Поймать и приспособить! Полусказка

Не сробел Емеля, отвечает учтиво:

– По добру, да не совсем по здорову, Змей Горыныч. Обогреться хочу, да одёжу высушить. Онучи тож… А трут-то мой отсырел, никак костер не разожгу. Пособил бы, а?

Засмеялся Змей Горыныч:

– Это мы запросто! Только, как сулился, отдашь мне самое своё дорогое, когда завтра домой возвернешься. Сюда, на эту поляну доставишь.

И лапу, значит, протягивает. Плюнул Емеля себе на ладонь, пожал лапу. Змей Горыныч пламенем дыхнул – вмиг костёр разгорелся. Емеля только руки озябшие к огню протянул: глядь, а Горыныча-то уже нету! Ну, одёжу снял, вокруг костра развесил. Онучи тож. Высушил, оделся. Лапнику елового наломал, у костра постелил, зипуном укрылся – переночевал, значит. Утресь встал, болотной водицей умылся, грибов нажарил, позавтракал. Набрал клюквы полный короб – не зря же в такую даль чапал! К вечеру домой пришел. А там… все встречные бабы его поздравляют:

– С возвращением! Да с прибылью вас, Емельян Лукич! С доченькой-красавицей!

Обмер Емеля. Восемь лет они с Маланьей женаты были, детей не было, а тут, вдруг, ни с того, ни с сего – дочь за одну ночь! Побежал к себе в избу. Маланья его на пороге с дитём новорожденным встречает, кланяется:

– Здравствуйте, Емельян свет Лукич! С возвращением! Мы уж думали, вас по осени медведь задрал! Уж и в поминание вас записали, не прогневайтесь.

Глянул Емельян вокруг ошалело: лето в разгаре, не осень!

– Как же так? – спрашивает жену.

– Да как ушли вы по клюкву за десять дён до Рождества Пресвятыя Богородицы (11 сентября, прим. Автора), так и пропали.

– А нынче…

– А нынче у нас третий день Петров пост (7 июня, прим. Автора).

Как раз девять месяцев прошло! Непонятно… Только не стал Емеля непоняткой этой заморачиваться, ибо стукнуло ему в голову, что придется ему свою доченьку-кровинушку Змею Горынычу отдавать! Ясный перец, дитё нынче у него – самое дорогое! Заплакал Емеля…

На другой день, как девчушку окрестили, поплёлся опять на ту поляну. Крикнул несмело:

– Эй, Змей Горыныч! Тута я…

Выполз тот из кустов.

– Принёс ли самое дорогое?

Емеля на колени упал, рыдает:

– Смилуйся, Змей Горыныч! Не вели Настасьюшку тебе отдавать! Дай нам на неё с бабой моей порадоваться!

– Ладно, – смилостивился Змей Горыныч, – Отсрочку тебе дам! Приведешь Настасью ко мне, когда заневестится! Но – смотри! Обманешь – всю вашу Широкую Здесю пожгу да попалю, а девку всё равно добуду! Понял ли правильно, запомнил ли хорошенько?

– Да понял я, понял…

Поклонился Емеля чудищу до земли – и давай бог ноги! А про себя думает:

«За шестнадцать зим мало ли, что случиться может! Или Змей помрёт, или я, или Настасья… куда-нибудь уедет…»

Только зря надеялся! Ни сам не помер, ни Змей Горыныч (видели люди, как он над деревней пролетал!), ни Настя никуда не уехала, но за шестнадцать зим выросла в красавицу неописуемую. Высокая, статная. Коса золотая до пяток в коленку толщиной, щёки румяные, брови собольи, стрельчатые, глаза большущие, синие-синие. Губы бантиком! Зубки ровные, жемчужные. И фигуристое всё при ней, где надобно – круглится, где надобно – топырится, как положено. Токмо талия слишком тонкая, пальцами обхватить. По весне аж семеро, в том числе двое из соседних деревень, свататься приезжали. Отказать пришлось всем семерым, хотя двоим, мельникову сыну Антипу и сыну стрелецкого старшины Потапу отказывать ой, как не хотелось! Добрые были женихи: и румяные, и дородные, и богатые!

Начался Петров пост. Покряхтел Емеля, покручинился, да делать нечего. Взял он Настю за руку и повел на Горелое болото, вроде, за клюквой. Удивилась девица:

– Какая ж нынче клюква, батя? Только-только поспевать начала! – но пошла, ослушаться не посмела.

Привел её Емеля на заветную поляну. Звать Змея Горыныча не стал. Коли ему надобно, то пусть сам и озабочивается! Овёс за лошадью не ходит! А может, он вообще, забыл? Велел девушке у костра сидеть, кашу варить. А сам ушёл, слезами заливаясь.

Настя заскучала маленько, песенку напевать принялась. Зашуршали кусты и Змей Горыныч тут как тут – на песню выполз:

– Здравствуй, девица-красавица Настя!

Обмерла Настя со страху. Змей уж и лапы к ней протянул, только вдруг слышит грозное:

– Нут-ко, лапы убрал!

Оглянулся: стоит рядом бабка древняя, в подкову согнутая. За плечами короб лубяной, в руке клюка.

– Ты почто, чудо-юдо, на красну девицу посягаешь?

– Не твоё дело, старая! Она мне обещана!

Удивилась бабка:

– Да на что она тебе?

– Не скажу! – уклонился Змей Горыныч, – Проваливай, не мешай!

Тут бабка клюкой Настю пристукнула, скороговоркой протараторила:

– Комаров тебе ловить, на болоте будешь жить, стань ни рыбой, ни змеюшкой, стань зеленою лягушкой!

И в тот же миг оборотилась девица лягушкой. Змей Горыныч аж зарычал от расстройства. А Настя-лягушка прыг – и в болото! Горыныч в болото не полез, уполз с досадой восвояси. А бабка и говорит:

– Не печалься, девица-красавица! Придёт день, поцелует тебя добрый молодец, витязь да красавец, и сбросишь ты лягушачью кожу да станешь красавицей пуще прежнего!

Иван замолк. Трое слушателей переглянулись. Генерал вопросительно приподнял левую бровь:

– И где ты эту сказку слышал, курсант?

– У себя в деревне, товарищ генерал-майор! Бабушка рассказывала.

Генерал подошел к карте и, обращаясь к штатским, веско произнёс, обведя указкой неровный круг:

– Я полагаю, что искать надо тут, приняв за точку отсчёта деревню Широкая Здеся!

– Совершенно с вами согласен, – отозвался старший штатский, – Только, судя по всему, встреча Змея Горыныча с мужиком состоялась, как минимум, век тому назад… Но попытаться можно.

– Да, другой информации всё равно нету, – вздохнул молодой штатский.

– Кого пошлём, Николай Николаич? – деловито постучал карандашом по столу одноглазый штатский, – Надо бы малую группу, для конспирации. Там же, в деревне, каждый новый человек интерес вызовет. Разговоры пойдут, кривотолки… А то и следить от усердия примутся, пограничная же зона! И вся операция насмарку!