла своим низким деловым голосом:

– Это счастье, что я оказалась в казенном учреждении, это просто счастье! Иначе я бы уже давно была на панели или в каком-нибудь притоне!

Все это Машка произносила таким интеллигентным тоном, что было совершенно очевидно, что с такой опытной и рассудительной девицей такого точно никогда не могло бы произойти. Для придания себе еще большей оригинальности Машка рассказывала и про своего старшего братца, который, по ее утверждению, «полностью переселился в иную реальность и там застрял навсегда». Витямба, естественно, давился со смеху от Машкиных перлов и постоянно ее пародировал. Он надевал на кончик своего носа чьи-нибудь диоптрические очки, вешал себе на нас проволочное кольцо и сообщал всем совершенно Машкиным грудным голосом:

– Это счастье! Это настоящее счастье, что я нахожусь на помойке. Потому что мой брат недавно немного повесился, и все из-за того, что он не живет на помойке…

Ну так далее, все в таком роде. Но Машка, когда видела Витькины пародии на себя, только говорила все тем же грудным деловым голосом чрезвычайно опытной и много повидавшей женщины:

– Какой-то детский сад! Утренник дошколят.

…Первым же мероприятием, которое организовал у нас Игоряша, был конкурс чтецов юмористических рассказов. Идея его возникла из ничего. Просто как-то в седьмом у Сашки Лапушкина классе заболела литературичка. Игоряша тогда еще не был их классным руководителем. Он был еще на испытательном сроке, и классное руководство ему, естественно, доверить не могли. Короче, литературичка заболела, и завуч попросила заменить ее и провести в седьмом урок истории. Но, придя в класс, Игоряша выяснил, что по литре они проходят Чехова. “Му-му” там, что ли… Игоряша сказал, что истории не будет, а будет, как по расписанию, урок литературы. Но так как он к уроку не готовился, то и опрос вести не будет. Просто он почитает ребятам один рассказ Антона Павловича Чехова, а они просто тихо послушают. И насладятся прекрасным русским языком великого писателя. Он достал свой навороченный планшет, быстренько нашел в нем какой-то текст и начал читать. Рассказ назывался «Оратор». Там один мужик, еще до революции, должен был речь на похоронах сказать про одного чиновника, но перепутал покойника и рассказывал про другого мужика. А тот, про которого он говорил, тут же рядом, у могилы, стоял. Сашка Лапушкин и его лучший друг Женька потом множество раз пытались передать, как Игоряша им читал. Особенно то место, где Игоряша, говоря об облагодетельствованных покойным чиновником детях и сиротах, внезапно поцеловал Женьку в затылок. А потом, правда, в угол сплюнул. Короче, они ржали как сумасшедшие! И все группы девяносто шестого детского дома потом хотели знать, почему седьмой хохотал так долго и мощно, что в кабинет литературы пришли одновременно директор, завуч и даже Химоза. Все думали, что у детей приступ какой-то. Женька пытался показать, какие рожи строил Игоряша, когда читал то за одного, то за другого персонажа, как он интонировал на разные голоса и, несмотря на то что весь класс просто умирал со смеху, умудрился даже ни разу не улыбнуться. По информации Машки, директор хотел объявить Игоряше выговор за нарушение дисциплины, но за него вступилась наша другая историчка, очень авторитетная Людмила Сергеевна. Она спросила директора: «А за что Вы, собственно, хотите наказать Игоря Дмитриевича? За то, что теперь весь седьмой класс начнет понимать и ценить великого писателя? Так за это ему надо благодарность объявлять». В общем, выговор не состоялся. Но и тема не рассосалась. Витямба и Ромка Аверьянов из нашей группы набрались смелости и попросили Игоря Дмитриевича и в нашем классе провести внеклассный урок литературы. Типа у нас все очень любят Чехова и мечтают услышать «Оратора». Игоряша тут же нашелся и предположил, что самым большим почитателем чеховского стиля в нашем классе наверняка является Александр Медведев. Но он подумает, как можно удовлетворить наше любопытство и внезапную любовь к русской классической литературе.

