Димитриос Ништяк из тотема Совы. Героическая фантастика

– Опять мне морока, что тебе на день рожденья подарить…

Глава третья

Прошло полгода, а воз и ныне там! Как летали коммерческими рейсами, так и летаем! Последняя забастовка грузчиков в Мадридском еропорте на пять часов задержала! Когда ж ероплан-то папаня родит, а? И сколько можно в отеле на Мальдивах жить? Говорил же: папаня, я туда часто наезжаю, клуб у нас там дайверский и рыбалка, а отель убогий, персонал – обезьяны, по-человечески не понимающие. До смешного же доходит: заказал грейпфрутовый сок, из флоридского грейпфрута, спецом сказал: флоридского! Так нет, притащили местный! А его в рот не возьмешь, он же не розовый! Давай, говорю, дом построим, нормальных слуг привезем, хоть перед людьми не стыдно будет, а то спрашивают: ты на Мальдивах где остановился? А я, как дурак, отвечаю: в Хилтоне… Слово-то какое: «остановился»! Типа, покакать! А был бы дом, отвечал бы: живу я тута! Мимо не пройдешь, дом Совина всякий покажет! А папаша: нерационально! Триста пятьдесят дней в году дом простаивать пустой будет! Ну, пустой, ну и что! Зато, когда надо, крыша над головой нормальная… Нет, как бы на него нажать, а? Ведь деньги девать некуда, чего ж жадиться на ероплан? И с учебой достал окончательно: ученье свет, а неученье – тьма, корень учения… и так далее, по списку! Ну, получу адвокатский диплом, и что? Папа Ваня! А будешь юридическую службу контролировать, говорит! За зарплату, а как же! Смешно!

Митя шёл по тропинке между буков. Ему здесь нравилось. В Италию он прилетел на семинар по Римскому праву, организованный его колледжем в рамках программы студенческого обмена. Вот уже третий день он жил в живописном кампусе в Апеннинах, среди нетронутой природы и симпатичных итальянских студентов, причем студентки преобладали. Телохранитель Кузя деликатно шел с сумкой в десяти шагах позади. Вот, после этого поваленного ствола водопадик, а за ним – теннисные корты… Сзади раздался приглушенный шум и невнятное восклицание Кузи. Что ещё за …? Свет померк, отсеченный вонючим мешком, накинутым на голову. Чьи-то руки проворно опутали тело веревкой, подхватили и понесли.

«Похищение!» – успел подумать Митя и забился в тщетных попытках вырваться. Удар по голове чем-то тяжелым и мягким, вроде мешка с песком, отключил сознание.

Очнулся он совершенно голый в каком-то сарае, а может, и в хлеву, судя по мощному запаху навоза. Солнечные лучи проникали сквозь дырявую крышу и щели в стенах, образовывая четко очерченные столбики света с играющими в них пылинками. На земляном полу, усыпанном соломой, сидели и лежали с полдюжины человек, Кузя в том числе. Все были голые и прикованы к длинной цепи, пропущенной сквозь наручники. Нет, не наручники! Кандалы! Грубо кованные кандалы! Митя и Кузя были крайними. Увидев, что хозяин пришел в себя, телохранитель дернулся к нему:

– Дмитрий Иваныч! С Вами всё в порядке?

– Кой хрен, в порядке! Башка разламывается… Похитили меня!

– Уж похитили, так похитили! Ничего сделать не смог, Дмитрий Иваныч, уж извините! Они меня сразу оглушили. Думаю, не меньше пятерых навалилось.

– Да пес с тобой! Навалились на него… Что теперь-то делать? Пусть хоть одежду отдадут! Свинство какое… Папаня выкуп заплатит, сколько скажут, только пусть условия нормальные создадут сперва. Приходил уже кто-нибудь?

– Не, я как очнулся, никто не приходил, только эти…

Митя присмотрелся к соседям. Трое смуглых парней его возраста, один мужик постарше, лет тридцати, один пожилой, седоватый.

– Кто-нибудь говорит по английски? – громко спросил сын олигарха.

Недоуменное молчание было ответом.

Вопрос был повторен по испански и по французски – та же реакция. Язык, на котором говорили пленники, опознать не удалось.

– Во, блин, влипли! Что, вообще, происходит? Кто они все такие?

– Думаю, Дмитрий Иваныч, их тоже похитили…

– Не тебя спрашиваю! Где тут, хоть, сортир-то?

Вопрос повис в вонючей атмосфере хлева без ответа. Поёрзав, кое-как примостился у стены. Задницу больно кололи сучки и камешки, но, что ж делать!.

Прошел час. Или больше, не поймешь без ходиков. Стукнул засов, дощатая дверь распахнулась, и в хлев вошли двое, явно братья. Один, старший, держал короткую дубинку, другой тащил котел и миски. Одеты оба были в туники из грубой ткани и сандалии. В глиняные щербатые миски младший вертухай черпаком раскладывал какую-то крутую кашу и раздавал её узникам. Ложек при этом не выдавал. Получивши миску, арестанты садились на корточки и начинали есть прямо руками. Получил миску и Митя. Определить злак, из которого была сварена каша, он не смог. В миске также нашлось несколько кусочков мяса и сала. Запах был так себе.

