В дебрях Кара-Бумбы
– Ну ты, ты! Успокойся! Подумаешь, какой изобретатель!
– Не изобретатель, а настойчивый человек.
– Ну ладно, пусть настойчивый! Только не хвастайся!
А я и не хвастался. Мне просто очень хотелось, чтобы Лёшка по заслугам оценил мою выдумку уехать из города.
В то лето, когда все ребята с нашего двора после экзаменов разъехались по лагерям и деревням, мы с Лёшкой остались в городе. Вышло так, что у Лёшки заболел отец и слёг в больницу, а у моей мамы на дачу денег не было.
Обычно наши семьи – уж который год подряд! – уезжали за сто километров от Москвы под Коломну, в небольшую деревеньку, расположенную неподалёку от Оки, и там жили до конца августа. А в это лето нам было обидно, что мы опять не сможем поселиться в просторной избе у нашего сверстника Сашки Косого и его матери тёти Груни. Это были очень приветливые и добродушные люди, и к нам они относились как к своим родным.
В общем, июнь и половину июля мы с Лёшкой ещё крепились: играли в футбол, ходили в детский парк в драмкружок, купались за парком в пруду величиной с блюдце. Но когда однажды Лёшка вытащил из пруда на своей спине две чёрные пиявки, терпение моё лопнуло.
– А знаешь, – сказал я, – а ну его ко всем собакам, этот пруд! Давай завтра махнём на Оку! Встретим Зойку, покупаемся!
– Хм!.. Махнул один такой! – безнадёжно усмехнулся Лёшка. – А кто нас отпустит одних? Мамы, да? Ой, умора! А если тебе на Зойку охота посмотреть, так бы сразу и сказал.
И тут же мой план поездки на Оку он разбил в пух и прах.
Я знал, что Лёшкина мама, Тина Львовна, никуда его одного не отпустит. Но почему бы не попробовать уговорить её? Ведь попытка не пытка? И если мы её уговорим, значит, я скоро увижу Зойку!
Вечером у себя дома за ужином я был очень грустный, еле-еле ковырял вилкой в тарелке, смотрел на маму отсутствующим взглядом.
– Что с тобой? – наконец спросила она.
– Да так… ничего…
– Нет, а всё-таки?
– «Всё-таки, всё-таки»!.. – сказал я с горечью. – Все ребята разъехались кто куда, и Лёшка вот также завтра один на Оку уезжает, а я дома сижу…
– Его отпускают одного?! – изумилась мама.
– Да, одного! – Я сделал очень честные глаза.
– Странное дело, я вчера была у Тины, но она мне ни слова не сказала об этом. А ты хотел бы с ним поехать?
– Конечно! А что тут нам делать, в Москве? Сиди пыль глотай!
– Хотя что ж… – вдруг в раздумье сказала мама. – В деревню – это дело. На два денька, пожалуй, и можно прокатиться. И у меня котлеты на завтра есть. Вы с утра хотите ехать?
После этих слов я бросил ужин и побежал к Лёшке.
– Добрый вечер! – сказал я, заходя к нему в комнату. – Ну как, Лёшка, подготовка идёт?
– Какая подготовка? – насторожилась Тина Львовна.
– Как – какая? Меня мама отпустила на три дня к тёте Груне. У нас уже котлеты жарятся. И Лёшка хочет со мной…
– Что-о?! – Тина Львовна побледнела. – На три дня? А вот я сейчас позвоню твоей маме и проверю. И если ты солгал, ноги твоей здесь больше не будет!
Тина Львовна кинулась к телефону. Я заволновался: а вдруг всё раскроется?
– Наталь Петровна, – сказала в трубку Лёшкина мать, – это правда, что вы… Что? У вас котлеты горят? Хорошо, я попозже позвоню.
– Ну что? – сказал я победно. – Сами слышали – уже котлеты горят!..
– Мам, пусти и меня! – заныл Лёшка.
– Прекрати! Прекрати! Вы что, с ума сошли – за сто километров, в глухомань! Одни!
– Ну какая же это глухомань? Три часа езды! – сказал я. – Электричество! Река рядом!
– Вот-вот, я и говорю про реку! – ответила Тина Львовна. – Не хватало, чтобы вы ещё там утонули!
– А мы можем и не купаться, – сказал Лёшка. – Вот дадим честное слово и не будем купаться!
– Знаю я ваши честные слова. Наверно, только слезете с поезда, так сразу же в речку. В общем, о чём разговор? Этого я не позволю! И что мне папа скажет? Он в больнице, его волновать нельзя. А я приду и скажу, что ты уехал? Нет, этого не будет!