На следующее утро Игоряша попросил Любу и Кристину написать крупными буквами и вывесить на самом видном месте в столовке следующее объявление: «12 декабря, в пятницу, в 16-00, в актовом зале состоится конкурс чтецов юмористических рассказов. Вас ждут шикарные призы и очень много веселья! Запись участников производится у Игоря Дмитриевича в кабинете истории в любое время. Выбор репертуара будет производиться лично каждым участником. Об индивидуальных репетициях будет объявлено дополнительно».

Такого в девяносто шестом еще не было. И вначале как-то никто не решался идти записываться на конкурс. Надо сказать, что из детдомовцев вообще редко кто не боится выглядеть смешным. Проблема самооценки у нас стоит всегда очень остро. Но Игоряша и не думал опускать руки. Он решил, что раз никто не идет и все боятся, он сам начнет приглашать ребят из разных классов войти в состав конкурсантов. Самое удивительное, что он не стал зазывать к себе наших продвинутых, участвующих на первых ролях во всех мероприятиях ребят вроде нашего Ромки Аверьянова или того же Сашки Лапушкина. Он прямо на уроке, перед самой переменой, сообщил нам, что считает, что от нашего класса в конкурсе непременно надо участвовать Александру Медведеву. Впрочем, и другие, по желанию, могут присоединиться.

Сашка Медведев – человек, который все время либо играет в футбол, либо его смотрит по телевизору, – будет выступать со сцены перед всей школой на конкурсе чтецов?! Этого просто нельзя было даже предположить. Медведев, когда это услышал, просто онемел и почему-то встал… а потом сразу сел. Но Игоряша невозмутимо сообщил, что он уверен в большом потенциале Александра в качестве актера. И что ему непременно следует попробовать. И даже рассказ Игоряша ему уже подобрал.

…Никто не знает, что Игоряша сделал с Медведевым, как это вообще могло произойти, но выступление нашего суперфутболиста стало настоящей сенсацией. Игоряша изначально ввел очень жесткое правило: никто из участников до самого момента показа номера не имеет права никому говорить, какой рассказ он будет читать и даже какого автора. Иначе не будет эффекта неожиданности. И вообще – полная дисквалификация. Все репетиции проводились строго индивидуально и только один на один с Игоряшей. В общем, вся эта конспирация в течение всего месяца подготовки к 12 декабря до того подогрела всеобщий интерес в ДД, что в день конкурса зал был забит до отказа. Пришли все. Учителя в полном составе, попечительский совет весь до единого, кураторы от «Евраза» всех наших классов. Даже некоторые выпускники прошлых лет.

Стульями заставили все проходы в зале, малышню старшие ребята разобрали себе на колени.

В общем, был страшный ажиотаж. В первом ряду сидела за столом конкурсная комиссия в составе Альберта Моисеевича, заведующей нашей библиотеки, генерального директора «Евраза», и певицы-солистки нашего оперного театра. Жюри возглавлял аж главный режиссер новокузнецкого театра драмы.

Тон всему мероприятию задал, конечно, сам Игоряша. Прозвучала небольшая звуковая заставка, и в зале приглушили свет. На ярко освещенную сцену вышел Игоряша, и все ахнули. Он был во фраке и с бабочкой. Ну, у нас все привыкли, что Игоряша всегда очень элегантен и с большим вкусом одет. Но в этот раз это было что-то совершенно офигенное! Некоторые даже стали аплодировать. Игоряша непринужденно улыбнулся и, пожелав всем доброго вечера, несколько разрядил обстановку фразой:

