Димитриос Ништяк из тотема Совы. Героическая фантастика

– Мой тотем – сова. Ночная птица: Ху-гу! Ху-гу! Понял? – латынь уже гораздо легче соскакивала с языка. Практика, и ещё раз практика!

– О-о! Это сильный тотем! Символ мудрости!

Они ударили по рукам. Встали, и фехтовали ещё около часа, пока не прозвонил гонг на обед. После обеда полагалась сиеста – два часа отдыха. Кто же бьется на полный желудок! Митя блаженно растянулся на тюфяке в прохладе своего нумера. Все тело болело, но это была здоровая боль активно работавших мышц. Ничего, ещё денек-другой, и втянемся! Судя по всему, я тут не самый плохой боец. Вон, даже бабу сегодня дадут, и вино… Но, как он меня по башке-то, а? На голову бы мокрую тряпку, чтобы шишка не разрослась… И не заметил, как задремал.

Гонг!

Вскочил, наскоро умылся у кадки. Где там мое орудие производства?

Сарух уже ждал. Снова отрабатывали приемы и приемчики. Некоторые движения казались странными, ненужными, но Сарух объяснил, что это – для связки с другими ударами и блоками: то-есть, проведя удар, немедленно приходишь в готовность для следующего. До перерыва выдохся конкретно. Пить Сарух разрешил только три глотка:

– Надо, чтобы сошел лишний жир, чтобы ты был жилистый и неутомимый. В настоящем бою, который длится полчаса или три четверти часа, выносливость очень понадобится.

– А ты был когда-нибудь на арене? – прохрипел Митя пересохшей глоткой.

– Да. Дважды.

– И что?

– Что, что! Убили меня, оба раза! – Сарух захохотал над собственной неуклюжей шуткой.

Мите смешно не было.

После перерыва Сарух дал веревку, заставил прыгать, объяснив про слабые ноги. Потом – подтягиваться на турнике, ходить гусиным шагом, боком и спиной вперед, отбивая одновременно удары щитом. Незаметно тени стали длинными, пришло время ужина.

Поплескавшись у кадки и поужинав, почувствовал себя лучше. Вот только ноги стер на острой щебенке, давно босиком не ходил. В конце ужина пришел Корнелий и владелец школы Марцелл.

– Что новичок? Справляется? – поинтересовался Марцелл.

– Да, господин, я им доволен, – почтительно доложил Сарух.

Корнелий внимательно оглядел Митю.

– Покажи ноги, Димитриос! – приказал он.

Заботливый какой, надо же! Ну, на, смотри!

Корнелий и Марцелл озадаченно переглянулись:

– Пятки нежные, как у младенца! Ты что, всю жизнь летал по воздуху, как Меркурий, с крылышками на щиколотках? Даже у носящих сандалии шкура на подошвах толще! Намажь на ночь дёгтем, а потом сосновой смолой, возьмешь на кухне, у повара. Он также даст тебе вино. Ночью с тобой спит Олла. Салют, Димитриос!

Ну, вот. Коротко, ясно и по деловому! Что за Олла, однако? Которая из рабынь? Кроме блондинки Брунгильды здесь ещё три…

– Пойдем вон туда! – потянул его за руку Сарух.

Он уже наскреб с котла сажи и принес бритву.

– Я изображу сову на груди, с распростертыми крыльями и отверстым клювом, – пообещал он, укладывая Митю на стол.

– Э, ты нарисуй сначала, я хочу посмотреть! – запротестовал тот.

Сейчас наколет ещё что попало, а потом не сведешь!

Пожав плечами, Сарух ловко изобразил на штукатурке угольком летящую сову. У парня, безусловно, был талант, сова получилась впечатляющая. Митя расслабился и стиснул зубы. Сарух работал быстро. Зажав между пальцев бритву так, чтобы выступала лишь самая кромка лезвия, он делал надрез и другой рукой сразу втирал сажу. Чувствовался немалый опыт: крови почти не было. Боль была терпимая. Через минут сорок татуировка была готова. Её смазали оливковым маслом. Вывернув голову, Митя попытался рассмотреть свою грудь: то, что он увидел, ему понравилось. Сова была, как живая, и при том отменно свирепая.