– Мужик! Старшего позови! – воззвал Кузя по английски и по французски.

Старший недоуменно взглянул на него, засмеялся и что-то негромко сказал раздатчику. Тот тоже засмеялся, кивнул и ответил. До наших узников донеслось слово «галл» или что-то вроде.

Увидев, что Митя с Кузей медлят приступать к трапезе, старший вертухай показал жестом, мол, ешьте быстрее, и погрозил дубинкой. Пришлось быстренько очистить посуду, обжигаясь и давясь. Жратва Мите не понравилась, но объявлять голодовку было глупо на данном этапе, пока похитители не выдвинули свои требования. После того, как миски были собраны, был выдан кувшин воды литров на восемь – тоже глиняный. Пили все в очередь прямо из него, помногу, в запас. Митя тоже напился, понимая, что может пройти много времени, прежде чем принесут ещё. Вода была чистая, ключевая. И на том спасибо!

Дверь снова захлопнулась. Судя по наклону солнечных пыльноватых столбиков, день клонился к вечеру. Делать было нечего. Только ждать. Время от времени кто-нибудь из арестантов отходил в дальний угол и, не стесняясь, справлял нужду. Воздух это не освежало, но выбора не было. В сумерках опять пришли давешние вертухаи, принесли несколько охапок свежей соломы. Зарывшись в солому и прижавшись к друг другу для сугрева, заключенные стали готовиться ко сну. Соседи тихо переговаривались на своем непонятном языке. Кто-то явно молился. За стеной чирикала ночная птица, заканчивая каждую фразу чем-то вроде вопроса: ток-ток? Шуршали мыши. Сквозь вонь тянуло дымом: где-то рядом было жильё. Непонятный день закончился. Что-то будет завтра? Митя уснул.

Проснулся утром от зуда: за ночь клопы, а может, и кто похуже, искусали ноги и живот. Яростно почесавшись везде, где мог достать скованными руками, поднялся. Тело за ночь слегка одеревенело, но холода не чувствовалось. Сделав несколько приседаний и помахав руками, почувствовал себя лучше. Гремя цепью, сходил в угол, оправился. Остальные, зевая и почесываясь, также встречали новый день заточения.

– Я, Дмитрий Иваныч, до полночи пытался цепь сломать, или руки из кандалов вынуть. Только не вышло. И кандалы не ключом заперты, а заклепаны на заклепку. Зубило нужно! – сообщил Кузя.

– Сам вижу, не фига и пытаться.

Отворилась дверь и принесли завтрак – ту же кашу и кувшин. Процесс принятия пищи уже не вызывал такого отвращения, как вчера. Быстро поев и попив, Кузя снова попытался установить контакт с тюремщиками, но те лишь пожали плечами, и пересмеиваясь, вышли. Не прошло и часа, как они вернулись. Старший показал дубинкой на выход. Цепочка голых мужиков, спотыкаясь и путаясь в цепи, вереницей двинулась из сарая. Они оказались во дворе окруженного стеной из дикого камня приземистого дома с оконными проемами без стекол. В дверях, закрываясь рукой от солнца, стояла и смотрела на пленников совершенно русская баба – в длинной рубахе, фартуке и платке. Поодаль стояла арба с огромными колесами, запряженная парой быков. Быки меланхолично жевали жвачку, туповато помаргивая лиловыми глазами и отгоняя мух подергиванием ушей. Мальчишка лет десяти усердно тер им спины пучком соломы. Увидев пленников, он засмеялся и что-то крикнул вертухаям. Те ответили и подвели цепочку к колодцу. Митя, к своему изумлению, сумел распознать несколько слов: это была латынь! Недаром он учил этот язык уже три семестра! Он разобрал слово «рабы», «вода» и «достаточно». Но этого же не может быть! На латыни никто не говорит, мертвый язык! Тем временем их построили около колодца, и младший вертухай стал по очереди окатывать их водой из деревянной цыбарки. Такие, значит, водные процедуры. Вода была холоднющая, но никто не возражал. Смыть хоть немного грязь и освежить зудящие расчесы было приятно. После омовения старший надсмотрщик выдал каждому стиранную тряпку, которую надлежало использовать как полотенце и набедренную повязку. В меру способностей Митя и Кузя справились с этой задачей.

Критически осмотрев посвежевших арестантов, хозяева загнали их на арбу. Мальчишка легонько хлестнул быков прутиком и, взяв под узцы правого, повел со двора по каменистой пыльной немощеной дороге, извивавшейся между деревьев. Старший из братьев, засунув дубинку за пояс, развлекался тем, что хлопал кнутом, сбивая им придорожные репейники. Младший, идя рядом с арбой, долго косился на Кузю, затем спросил:

– Галл?

Кузя не понял, и Митя объяснил, что галлы жили когда-то на территории нынешней Франции. Кузя изумился:

– Какой я им, нахрен, галл! А по-каковски они, вообще, говорят-то, Дмитрий Иваныч?