– И что я сегодня так разоделся? Правильно, Ваня, ты подумал: выпендриваюсь… Но для сегодняшнего мероприятия этот антураж как раз самый подходящий. Ведь вы услышите, как выступающие чтецы будут исполнять классику русской юмористической литературы конца девятнадцатого – начала двадцатого веков. Мы заранее произвели жеребьевку. Таким образом, все наши двенадцать участников будут последовательно выходить поодиночке к микрофону и читать перед вами выбранный рассказ. После того как все выступят, мы объявим небольшой перерыв минут на двадцать. В перерыве наше уважаемое жюри будет определять обладателя главного приза нашего конкурса, а также приза за второе и третье место. В это время по залу пройдут наши ассистенты и раздадут всем присутствующим в зале специальные пронумерованные бланки для голосования. Вам надо будет поставить в бланке номер того участника, который, по вашему мнению, наиболее достоин обладать призом зрительских симпатий. Затем ассистенты соберут у вас заполненные бланки и передадут их счетной комиссии, составленной из наших самых лучших и самых неподкупных математиков из разных классов. Последние суммируют поданные голоса за каждого участника нашего конкурса и объявят того, кто станет обладателем приза зрительских симпатий. Итак, все участники готовы. Жюри… зрители… мы начинаем. Первым перед вами выступит один из самых младших участников нашего конкурса – ученик шестого класса Алексей Моисеев. Он прочтет рассказ Надежды Тэффи «Переоценка ценностей».

…И тут началось. Маленький, с тоненьким голосочком Леша на разные голоса и очень живо не просто читал, но и показывал юных дореволюционных гимназистов, которые детскими голосами бунтовали, требовали реформ, равноправия с женской гимназией и политических свобод. Когда же Лешка завопил писклявым голоском, что плюс к экономическим и политическим требованиям он еще требует жениться, в зале начали хохотать в голос. Короче говоря, первый же выступающий задал всему мероприятию самую высокую планку актерского мастерства. При том, что в зале время от времени вспыхивали аплодисменты и дружный смех, Лешка ни разу даже не улыбнулся. Он находился в образе, вернее, в нескольких образах и только делал паузы, ожидая, пока зал стихнет. Ровно так же реагировали на зал все двенадцать чтецов. Очевидно, Игоряша и это с ними отрепетировал.

Все до одного участника выступили уверенно и успешно. Аплодисменты и смех в зале достались каждому. Однако конкурс был только до выступления Медведева. После него уже было понятно все. И всем.

…Люба, которая руководила работой девочек-ассистенток, потом рассказывала нам всем в группе, как наш Сашка дрожал перед выступлением за сценой, как он то бегал беспрерывно, выглядывая из-за кулисы в зал, а то вдруг скукоживался где-то в углу на табуретке и погружался в некое полукоматозное оцепенение… Как он сам потом нам говорил, он корил себя за то, что согласился на этот безумный шаг – участие в конкурсе, он вдруг решил, что позабыл текст, что никак не может вспомнить даже первую фразу. Как он хотел убежать, но не мог подвести Игоряшу…

…– Под десятым номером в нашем конкурсе выступает ученик девятого класса Александр Медведев.

Когда Игоряша его объявил, Сашка медленно поднялся и пошел, как осужденный к месту казни. Игоряша шел ему навстречу и еще до того, как Сашка добрел до микрофона, он остановил его, заставил посмотреть себе в глаза, что-то шепнул Медведеву на ушко. Все ждали с особенным нетерпением именно этого выступления. Все знали Медведева. Все знали, что он обожает футбол и что он никак не может сосредоточиться на учебной деятельности. Что он страшно обидчив и вспыльчив. Что никогда не участвует ни в каких творческих мероприятиях, кружках. Потому что ему вообще мало что интересно. В общем, как бы это ни было обидно для Сашки, все считали его неплохим парнем, но недалеким и, в общем-то, плохо развитым интеллектуально. Даже историю, которую так безумно интересно, легко и талантливо преподавал Игоряша, он едва тянул. Хотя, конечно, по другим предметам его успеваемость была еще хуже. Все: и учителя, и попечители, да и все наши ребята – на самом деле не верили, что такое возможно. Но я знаю точно – все этого для Сашки очень хотели. И когда это произошло, все были по-настоящему счастливы за него. Медведев, ранее испытывающий счастье только когда он забивал гол и его команда побеждала, вдруг был счастлив от чего-то другого, ранее неведомого. Чего-то странного, щемяще-прекрасного. От чего-то, чего у него раньше никогда не было. И все мы, детдомовские дети, не умом, а только всем сердцем осознавали, что с одним из нас произошло чудо, которого не бывает. И вот оно! Вот сейчас. Здесь. Прямо на наших глазах…

