В начале было трое. Ироническая шпионская фантастика

…Нет, я не играю на клавикордах. Гармошка – другое дело! … Это вроде клавикордов, портативный вариант… Барон! Не надо! Не стреляйте в менестреля, он играет, как может!

Глава восьмая

С тех пор дядя Яша стал ходить в Арбатскую квартиру каждый вторник. Специального приглашения не требовалось. Некоторые приходили регулярно, некоторые – от случая к случаю. Каждый раз было интересно и весело. Собиралось каждый раз не более дюжины, но всех членов кружка-клуба было около пятидесяти. Дядя Яша перезнакомился со всеми. Кроме музыки нашлись и другие общие темы, в том числе нумизматика. Кое-кому дядя Яша сделал настойку из иголок любимого кактуса, чем снискал огромное уважение и почет. И все отмечали прилив творческих сил! И музыканты, и актеры, и писатели (приходили и такие).

Однажды, в начале лета, дядя Яша несмело заговорил о гитаре. Очень уж хотелось ему настоящую, с хорошим глубоким звуком.

Народ воспринял проблему серьезно и с пониманием.

– Понимаешь, Петрович, на заказ строить слишком дорого и долго. У всех трех мастеров, что на Москве, заказов на три года вперед, да и цены – двадцать тире пятьдесят тысяч, – компетентно объяснял Антон Васильевич, реставратор.

– Не потяну, – увял дядя Яша, – даже если все продать, что дома есть…

– Но есть и другой путь! Сейчас многие уезжают и иногда можно отличные инструменты купить недорого. Часто ко мне обращаются: оценить, покупателя найти… Там деньги более реальные. Посматривай! Я тоже буду иметь в виду.

Вскоре стали расходиться. Уже в метро Антон произнес, глядя в сторону:

– А знаешь, о чем я мечтаю? О трубке. Настоящей, старинной, глиняной. Только в такой табак имеет совершенно особенный вкус! Да где ж найдешь!

– У меня есть, – рассеянно ответил дядя Яша, – Я тебе подарю. Заедем ко мне, слушай!

– Да ты што-о! Да я тебе… Яша! Что ты хочешь, гитару? Будет тебе и гитара, и… и бубен Страдивари!

Через две недели Антон Васильевич позвонил.

– Есть отличный инструмент! Работы крепостного мастера графа Воронцова, Варламова. 1799 год. Гусарский вариант, салонная, значит, гитара, небольшая. Но звук – изумительный, и состояние превосходное, только колки заменить надо, а то строй плохо держит. Самому Денису Давыдову принадлежала! Даже автограф его есть.

У дяди Яши забурчало от волнения в животе. Удача!

– Слушай, сколько просят-то?

– Просят восемь тыщ, но поторгуемся! Только быстрей надо, у человека через неделю поезд на Вену. Обещал подождать до послезавтра.

Дядя Яша засуетился, как суетится проспавший на работу человек, ищущий по всей квартире потерявшийся носок.

Деньги! Нужны! Срочно! (Позволю тебе напомнить, Читатель, что столько в те времена стоила автомашина Жигули. Даже трошки поменьше!). На книжке таких денег не было, едва половина. Повздыхав, вытащил из шкафа альбомы с коллекцией. Если продать вот это, это и это… короче, большую часть, то хватит. Монеты он другие со временем найдет, а гитара нужна сейчас! Сложил альбомы в портфель и стал дожидаться вечера, что бы пойти в клуб нумизматов.

Монеты ушли удачно, за сколько и рассчитывал. Жалко было, конечно, почти тридцать лет собирал. Но, как говорится, новые песни придумала жизнь, не надо, ребята, о песне тужить!

Позвонил Антону, договорился завтра идти за инструментом.

Встретились на станции «Площадь Революции». Идти было всего пять-шесть минут, но дядя Яша от волнения весь вспотел. Ради такого события он оделся не по погоде в свой лучший шевиотовый костюм-тройку. Деньги были сложены для сохранности в специально сшитый Шурой пояс.

– Пришли, – пробормотал Антон Васильевич, – Помни, Яков – твое дело молчать и надувать щеки.

Он позвонил. Дверь открыл грустный пожилой человек, чем-то похожий на грача: длинный нос, одно сутулое плечо выше другого. Молча кивнул, узнав реставратора, жестом пригласил войти. Квартира была почти пустая, видно было, что человек живет уже на чемоданах.

Антон представил их друг другу. Человека звали незатейливо: Абрам Ефимович.

– Вот, смотрите, – положил он потертый футляр с гитарой на стол.