– Теперь тебе не страшны злые духи! И мудрость твоего тотема тебе поможет, вот увидишь! – хлопнул его по спине довольный удачной работой художник, – Пойдем на кухню! Вино, вино, вино! Оно на радость нам дано!

Повар, полноватый раб с огромным носярой, выдал кувшин вина литра на полтора. Митя, с согласия Саруха, плеснул на ладонь попробовать. Та же самая кислятина, которой Корнелий угостил его по дороге с рынка.

– Какое это вино? – показал он на кувшин.

– Местное, – буркнул повар, доставая из шкафа баночку с дегтем, и другую, со смолой.

Сарух, тем временем, уже присосался к кувшину. Митя сожаления не испытал.

Выйдя из кухни, тщательно вымыл ноги, вытер собственной набедренной повязкой. Намазал дегтем. Защипало конкретно! Сверху наложил слой смолы. Посидел не двигаясь, чтоб засохла. В темнеющем небе зажигались первые звезды. Стрекотали цикады и летали светляки. Воздух посвежел, хотя не было ни ветерка. Труп на стене подвялился и уже почти не вонял. Жизнь казалась прекрасной. Только сколько её осталось, жизни-то…

Гонг прозвонил отбой.

Стараясь идти на ребре стопы, проковылял в свой ХVIII нумер. Не успел плюхнуться на матрас, как в дверь из сумерек коридора проскользнула женская фигура в бесформенном балахоне.

– Салют, Димитриос! Я Олла, – она потянула завязки, и одежда упала с её плеч.

Кожа девушки таинственно светилась в скупом луче звёздного света, проникавшем из окошка. Черты лица в полутьме было не разглядеть. Но стройная, черненькая, невысокая.

– Салют, Олла!

Она, не двигаясь, стояла у двери.

– Ты красивый, новичок, – тихо засмеялась девушка, – Мне повезло сегодня!

Митя был в замешательстве. Так, без всяких прелюдий, ему было неловко, и он не знал, с чего начать.

– Как ты хочешь, о гладиатор? Стоя? Лёжа? Я умею многое, – пришла на помощь Олла.

– Ляг, полежи рядом. Я должен привыкнуть к тебе, – застенчиво прошептал Митя.

Она легла, прижалась тесно. Осторожно провела пальцем по бровям, погладила по голове. Пахло от неё чесноком, едким женским потом и розовым маслом. Немного, но отчетливо. Такая, значит, миазма. Но эта смесь запахов не отталкивала, а наоборот, возбуждала.

– Это духи? – пробормотал Митя, легонько целуя партнершу в шею.

– Ну, что ты! Откуда у нас, рабынь, духи! Это я сорвала несколько роз и натерлась цветами… – прошептала она в ответ, нашаривая ладошкой его мужское достоинство.

Под рукой произошло маленькое чудо: то, что, казалось, умерло от усталости, вдруг расцвело и гордо расправило могучие плечи. Обнаженная, прохладная грудь Оллы прижалась к его зудящей от свежей татуировки груди. Грудь была небольшая, приятной заостренной формы с большим соском, очень упругая. Мите захорошело.

– Эй, Димитриос! Ты будешь пахать сегодня свою пашню или нет? – неожиданно раздался голос соседа справа, африканца Феликса (Феликсом его назвали уже в школе, так как его настоящее имя было не произнести), – Я хочу спать, но надеюсь прослушать хотя бы первую борозду!

– И я тоже! Не будь свиньей, поторопись! Ведь вставать с зарей! – поддержал сосед слева, аравийский еврей Моше.