Сашка читал гениально! Это был рассказ Тэффи «В поезде» – диалог двух дам, едущих в одном купе. Нереальное мгновенное перевоплощение из маленькой вертлявой еврееечки со сдавленным сопрано в грубоватое контральто крупной видной женщины. И тут же назад, и потом снова, и так весь рассказ. И нигде ни малейшей нарочитости или игры на публику. И при этом невероятно, невероятно смешно! Каждое слово, жест, даже взгляд обыграны настолько необычно и ярко, что весь зал просто оцепенел. Сашка был в белой рубашке и темных брюках, но казалось, что там, на сцене, стоят сразу две совершенно разные нездешние женщины и ведут между собой диалог. Когда он закончил, отошел от микрофона на шаг и поклонился, несколько секунд стояла просто гробовая тишина. Потом все начали орать. Не только хлопать и кричать «браво» – именно орать: «Медведев! Медведев!» Многие повскакали с мест. Людмила Сергеевна стояла во втором ряду и молча смотрела на сцену, Лидуха схватилась ладонями за щеки и покачивала головою из стороны в сторону. Главреж молча сидел, зажав рот рукой. Люба и Кристинка, страшно переживающие за нашего Сашку, тоже молча обнялись за сценою. Зал не умолкал. Медведев еще раз поклонился, а потом попятился назад, направляясь за занавес. И в эту секунду ему навстречу вышел в своем фраке Игоряша. Он быстренько развернул Медведева назад к рампе и снова подвел его в центр авансцены. И опять что-то ему сказал на ухо. Но как раз это Медведев хорошо запомнил и потом нам рассказывал. Игоряша сказал ему тогда:

– Вернись. Постой чуть-чуть перед ними. И запомни. Запомни эту минуту на всю жизнь.

Игоряша отошел в глубь сцены, оставив Сашку одного наслаждаться своим триумфом, но вдруг Медведев повернулся, нашел взглядом в глубине сцены Игоряшу и внезапно подскочил и прижался к нему головой и грудью. Только на секунду, и где-то в глубине темной сцены, но все увидели этот Сашкин порыв благодарности и преданности. Потом Сашка скрылся за занавесом, чтобы теперь самому оказаться в объятиях Любы и Кристины, а улыбающийся Игоряша вышел к микрофону, в несколько секунд установил тишину и сказал как-то даже заговорщицки, что он уже сегодня получил свой главный приз. И все поняли, про какой приз он говорит. Потом он постарался, чтобы все успокоились и внимательно посмотрели выступления еще двух замечательных чтецов.

Но в принципе, хоть одиннадцатый и двенадцатая участники выступили очень достойно и явно чувствовалось, что Игоряша очень много поработал не только с одним Медведевым, но и со всеми остальными одиннадцатью девочками и мальчиками, все же борьба велась только за второе и третье место. Судьба же гран-при была уже предрешена. В перерыве жюри сгрудилось вокруг главрежа театра, а зрители эмоционально обсуждали и голосовали. Было очень шумно. Все были возбуждены, и, хотя прекрасно понимали, кто победил, никто не расходился. Все ждали объявления результатов и награждения.

За сценой все участники тоже были возбуждены, но теперь не испуганы. Ведь все было позади. Каждый получил свои по-настоящему бурные аплодисменты и смех. У всех все получилось. И в этом и был весь Игоряша. Если он помогал ребенку что-то сделать, у того обязательно все получалось. Наш Сашка улыбался и даже иногда непроизвольно подпрыгивал – и он не думал ни о каком месте. Он просто наслаждался тем, что все позади, тем, что он смог все сделать так, как отрепетировал с Игорем Дмитриевичем. Что больше нет этого продолжавшегося целый месяц напряжения, мыслей, что он не сможет, что у него это просто не может получиться… Люба принесла в жюри расчет от счетоводов-математиков. Все были готовы к заключительному акту конкурса.