У дяди Яши захватило дух. Гитара была изящна и красива, как женщина! Красновато-коричневый лак с мелкими трещинками придавал её облику необыкновенную элегантность. Размер короба, и верно, был меньше привычного, но это придавало инструменту особый стиль и шик!

Достал из футляра, подкрутил колки, настраивая. Колки, и верно, подносились, нуждались в замене… Взял аккорд, другой. Звук был глубокий, сильный и, в тоже время, нежный, вкрадчивый. Гриф, тоже несколько уже привычного, ладно ложился в руку. Сыграл короткую пьеску. Звук наполнил комнату, переливался и дрожал, замирая где-то под потолком. Качнул инструмент, добиваясь вибрации звука – и возникли залихватские, волнующие душу цыганские переливы. Снова осмотрел гитару: сквозь инкрустированную перламутром розетку читалась залихватская подпись: Д. Давыдовъ и ещё что-то.

На глазах у Абрама Ефимовича выступили слезы:

– Этот инструмент не выпускает из страны министерство культуры. Мой сын уехал три года назад, это его гитара, и все три года я искал возможность вывезти её. Я унижался, я пытался давать взятки – ничего не помогало! Видно, не судьба… Но я рад, что отдаю Мулю в хорошие руки.

– Мулю!?

– Ну да, так гитару назвал Денис Давыдов: Муля! Там, внутри, если приглядеться, можно таки прочитать…

Они сели за стол. Дядя Яша достал и откупорил бутылку крымского муската. Хозяин принес рюмки и пачку Юбилейного печенья.

– Мы не хотели уезжать, не такие уж мы… сионисты. А к антисемитизму мы притерпелись… Но мой мальчик бредил небом, хотел быть лётчиком, а его не брали ни в военное училище, ни в гражданское. Инвалид пятого пункта! Сейчас в Израиле он заканчивает лётную школу, служит в ВВС. А я здесь один, и каждую ночь вижу его во сне… Я был в отказе три года без объяснения причины. Но теперь я таки еду! Говорят, там хорошая пенсия… и апельсины…

Слёзы катились по его лицу и капали с плохо выбритого подбородка. Абрам Ефимович не вытирал их.

– Я москвич, я родился и прожил здесь всю жизнь, даже в эвакуацию отказался ехать, сына вырастил в одиночку. А там… всё чужое, кроме моего мальчика… Мне страшно.

Сердце дяди Яши сжалось. Он-то знал, что такое летать, не по наслышке. Что такое единственный сын ему объяснять было тоже не надо. Детей у них с Шурой не было восемь лет, всех врачей-профессоров обошли – без толку. И вот, однажды, проходя мимо Елоховской церкви, пожалела Шура старенькую бабку на паперти, подала трешку (старыми). Бабка остро взглянула на красивую молодуху, и без предисловий прорекла:

– На Успенье Богородицы исповедайся, причастися, да помолися Заступнице. А как домой вернесси – сразу с мужем ляжь, тоды понесешь, касатка.

И пропала куда-то, как дым, растаяла. Сильно удивилась Шура: откуда бы незнакомой бабке знать про её беду? Но, хоть и была маловерующей и в церковь ходила всего три раза в жизни, сделала как велено, не говоря мужу. И – получилось! Родился сыночек, назвала Алексеем, что значит – Божий Человек. А бабку ту Шура больше так и не встретила, хоть и искала – отблагодарить хотела.

Дядя Яша глотнул вина, вспоминая. Глянул на хозяина, вынужденного продать любимую гитару сына. И дядьку этого стало жалко невыносимо: шутка сказать, уехать в чужую страну, начинать жизнь заново на старости лет, бросить все нажитое, могилы родителей…

Он засопел, расстегнул пояс и положил деньги на стол.

– Здесь ровно восемь, пересчитайте!

Абрам Ефимович поднял на него удивленные глаза:

– Разве мы таки не будем торговаться?

– Нет, – ответил дядя Яша, не обращая внимания на отчаянные знаки, подаваемые Антоном.

– Ну, тогда… Позаботьтесь о Муле!

Дядя Яша промолчал, только кивнул. Ему хотелось пообещать, что он не расстанется с этой гитарой ни за что на свете, но в горле стоял комок и слова не шли с языка.

Они вышли. Дядя Яша неловко прижимал футляр с Мулей к животу, и чувствовал, как удары его сердца слабым эхом резонируют внутри чуткого инструмента, который он полюбил с первого взгляда, как когда-то Шуру.

Так в этот вечер наш герой впал в состояние счастья.

…Сигару, Портос? … Ага, гаванская! Затянитесь! … Теперь окуните кончик в коньяк, снова затянитесь и почувствуйте разницу… Г-м, я имел в виду кончик… сигары, месье!