– Вроде, по латыни. Сейчас попробую спросить…

Напрягши память, составил в уме фразу. Спросил:

– Куда едем?

Конвоир охотно ответил:

– На рынок.

Он сказал ещё что-то, но Митя не понял.

– На рынок нас везут, Кузьма.

– На рынок? А за каким? Ничего не понимаю! – обескураженно отозвался телохранитель.

В животе у плененного сына олигарха забурчало от нехороших предчувствий.

Нет, как это все понимать? Говорят по латыни, одеты в туники, везут на рынок. Явно не картошку грузить! Что за хрень? И где мы, вообще, находимся? Признаков цивилизации ни хрена что-то не усматривается… Ни телеграфных столбов, ни дорожных указателей, ничего от двадцать первого века. Даже дорога выглядит так, как будто по ней сроду машины не ездили. Эй, вот и деревня! Да странная какая! Посередине довольно большая площадь с фонтаном, дома вокруг с не застекленными окнами. Только занавески и ставни. Вон, явно, храм какой-то, с деревянными колоннами и очагом с потухшими угольками. В дверном проеме виднеется статуя голой тетки в венке. Народу на площади всего десятка два, что-то продают с крытых прилавков. Несколько теток с маленькими детьми и корзинками оживленно торгуются за какие-то овощи. День явно не базарный! Вон мясник скучает, ножик точит. Мух вокруг тучи – требуха прямо на земле валяется. Покосился на арбу зверем, погрозился ножом. А мы-то здесь причем? Оп, стой, раз-два! На помост, значит, надо подниматься. Ну-ну…

Их выстроили на помосте недалеко от храма. Мальчишка притащил из фонтана воды в кожаном вонючем ведре. Все напились и стали ждать. Немного погодя к старшему, который с дубинкой, подошел дядька средних лет, в тунике и плаще, причем туника была получше качеством даже на глаз. Явно здешний смотритель рынка, или как там это правильно называется. Переговорив, получил несколько монет. Монет! Кто ж сейчас монетами расплачивается! Сделав какие-то пометки железным штырем на вощеной дощечке, ушел. Старшой взобрался на помост, набрал воздуху в пузо и завопил:

– Рабы! Свежие, дикие рабы!

Митю как громом ударило. Действительно, латынь, все слова он понял. Но рабы! Их что, продают?! Вот так, открыто? Как же это…

Покупатели не спешили расхватывать товар. Подошла парочка бродячих собак, принюхались, затем разлеглись в тени помоста. Девчонка лет десяти остановилась поглазеть. Что-то пошутила с сыном хозяина, сама же заливисто рассмеялась. Побрела дальше, загребая пыль босыми ногами. Примерно минут через двадцать подошел мужичок, по виду крестьянин. Потыкал пальцем в живот одного из парней, задрал губу, осмотрел зубы. Зубы были не очень. Отойдя в сторонку, долго торговался с хозяином. Наконец, поладили. Парня отцепили от общей цепи и новый владелец увел его. Тот не сопротивлялся.

Рабовладелец, сидя на чурбачке у помоста, время от времени лениво повторял свой рекламный призыв. Солнышко припекало, донимали мухи. Вдруг хозяева оживились: к помосту приближались крытые носилки с кисейными занавесками. Носилки тащили восемь потных африканцев в белых набедренных повязках. Рядом важно ехал верхом дядька в расшитой чистейшей тунике и белом плаще с пурпурной каймой. В руке у него был кнут. Щелкнув, спугнул с дороги старика с осликом. По сигналу носилки поставили на землю, и из них выглянула богато одетая тетка лет тридцати пяти. Или старше. Макияж на тетке был совершенно непривычного вида: густо наведенные брови, румяна во всю щеку. В то же время ни теней на веках, ни губной помады. В ушах – тяжелые золотые серьги, множество браслетов на запястьях, все пальцы в перстнях с самоцветами.

Вот оно что, кино снимают из древнеримской жизни! Только, как я-то попал, по ошибке, что ли? Ну, держитесь гады, будет вам кино! Документальное! Не расплатитесь, в тюрягу упеку! Щас, выйдет режиссер, крикнет: стоп! Снято! И все разрешится… Но – увы! И камер, камер нигде не видно…

Тетка в носилках, улыбаясь, показала на Кузю. Тот приосанился. Мужик в плаще спешился, подошел и сдернул с него набедренную повязку, как фантик с конфеты. Кузя ахнул, и попытался прикрыться ладошкой. Хозяин легонько треснул его дубинкой по рукам и богатырь Кузя предстал во всей красе своих двадцати пяти лет. Во всей компании он был самый высокий и мускулистый. Тетка задумчиво прожурчала что-то, и хозяин, поддев дубинкой мошонку Кузи, продемонстрировал его мужское достоинство. Тетка кивнула и сообщила, что экземпляр отличный.

– Да что же это, Дмитрий Иваныч! – едва не плача завопил красный, как мак, Кузьма.