Дальше все было просто очень здорово. Очень приятно и красиво. Но теперь уже спокойно, без нервов и шоков. Все выступившие вышли на авансцену. Председатель жюри поблагодарил всех участников конкурса, отдельно отметив, что уровень всех чтецов оказался неожиданно высок. Причем очень. Потом Главреж как-то потеплел и перешел от официоза к нормальному языку. Он повернулся к залу и сцене вполоборота и как бы сразу для всех – и тех, кто на сцене, и тех, кто в зале, – сказал:

– Ребята! Когда ваш учитель истории приехал ко мне и попросил быть в жюри, я сначала не хотел этого. Я думал, что это будет дурновкусная самодеятельность. Но решил, что поеду. Просто чтобы детям, живущим без родителей, как-то посодействовать… Я потом сидел в этом зале и все время думал. Смеялся и думал. Господи! Какие необыкновенно талантливые дети! Какие у них друзья и учителя… Как они все болеют друг за друга! Как радуются успеху каждого! И как же этого не хватает в театре… Там все артисты всем завидуют, и там так не хватает вот этой свободы самовыражения, которую я тут вдруг ощутил. Мне надо было сюда не одному ехать, а всю труппу захватить. Пусть бы посмотрели, как можно читать. Играть. Дружить… Друг за дружку болеть. И еще хочу сказать: так, как сегодня, мне кажется, лет десять не смеялся. Некоторые из вас просто потрясающе выступали. Ну а ваш Саша Медведев – это, конечно, нечто особенное! Это большой талант! Настоящее дарование. Я бы хотел тебя, Саша, пригласить выступить перед нашими артистами на новогодний вечер. Я уверен, что ты произведешь фурор. Я тридцать пять лет в театре, но еще ни разу не видел, чтобы кто-нибудь так читал Тэффи. Это высший класс!..

Потом раздали всем участникам подарки, победителям – призы и грамоты. Медведеву в качестве главного приза достался новый мобильник. Он дико обрадовался и все не мог на него наглядеться. Главреж долго жал ему руку и презентовал абонемент на все спектакли драмтеатра на весь сезон. Оперная певица и Сашку, и всех остальных наших обнимала и целовала. В общем, все было просто классно! Вот только все это было снова без меня… Я отчего-то не участвовал и на всех фотографиях стою где-то в заднем ряду, сбоку…

Глава 4

Дерево за окном теперь совсем занесло снегом. И мне кажется, что так ему лучше, чем когда оно стояло с голыми ветками под холодными осенними дождями и ветром… И весь наш двор занесло снегом. И весь наш Заводской район. И весь город. Малыши катаются с горы на санках. Вон Пашка Лапушкин с какой-то девочкой пытается скатать снежную бабу. Но баба не катается – снег еще очень рыхлый. Бабу можно будет слепить после оттепели, когда он станет сырым и липким. Вон Кристина побежала через весь двор в сторону, заскочила в подъезд спортивного зала. Ах да… Пять часов вечера – у них репетиция танцевального кружка. Витямба уже там. Он у них солист. Обычно в танцевальных кружках одни девчонки занимаются. Но у нас в девяносто шестом как раз парней не меньше. Малыши каждой группы поголовно обязательно круглый год репетируют всякие там народные и характерные танцы. Причем все они обожают выступать в ярких костюмах перед ветеранами и вообще любыми зрителями. Потому что все им хлопают и умиляются. Но в подростковых группах такие занятия уже только по желанию. Впрочем, желающих во всех классах немало. Тот же Сашка Лапушкин и его друг Женька – постоянные участники нашего школьного танцевального ансамбля. И к седьмому классу у них накопился уже значительный репертуар, который они демонстрируют на всех наших культмассовых мероприятиях. Но все же постоянно занимаются танцами в старших классах далеко не все ребята. В нашем классе только трое – Витямба, Руслан и Кристинка. Ну, с Витямбой вообще понятно. Как говорит и Леночка, и другие наши физруки, Бушилов щедро одарен физически. И это правда. Он легко выделывает всякие акробатические трюки вроде сальто назад или колесо, может, стоя на руках, сделать шпагат ногами или крутить ими в разные стороны и даже показывать брейк-данс. Витямба очень спортивный, но, в отличие от футболиста Сашки Медведева, он еще и невероятно гибкий. Когда их данс-ансамбль выступает, всегда бывает заметно, что Витямба все делает как-то очень легко и мягко. Вроде бы все вокруг стараются, сосредоточены на том, чтобы не перепутать движения, а Витька, кажется, даже не напрягается. И еще очень заметно, что он чувствует музыку и передает ее характер. Вот наша Кристина – та даже не улыбается, хотя наш хореограф постоянно всем напоминает, что во время исполнения надо обязательно улыбаться. Когда Кристинка, как и все остальные, вспоминает об этом – она выдает такую застывшую и неестественную улыбку, что, кажется, уж лучше бы и не пыталась. Она старательно выполняет все, что говорят, но иногда кажется, что ей вообще все равно, подо что она танцует. Хоть грустное, хоть заводное, хоть лиричное – она просто делает движения в ритм. Витямба, конечно, не такой! За ним интересно наблюдать, когда он танцует. Кажется, что он вообще не думает, что выражает его лицо. Он просто погружается в музыку и ощущает ее характер. И он как бы внутри музыки. Его тело в ней живет, двигается. Я думаю, Витямба – очень музыкальный человек. Много раз я хотел его затащить с собой на занятия по гитаре или пианино, но он ни в какую! Говорит, у него нет никакого музыкального слуха и что он хоть и не отрицает классику, но все же любит ритмичную современную музыку. Как жаль! Ведь с ним мне было бы очень интересно обсудить и произведения моих любимых Баха и Моцарта. Он, конечно, смог бы сказать много интересного о том, что услышал. Потому что Витька – тонко чувствующий человек. И он, конечно, яркая личность. В отличие от меня… Во всяком случае, обо мне все так думают. Говорят (может быть, между собой), что «Белов – никакой». Но ведь я в этом сам виноват. Но обидно…

