Роман за жизнь, или Секреты из-под занавески

– Па-па! – по слогам проблеял Даня. – Откуда вы взялись?

– Шоб я так жил! – мужчина покачал головой. – Матери твоей, перэд тем, как… обещал найти тибя.

– Мама умерла!? Когда? Почему мне не сообщали? – закричал Даня на весь перрон.

– Не умерла так умрёт, когда увидит на кого ты стал похож! Стиляга! Тьфу! – он смачно сплюнул себе на бороду. – Патлы отрастил, как баба. Ты би ещё бантик на них повязал. Кошмар! И это мой син! Данька, – он помахал перед его носом пальцем, – не нервируй миня! Марш домой!

– Папа, я здесь, я в Ростове, …я женился, – невнятно промямлил Даня, указывая на рядом стоящую женщину.

– На этой? – спросил старик, меняясь в лице, в ужасе пятясь назад. – Данька, где били твои глаза, когда ты вибирал жену? Или ты смотрэл в другое мэсто? Поверь отцу – то мэсто у всех женчин одинаковое, – он окатил стоящую рядом с сыном женщину брезгливым взглядом.

– Как звать?

– Марусей зови, а хочешь Сарой буду, – она потянулась к бороде старика. – Волосатый какой. Как хочешь, так и зови. Шампанским угостишь девушку или сразу перейдём к делу. Это недалеко. Здесь за углом. Обслужу, как в сказке. Главное – деньги вперёд и не умри, дед, от восторга! – раздался хриплый женский голос.

Даня с ужасом поднял взгляд на женщину.

Рядом с ним стояла пьяная вокзальная шлюха. Под левым глазом расплылся синяк. Во рту не хватало двух передних зубов. И разило от неё перегаром так, что хотелось надеть на лицо кислородную маску.

– Кем эта шлепарша (грязнуля, неряха) будет работать в Одессе? – простонал старый Соломон, хватаясь за голову. – Её улицы подметать не возьмут! Харпе (позор)! Данька, бист мешуга (Ты сошёл с ума)!

– Зачем мне твои улицы, папаша? – произнесла хриплым голосом «мадам». – Я и на своих зарабатываю неплохо, – и сплюнув себе под ноги, поплелась вдоль перрона. – Говно клиентура сегодня, – пробурчала под нос.

– Здравствуйте, – раздался нежный голосок.

– И вам здоровья, – ответил Соломон, приподнимая шляпу.

– Папа, познакомься, моя жена Наташа, – Даня облегчённо вздохнул, увидев в глазах отца искру одобрения.

– Син, шо ты молчал нам с мамой, шо женился?! Ми би на свадьбу приехали, стол шикарный накрили. Ой, вей! Кого ми вирастили! Кусок дегенерата! Наташенька, я папа этого цидрэйтер (ненормального) – твоего мужа.

– Даня, почему ты мне солгал, сказав, что родители отказались приехать на нашу свадьбу? – спросила Даню. На глаза набежали слезы.

– Деточка, я тибе скажу «почему». Потому, шо этот шэйгэц (шалопай), – он воткнул палец в грудь сына, – украл у моего друга хрустальную дардале (висюльку) от люстры. Абраму не било удобно мине это сказать, а моему сину било удобно сперэть чертову стекляшку от люстры, которую честный одесский ювелир делал на заказ. Я не знал, как смотрэть ему в глаза! Я уже не говорю о том, шо Данька сбежал от его дочери – невесты, которую ему просватали. Но с этим ладно. Она таки удачно вишла замуж. Правда, её муж немного мишигенер (ненормальный), но это не так заметно, как бить лысым. Данька, говори отцу зачем тибе понадобилась дардале? Или ты думал, шо Абрам Семёнович дурак и ложит камни, где попало? Приедешь в Одессу, пойдёшь к Абраму просить прощения. ПонЯл! – сверкнув глазами, строго произнёс Соломон. – В нашем роду воров не било, нет и не будет!

Он посмотрел на Наташу и расцвел в улыбке.

– Наташенька, поехали в Одессу. Найдём тибе хорошего мужа! Шо тибе нужен наш дэфэкт?

– Я Даника люблю. Он ошибся, с кем не бывает. У нас в сиротском доме тоже воровали, иногда…

– Наташенька, поверъ папе, ты больше никогда не будешь сиротой, – старик покачал головой. – У тибя в Одессе большая и добрая семья. Приедем домой, найдем тибе работу и заживете, как все. Кем ты хочешь работать?

