Цербер. Найди убийцу, пусть душа твоя успокоится

Второй ищейка схватился за портьеру и вернул миру два утренних пирога с рыбой.

– Улики мне испортишь, дурак, – беззлобно проговорил Лавр Петрович.

Второй ищейка сполз на пол.

– Ох… – выдохнул он. – Что-то мне… того-с…

Лавр Петрович посмотрел на отпечатки сапог на полу.

– Недолго был… – его глаза пробежали по следам к креслу. – Грязи с ног мало натекло… Сапог крупный. Наш…

– Тут ещё один след, – первый ищейка стоял у стены, что напротив окна. – Поменьше. Каблук с внутренней стороны стёрт. Должно, косолапый…

Лавр Петрович привычно встал на колени, заглянул под стол. Там он встретился взглядом с головой Свиридова. Рот полковника был скошен, вывернутый глаз брезгливо смотрел на скомканный клочок бумаги. Лавр Петрович протянул руку, кряхтя, ухватил клочок. Развернул. Неуверенной детской рукой на нём было написано: «Над равнодушною толпою…»

– Да-с… – пробормотал Лавр Петрович.

Поднявшись, он шагнул ко второму ищейке, который так и сидел в углу, ухватил шнур от занавески и ловко обмотал вокруг его шеи.

– Из рояля в гостиной выдрал, – проговорил Лавр Петрович. – Ловко накинул… На спинке кресла следы от струны остались.

Лавр Петрович натянул шнур, глаза второго ищейки округлились.

– А когда дёрнул, силу не усмирял, чтоб голову начисто сковырнуть.

Лавр Петрович ослабил петлю, посмотрел на свои ладони с красными следами от шнурка:

– И сам порезаться должен был знатно. Что ж он, боли не чувствует?

– А может, и вовсе не человек это? – второй ищейка снова зажал рот руками.

– Ну вот, давайте теперь все блевать будем и глупости говорить! – возвысил голос Лавр Петрович. – А ну пошли вон!

От громких властных слов его все заторопились к выходу. Даже тело безголового полковника Свиридова, казалось, собралось в путь.

Бошняк уже две недели сидел в крепости, и его ещё не вызывали на допрос. В заключении он увлёкся изучением плесени. Он не знал трудов, ей посвящённых. Разве что Аристотель мимоходом записал где-то, что есть грибы, а есть плесень, и не очень понятно, чем они различаются. Тюремная плесень быстро росла не только на казённой каше, но и легко разрушала камень. Чтобы определить свойства распространения плесени при разной температуре и влажности, Бошняк расширил щель в окне и выстудил камеру. Но за стенкой стал кашлять Фабер. Бошняк не верил в его кашель. Тот кашлял слишком показно и натужно. Стоило только Бошняку закрыть щель, как Фабер в то же мгновение кашлять перестал.

Со времени закладки крепости и появления в ней плесени прошло уже более ста двадцати лет. Изучая глубину поражения камней, Бошняк рассчитал, что плесень, если не противостоять ей, может уничтожить стену за каких-нибудь две с половиной тысячи лет. Бошняк знал, что любой вид стремится к доминированию. Чем проще организм, тем легче ему размножиться в природе – достичь своего рода власти. Возможно, и человек, упрощая свою жизнь, избавляясь от сомнений, следуя за своими рефлексами, пытается достичь власти над себе подобными, над природой и в конце концов убить её и себя. Бошняк подумал, что все историки от Геродота, Фукидида[13 - Фукидид (ок. 460 – ок. 400 до н. э.) – крупнейший древнегреческий историк, автор «Истории Пелопоннесской войны».], Клитарха[14 - Клитарх (IV век до н. э.) – древнегреческий историк; сын Динона из Колофона, автор сочинений по истории Персии и о жизни Александра Македонского.] до Татищева[15 - Василий Никитич Татищев (1686–1750, Болдино, Дмитровский уезд, Московская губерния, Российская империя) – российский инженер-артиллерист, историк, географ, экономист и государственный деятель. Автор первого капитального труда по русской истории – «Истории Российской», основатель Ставрополя-на-Волге (ныне – Тольятти), Екатеринбурга и Перми.] и Карамзина были неправы, описывая лишь отвлечённую цепь событий. Её же следовало описывать как преступление. Как цепь явных и скрытых мотивов, всеобъемлющий план уничтожения ближнего и дальнего своего. Эти мысли вдруг оказались чрезвычайно приятны здесь, в каземате, когда лежишь, укрывшись шинелью, и слушаешь гудение ветра.