В этот вечер Тина Львовна слово «нет» произнесла, наверно, раз пятьсот.
И что мы ей только не обещали! И что поедем в деревню всего лишь на два дня, и что привезём оттуда цветов, берёзовый веник, свежих ягод…
Мы говорили, что в городе можно подохнуть со скуки, что все пионеры должны быть самостоятельными, что они должны любить и понимать природу, что они должны уметь разжигать костёр… А где нам разжигать этот костёр? В комнате на полу?
Наконец, мы показали Тине Львовне газету, в которой была напечатана статья о перестройке школьных программ и о связи школы с жизнью. Но Тина Львовна стояла на своём непоколебимо.
Однако чем больше она отказывала в разрешении, тем больше мы наседали. Эта баталия продолжалась часа два-три. И наконец мы взяли измором. Тина Львовна устало махнула рукой и… согласилась.
Её условия были такие: «Ладно, я вас отпускаю, но из окон поезда не высовываться, к Оке не подходить, в лес не ходить и вообще быть только около прошлогодней дачи». Может быть, она, Тина Львовна, приедет за нами.
Условия были жёсткими, но мы их приняли.
На маленькой станции после вагонного грохота нас оглушила тишина. Над водонапорной башней стаями кружили ласточки. На крыше полуразрушенной церкви у самой колокольни примостилась тоненькая берёзка. Около платформы, мелко переступая ногами, паслась стреноженная лошадь.
Конечно, ни на какую прошлогоднюю дачу в деревню мы не пошли. Долой кабальные условия Тины Львовны и да здравствует наша любимая Ока!
На песчаном пляже, на котором мы загорали в прошлом году, мы быстро разделись и бросились в воду.
Это были блаженные минуты. Мы бегали друг за другом, ныряли, кувыркались, делали стойки под водой и, сносимые течением, падали на спину.
В спокойной воде, будто в чуть потемневшем от времени зеркале, отражалась чайка. Она неслась над рекой, не двигая крыльями, и, казалось, любовалась отражением своего плавного и величавого полёта.
Маленький буксирный катеришко, весь чумазый от копоти, словно ком снега, катил перед собой пенный вал. А потом мимо нас прошла широкая баржа-самоходка, на которой стояли новенькие грузовики, и мы, лёжа на спинах, покачались на её волнах.
И вдруг, выбравшись на берег, мы увидели на песке какого-то смешного дядьку. Он сидел, по-турецки сложив ноги, перед маленьким зеркальцем и брился. У него был крупный лоб, глубоко сидящие чёрные глаза, широкий нос с большими ноздрями и длинные прямые волосы. Побрившись, он смыл с лица остатки пены и вытащил из рюкзака диковинную трубку. Она была сделана в виде человеческой головы с крючковатым носом и остренькой бородой. Серебряная чалма-крышка приподнималась, и под неё закладывался табак.
Ходил незнакомец по пляжу, словно дикарь: в набедренной повязке из двух тряпочек, спереди и сзади. На вид ему было лет двадцать пять – двадцать семь.
Мы стали на него поглядывать. Вскоре он подсел к нам.
– Ну как, сеньоры, облучаемся? – улыбнувшись, спросил он.
– Да вроде бы… – ответил я.
– А простите за любопытство, вы из Москвы или здешние?
– Из Москвы, – ответил Лёшка. – А вы откуда?
– Я здешний. У меня тут дворец, – улыбнувшись, сказал незнакомец. – Вон видите, он стоит на том берегу, окружённый олеандровыми рощами?
На той стороне реки мы увидели только одну-единственную копну сена, окружённую кустами ивняка.
– Впрочем, я шучу. Я тоже сюда только вчера приехал. А вы надолго на природу?
– Всего на два дня, – вздохнул я.
Я лежал на песке и видел, как из нашего берега, который широкими ступенями сходил к воде, вылетали ласточки. Там, видимо в песке, были гнёзда. Почти рядом с нами в смешанном леске, будто человек, вызывающий другого человека на тайную встречу, тихо и осторожно посвистывала какая-то птичка. Над нами задумчиво шелестела листьями старая черёмуха. Запахи сухого, будто пыльного, валежника, и мокрого тальника, лежащего кучами на берегу, и чёрной смородины, и татарского лука с сиреневыми цветочками, и душный запах песка, и свежий запах реки – всё это улавливалось моими ноздрями, и в душе рождалось необычайное чувство счастья. Какая здесь благодать!
– А почему же только на два дня?
– Мамы… – сказал Лёшка и развёл руками.
– М-да… Сочувствую, – понял нас незнакомец и на минуту задумался. – Тогда я считаю вот что: эти два дня у вас должны быть насыщены до предела. Хотите?