…Вон на репетицию помчались Сашка Лапушкин с Женькой, и с ними еще какие-то девчонки. Хоть бы оделись потеплее. В кедах и шарфы на рубашки… Хотя, конечно, бежать недалеко, только двор пересечь. Женька дождался, пока девочки окажутся как раз под моим деревом, и подпрыгнул, специально сбивая с ветки легкий снег. Прямо девкам на голову упал сугробик. Обе незло ругают его дебилом. Одна пытается слепить и кинуть в Женьку снежок. Все забегают в подъезд. Дерево покачивает им вслед снежными ветвями. Я смотрю в окно и вспоминаю… Хотел делать уроки, но что-то окно меня сегодня отвлекает. Я смотрю в него и сам не знаю, что чувствую… Скоро Новый год. Будут каникулы, подарки, экскурсии. И все так же хорошо, как и в прошлом году, и в позапрошлом. Как и во все года, что я себя помню. И так с трех лет. Но почему-то мне тоскливо. Это мой пятнадцатый Новый год. И я не знаю, каким он бывает, когда не здесь. Не в детском доме. И скоро, всего через два года и два Новых года, я отсюда уйду. И тогда уже окончательно перестану быть ребенком и так и не узнаю, каким может быть Новый год, когда ты еще ребенок, но ты дома, с мамой и папой. И тогда окончательно и уже навсегда не узнаю этого, не почувствую… Почему все это так?! Почему со мной? Разве я виноват? Разве все мы виноваты? Почему все так несправедливо? Блин… За что?

…Я вспомнил мою бабушку. Вернее, она была не моя бабушка. А чужая бабушка. У нее был свой внук, и она часто мне о нем рассказывала и показывала его фотографии. И я смотрел на этого сначала толстого мальчика, который постепенно становился выше и худее. И у него появлялись прыщи и длинные волосы. Его ползунки сменялись брючками, потом джинсами, потом увешанными цепочками штанами. А волосы из светло-русых превращались в темно-русые, а потом окрашивались в густой черный цвет. Бабушка любовалась этим мальчиком в любом возрасте, одежде, в любом виде. Она про него много рассказывала и часто одно и то же. Я молчал и слушал. Иногда она спохватывалась и, переведя взгляд в очках с фотографий на меня, говорила:

– Кажется, Саша, я тебе уже этот случай в булочной рассказывала.