За стеной беспечно, не соблюдая порядок и смысл строф, декламировал Фабер:

Куда, куда завлёк меня враждебный гений?
Рождённый для любви, для мирных искушений…

– Илья Алексеич, вы только одно стихотворение у Пушкина выучили? – спросил Бошняк.

– Да-с… – отозвался прапорщик. – Аглаю Андреевну хотел побаловать. Но так и не успел… Оно про одного француза – Андре Шенье, который пошёл на плаху из-за своих убеждений.

Зачем я покидал безвестной жизни тень,
Свободу, и друзей, и сладостную лень?
Судьба лелеяла мою златую младость;
Беспечною рукой меня венчала радость,
И муза чистая делила мой досуг.

Фабер представлялся Бошняку нескладным, высоким, похожим на драную цаплю юнцом. Бошняк так ни разу и не заглянул к нему в каземат. Ему было приятнее думать, что в соседней камере вообще никого нет.

В красной от вечернего солнца двери тюремной камеры аккуратно лязгнул замок.

Фабер смолк.

В камеру Бошняка, стараясь не шуметь, проскользнул надзиратель.

Приход надзирателя Бошняк воспринимал как должное, вроде появления полового в трактире. Они все казались ему на одно лицо. Рождённые низкорослыми, чтобы не разбить голову о дверную притолоку. Плотно упакованные в мундир, с торчащими над воротником прозрачными пустыми глазами.

– Ваше благородие, вам записку передать велено. – Надзиратель протянул скомканную в ладони бумажку. – Не извольте беспокоиться. Плочено.

Бошняк взял записку.

Надзиратель, неслышно ступая, удалился, притворил дверь. Тихо провернулся ключ.

– Все записки плац-майор Аникеев самолично читает, – сквозь дыру в стене зашептал Фабер.

– С чего вы так решили?

– А он мне сам сказал-с. Вот, говорит, приду в свой кабинет после трудного дня, открою шкап, достану папку с вашими записками к Аглае Андреевне – и аж слеза берёт, как хороши.

– Стало быть, не все записки до адресата доходят?

– Те, в которых о бунте хоть самая малость, не доходят. Так что о бунте не пишите-с.

Бошняк разгладил на колене листок:

«Sasha, faites attention. Je crois qu’ils veulent vous tuer. Le Comte Witt est еgalement en danger, mais il a, contrairement ? vous, la possibilitе de se dеfendre. С.S.»[16 - «Саша, будьте осторожны. Полагаю, вас хотят убить. Граф Витт тоже в опасности, но у него, в отличие от вас, есть возможность за себя постоять. К.С.»]

Записка Бошняку не понравилась. Она больше напоминала донесение. Ни тебе «мой милый», никаких ахов и расползшихся от слёз букв. Бошняк улыбнулся, отложил листок, прошёлся по камере. Было странно, что она ещё не уехала. Она должна была уехать.

За решёткой висели чёрные деревья. Бошняк хрустнул пальцами и принялся делать гимнастику. Угроза несправедливого следствия с одной стороны и быстрая расправа с другой позабавили его.

Бошняк очистил оловянную миску от присохшей каши, согнул её, разогнул. «В конце концов это даже интригует, – подумал он. – Да и стоит ли верить её словам?»

Бошняк выломал острый край, положил на пол, выпрямил ударом каблука и спрятал в карман.

В круглом отверстии от сучка блеснул глаз Фабера.

– Александр Карлович, отчего вы сюртук не носите?

– Повода нет.