– А чем мы будем заниматься? – спросил Лёшка.
– Сначала познакомимся, а потом устроим обед. У вас какие-нибудь продукты есть?
– Есть, – кивнул я головой.
– Вот и прекрасно, я тоже кое-что найду.
Владимир Сергеевич – так звали незнакомца – работал геологом в одной из поисковых партий в Сибири. Совсем недавно он приехал в Москву, в своё Геологическое управление с какими-то интересными породами и, ожидая результатов лабораторных анализов, решил несколько свободных денёчков провести за городом в… копне сена.
В рюкзаке у него лежали все пожитки: брюки, тапочки, рубашка-ковбойка, садовый нож с кривым лезвием и полбуханки белого хлеба. А кроме того, в папке много фотографий.
Вот мы и принялись их рассматривать. Владимир Сергеевич, оказывается, объездил уже всю нашу страну: был на Диксоне, на Украине, на Кавказе. Потом Владимир Сергеевич показал нам корень женьшень.
Это был маленький ветвистый корешок жёлтого цвета. Высохший и сморщенный, он умещался на ладони и был очень похож на худенького человечка с ручками и ножками.
Лёшка взял его в руки и, осмотрев со всех сторон, спросил:
– А чем он знаменит?
– А ты разве о нём ничего не слыхал?
– Слыхал, – ответил Лёшка. – То ли его пьют, то ли едят. В общем, не знаю…
– Ну и зря. Это ведь корень жизни по-китайски. И ценится он буквально на вес золота. Он, говорят, продлевает жизнь, прибавляет силы…
– А зачем вам женьшень? – спросил Лёшка. – Вы же молодой…
Владимир Сергеевич подкинул корешок на ладони и сказал:
– Это мой талисман. Мне подарил его один мудрый человек, и я его должен беречь всю жизнь.
– А что будет, если вы его потеряете?
– Потеряю сердце, так сказал мне мудрый человек.
Конечно, я почувствовал, это была шутка, но и мне почему-то захотелось иметь такой талисман.
Незаметно пролетел час, другой, третий. У нас уже засосало под ложечкой. Мы быстро собрали тальник, разожгли костёр и, проткнув мои котлеты тонкой палкой, стали их подогревать над огнём, как на вертеле. Лёшка вытащил из авоськи свои бутерброды и варёную курицу. Но Владимир Сергеевич порекомендовал оставить этот пищезапас на аварийный случай.
Мы с Лёшкой никак не могли предположить, какая может произойти авария, и поэтому с сожалением глядели на то, как Владимир Сергеевич решительно запихнул курицу обратно в Лёшкину авоську.
Однако мы все вместе не наелись нашими котлетами и бутербродами. Тогда Владимир Сергеевич собрал в реке ворох стрелолиста и испёк в золе маленькие клубни, сорванные с корневищ. Вкус у них был, как у картошки. Потом он угостил нас корнями лопуха, и эти корни оказались ничуть не хуже сырой морковки.
Такой обед нам очень понравился.
Потом Владимир Сергеевич черпнул какой-то консервной банкой воду из реки, бросил в банку для дезинфекции два кристаллика марганцовки и поставил «чайник» на костёр. Ни чашек, ни ложек у нас не было, и поэтому, когда вода вскипела, чай мы по очереди сосали с помощью трубочек, сделанных из бузины.
Пожалуй, из всех чаёв, которые я когда-либо пивал, этот чай был самый вкусный. И Лёшка мне подмигивал – вот житуха отличная! – и осторожно своей трубочкой пытался вытащить из банки какого-то сварившегося комарика. Консервная банка была маленькой, и мы её раза три ставили на костёр.
День уходил. Нам пора уже было думать о ночлеге. Но расставаться с рекой не хотелось. Я нашёл в воде большую замшелую раковину с дюжиной налипших на неё ракушек и подумал, что это её «дети». Оторвутся они когда-нибудь от своей матери и начнут самостоятельную жизнь. А когда? Через десять дней или через месяц?
Я взял нашу консервную банку-«чайник», вложил в неё раковину и, полузасыпав её песком, поставил в воду. Зайду ещё сюда завтра, посмотрю. Если «детишки» отпадут, все мои будут. Из банки не вылезут.
– Друзья, минуточку внимания! – вдруг сказал Владимир Сергеевич. – А куда вам торопиться? Ей-богу, оставайтесь ночевать у меня во дворце, а? Мы с вами проведём волшебную ночь. Над вашими головами будет сиять Большая Медведица, я вам покажу Марс. И вообще живите тут хоть неделю!
– Значит, с вами? – спросил я.
– Со мной.