Я кивал: да, рассказывала. Но вскоре она снова принималась за ту же историю. А я зачем-то слушал в сто пятый раз. Наверное, мне было как-то странно ощущать все это. Ведь такого со мной никогда не было. Я зачем-то приходил к ней и все это слушал и листал с ней альбом. И не мог разобраться в своих ощущениях.

Мы познакомились с Марией Александровной на улице, случайно. Была вот такая же зима, как сейчас. Падал снег. Она поскользнулась на тротуаре и хотя и удержалась на ногах, рассыпала по заледенелой мостовой апельсины из белого полиэтиленового пакета с ручками. Я полез собирать их, засовывать в ее пакет. Она благодарила меня и хотела угостить апельсином. Я не согласился, зная, что у пенсионеров и так мало денег и им, как нам, детдомовцам, никто их даром не принесет. Все надо покупать. Кажется, она все же потянула ногу и тронулась с места явно с трудом. Я предложил ей помочь дойти и донести апельсины. Там в пакете была еще какая-то крупа и несколько куриных ножек на белой пластиковой подложке. Шли медленно. Она боялась поскользнуться. Спросила меня, как меня зовут и в каком я классе. Про то, из какой школы. Я ответил, что из девяносто шестой. Это детский дом, что ли, заводской? Я ответил, что да. Мы еще немного шли молча. Морозный воздух превращал мои выдохи во влажные кристаллы. Кристаллы оседали на моей шапке с опущенными ушами. В окнах зажигались первые вечерние огни. Люди собирались в своих квартирах, включали телевизоры на кухнях и спрашивали своих о том, как прошел день…

– А меня зовут Мария Александровна. Спасибо тебе, Саша. Ты, наверное, замерз? Я ведь медленно хожу – успеешь тут заледенеть. Давай-ка я тебя напою горячим чаем. И варенье есть. Смородину летом сварила. Пятиминутка. Все витамины сохраняет.

Я не хотел есть. До ужина было не так уж много времени. Но я согласился и поднялся с Марией Александровной на ее третий этаж. В квартире были темноватые лампочки, пахло засушенной лавандой от моли, в санузле были крашенные в ярко-зеленый цвет стены и веревка, протянутая вдоль ванны. Я помыл и вытер руки сероватым застиранным полотенцем, висящим на крашенной в тот же зеленый цвет загнутой трубе, и сел на предложенный мне потертый темный стул у кухонного стола. Она налила мне заварку из серовато-беловатого чайника с неярким розоватым цветочком. Чашка была с рекламой чая Липтон. Но пахло не заваркой, а душистой геранью, которая не цвела в коричневом керамическом горшке.

Я грыз сладковатые сушки челночок (нам такие тоже часто давали в столовой) и ел чайной ложкой варенье из стеклянной розетки. Бабушка тоже пила со мной чай. Но она ничего не ела, а только смотрела, как ем я. Я отчего-то старался пить чай маленькими глотками и варенье ел тоже по чуть-чуть. Мы молчали… Мне не было тут как-то не по себе, хотя детдомовцам часто бывает очень трудно ощущать себя комфортно в чужом, неизвестном, не казенном доме. Я Марию Александровну ни о чем не спрашивал в тот наш первый вечер. Но я почувствовал, что она живет в этой маленькой квартирке в пошарпанной пятиэтажке совершенно одна. И я тоже был один. Странно… Но я был все так же одинок и когда приходил к ней. Но все же я иногда заходил.

…Дерево сегодня почему-то нарядное. Оно готовится к Новому году… Эй! Незачем! Ты же не новогодняя елка! Тебя никто не станет украшать лампочками, гирляндами и блестящими шарами. Тебя все равно никто не заметит. Этот праздник не про тебя.