– Я детский врач.

– Доктор? Доктор, это хорошо! Ученая! Шэйн ви голд (красивая, как золото), – он радостно причмокнул губами. – Оказивается у моего сина неплохой вкус! Дети, шо вам жить в задрипанном обчежитии? Бил я там. Клоповник! – старик переводил взгляд с сына на невестку. – Поехали домой. Мэста всем хватит! – весело произнёс Соломон Соломонович, – и подхватив в руки тяжёлый чемодан сына, весело посвистывая, зашагал вдоль перрона.

– Тётя Фира, тётя Фира, – раздавался голос со двора, – Наташка рожает!

– Шо ты мине зэ бобэ майсэс (бабушкины сказки) рассказиваешь! Еще неделя до родов! – отозвалась Фира. – Я в шкафе порадок делаю, некогда мине.

– Вы шо, тёть Фир?! – за её спиной дышал, как загнанный конь, протрезвевший Колька – дворовой алкаш. – Стою я на базаре за прилавком, – рассказывал он, – а тут Наташка идёт, уткой переваливается. Я как раз опохмелился. Только закусить хотел, а она, как взвизгнет, схватилась за живот, да бряк на ящики с помидорами. Весь продукт к едреной фени в сок превратила, и орёт: «Маму Фиру зовите, рожаю». Тут бабы к ней подоспели. А меня послали…

– Куда?

– За вами!

– Головкой идёт или ножками? – спросила, раскладывая аккуратно по полкам, выстиранные, выглаженные пелёнки.

– Охренеть! – Колька попятился назад, пока не упёрся позвоночником в дверь. – Невестка ваша рожает! – крикнул. – Там народу видимо – невидимо собралось. Все дают советы – дышать, не дышать, тужиться.

– Ой, мамале (мамочка)! – взвизгнула Фира, до которой наконец дошло, о чем толкует Колька – сосед. – Наташенька рожает? Дишать говоришь, не дишать! – и она с воплем выскочила из дома.

Соседи свесились из окон, обсуждая свежую новость, – роды любимой невестки Фиры, детской докторши, в прошлом сиротки из Ростова.

Глава 4

Аркадий вошел во двор. Здесь, как всегда пахло пригоревшей кашей, жаренными бычками, свежими овощами и красным борщом, заправленным чесноком. Над головой, от балкона к балкону, от окна к окну, тянулись натянутые тетивой бельевые верёвки, увешанные трусами, платьями, штанами, рубахами, разноцветными тряпками и множеством детского белья.

Сегодня здесь было тихо, непривычно тихо.

Он поднял взгляд на знакомые окна. В открытом окне кухни на подоконнике стояли кастрюли.

«Опять не поставил суп в холодильник», – подумал, улыбнувшись.

Он взбежал на второй этаж, подойдя к двери с табличкой «Портной Яков Хаймович Фукс», нажал на кнопку звонка. Дверной звонок не работал, он постучал в дверь кулаком.

– Отец, это я, Аркадий! – крикнул, надеясь, что старик услышит его.

Но дома никого не было. Аркадий спустился во двор. Сел на лавочку, закурил сигарету.

Из окна квартиры первого этажа выглянула соседка.

– Ви кого ищете, гражданин? – спросила, подозрительно разглядывая Аркадия.

– Тётя Фира, вы меня не узнаёте? Я Аркадий Фукс.

– Аркаша? Ой-ой-ой! Соломон – крикнула вглубь квартиры, – Аркаша Фукс приехал!

– Где ты шлялся, дорогой рэбёнок? – спросил Соломон, загребая Аркадия в объятия. – Садись к столу, кушай. Глянь, как исхудал? Если би не рэмень, шо держит штаны, ходил би ты с голым попом! Тётя Фира такой борщ сварила! Ты, когда кушал борщ в последний раз? Улыбаешься. А вообче, когда ты кушал в последний раз?

– В поезде подкрепился, дядя Соломон, – ответил улыбаясь.

– В поезде! Прэдставляю сибе, шо за дрэк(дерьмо) ты там кушал!

Фира, укачав внука, подсела к мужчинам за стол, с улыбкой глядя на Аркадия, который с «треском за ушами» уплетал красный борщ.

– Тётя Фира, дядя Соломон, как отец? Что за ерунда с его похоронами?