Нет. Уроки сегодня я не смогу сделать… Это очевидно. Может, выйти погулять? Люба, наверное, сейчас с сестрой Галей у Пашки в группе. Может, Кирюша захочет пройтись по воздуху? С ним так хорошо бывает гулять. С ним комфортно молчать. Можно просто смотреть в сумерки морозного неба и слушать, как легко поскрипывает снег под легкими, как у игрушечного кукленка, тоненькими Кирюшиными ножками. Можно даже не смотреть в его лицо и при том знать, какое оно сейчас. Тихая полуулыбка и ласковое выражение его глаз никогда не меняются. Кирюша живет всегда именно с таким выражением лица. Он просто не знает, что мог бы быть другим. Злым, завистливым, самовлюбленным… Иногда я думаю о том, какими мы станем, когда пройдет много лет, мы уйдем из нашего грустного дома, разъедемся по разным городам, надолго потеряем друг друга.

А потом вдруг, может, даже случайно, – именно вдруг снова увидимся, и я узнаю в этом худощавом маленьком неказистом человеке с выцветшим глазами и устало опущенными плечами моего Кирюшу. Того самого, безобидного, тихого, с кем я мог так искренне молчать, который был так доверчив и так горько и беззвучно плакал, сидя или идя рядом со мной. И тогда я, наверное, крепко и надолго обниму его. Потому что я никогда не делал этого тогда, давно, когда мы были одинокими детдомовцами, которыми мы все равно остались и теперь. Я откуда-то точно знаю, что через много лет я увижу и застыну, прижав к себе моего друга детства, которому я так и не сказал тогда, то есть сейчас, как он много значит в моей жизни, как часто я думал о нем и как знал, чем обернется его жизнь. Как же иногда в моей голове все перемешивается… И то, что происходит сейчас, и то, что уже было, и то, что неминуемо еще произойдет. Произойдет не только со мной, но и с другими людьми, которые уже промелькнули и еще промелькнут в моей предстоящей судьбе.

…На улице совсем стемнело, и мне уже надо было как можно скорее бежать в детдом. Если я слишком сильно опоздаю на ужин, меня начнут искать. И поскольку я не «бегунок», будут реально волноваться. Среди наших есть целый специфический контингент регулярно убегающих. Так вот за них особо и не беспокоятся. Не первый раз. Но если пропал кто-то, кому бежать некуда и не к кому, вроде меня – сразу подключают полицию. Тем более сразу вызывает беспокойство, что пропал ребенок, который в детдоме с раннего детства, вроде меня. Я засобирался. Поблагодарил ее за чай и приют. Бабушка смотрела, как я судорожно собираюсь, и на прощание пригласила обязательно заходить, как время будет. Я побежал в детдом.

Через неделю я, хотя и не планировал этого, почему-то зашел к Марии Александровне опять. Я не знал, пригласила ли она меня тогда, в первый раз, только из вежливости, но, придя к ней еще раз, вдруг почувствовал, что она рада моему приходу. Мы снова пили чай. Но теперь уже гораздо больше разговаривали. Она спросила меня, несколько смущаясь, о том, как я попал в сиротский приют. Она так называла наш девяносто шестой. Я рассказал, чтобы она уже больше про это не спрашивала. Рассказал и про умершую, когда я был еще маленьким, мать, про отца, который с собой не справился, про то, что через три года я уже выпущусь, но пока не знаю, чем буду заниматься. А потом начала рассказывать она. Сначала о себе, о своем детстве во время войны. Про то, как не хватало еды, так как все отправляли солдатам на фронт. Как потом работала маляром и жила в общей комнате в бараке. Как много лет ждала отдельную квартиру, как родилась дочь, и ей потом дали-таки квартиру в новом доме, в этом самом, просто тогда он был новый. Еще в ее жизни была поездка вместе с маленькой дочерью на Черное море, в Анапу, свадьба дочери, рождение внука Паши. И вот, собственно, и все. Вся ее жизнь так и прошла. И было в этой жизни так немного хорошего, так немного того, чего бы хотелось вспоминать, что Мария Александровна очень быстро рассказала мне обо всем, а затем по много раз повторяла одни и те же немногочисленные яркие моменты. Я вскоре уже знал их наизусть, но продолжал который раз слушать ее пояснения к фотографиям в альбоме. Я никогда не задавал бабушке никаких вопросов о том, почему она живет одна и почему ее дочь и внук к ней не приезжают. Но постепенно у меня сложилась картина ее настоящей одинокой старости.