– А мамы? – спросил Лёшка. – Вдруг они приедут в деревню?
– А что мамы? Пошлём им срочную телеграмму со станции, и дело с концом!
– Я – «за»! – тут же сказал я. – Будем ночевать в копне!
Но Лёшка колебался. Я знал: он представил себе, что будет твориться с его мамой, если она узнает, что он не в деревне. Тина Львовна будет кричать: «Я не переживу! Я не переживу!» – а потом прилетит сюда на такси и даст нам жару!
– Да ладно тебе, Лёшка, ломать голову! – сказал я. – Остаёмся, и баста! Идём на станцию!
Мы долго думали, как написать нашим мамам, чтобы они поняли, что мы живы-здоровы, что добрались благополучно и что нас надо теперь искать в копне сена на Оке.
– «Ищите на Оке», – шептал Лёшка перед окном телеграфа. – «Целуем».
– Нет, не подойдёт, – говорил Владимир Сергеевич. – Твоя мама может ещё подумать: «Ищите в Оке»! Надо тут что-нибудь короткое и ясное. И чтобы приятное…
– Ну давайте: «Мы вас любим», – предлагал я.
– Это сироп, – говорил Владимир Сергеевич. – Надо по-мужски.
– «Привет от тёти Груни», – сказал Лёшка. – Они получат такое и сразу поймут, что мы в порядке.
– А лучше всего просто написать: «Ура!» – и точка! – предложил Владимир Сергеевич. – И денег меньше платить, и всё ясно! А?
Мы согласились. Телеграмма вышла короткой, как удар сабли: «Ура!»
И действительно, из этого слова можно было очень хорошо понять, что мы очень любим своих мам, которые не побоялись отпустить нас в дорогу, и что мы в восторге от нашей свободной жизни. Коротко и ясно!
И никто из нас в эту минуту не предполагал, что этим «сабельным ударом» мы на много дней отсекли себе дорогу в Москву.
Солнце уже заходило, когда мы вышли на перрон из маленького вокзальчика и решили перед сном пойти в деревню и навестить тётю Груню.
Глава II
Зойка
В деревне на «гулянке» (перед школой играла гармошка) мы с Лёшкой сразу встретили своего старого друга: сына тёти Груни Сашку Косого.
У нас с ним в прошлом году было много весёлых событий: мы пасли коров, разводили кроликов, ходили для смеху «на приём» к деревенской бабке-знахарке, и она нас лечила «от живота» разными травами. А потом мы ей сказали, что Сашка Косой от её трав лежит в больнице при смерти, и бабка в тот же час куда-то уехала из деревни. А в престольный праздник, когда поп служил молебен, мы забежали в пионерских галстуках в церковь и стали тут играть в прятки. Нас оттуда выгнали и сказали, что пожалуются в школу. А Сашка Косой ответил:
– А вас бог за это накажет, за ябедничество!
Но первого, кого «покарал» бог, – это самого Сашку. И руками его матери. Она выпорола его за «богохульство». Но Сашка всё равно рос еретиком: воровал куличи на Пасху, не здоровался с худым и длинноногим попом и крестился левой рукой. Тело у него было словно резиновое. Он мог закидывать обе ноги себе за шею и ходить в таком лягушечьем виде по избе на руках.
Здесь же на полянке я увидел и Зойку. Она была в красном платьице с белым пояском.
Владимир Сергеевич сразу обратил на неё внимание. Он спросил:
– А это кто?
– Зойка. Из Москвы, – ответил я.
– А она чем занимается?
– Ещё учится в школе. А что?
– Да я просто так…
Не замечая нас, Зойка разговаривала с какими-то неизвестными мне парнями. Один из них был высокий блондин, широкоплечий и в распахнутой кожаной куртке с молнией, другой – щупленький, с узкой мышиной мордочкой. Он сидел на своём велосипеде и, то и дело касаясь земли носками ног и отчаянно вертя рулём, пытался найти равновесие и сидеть на седле, не двигаясь вперёд. Видно, эти ребята были тоже, как и Зойка, дачники-москвичи.
Они разговаривали с Зойкой о чём-то весёлом, потому что Зойка всё время звонко смеялась. Высокого она называла Нарик, щуплого – Гарик.
Мы с Лёшкой несколько раз проходили в толпе мимо Зойки, но она нас не видела. А окликнуть её мне почему-то было неудобно, хотя мы с ней и были очень хорошие знакомые.
В прошлое лето наши дачи находились рядом, и Зойка частенько приходила ко мне с просьбой починить велосипед. Машина у неё была старая, и в ней через каждые пять минут портился тормоз.
Я тщательно разбирал заднюю втулку, промывал её керосином и ставил на тормоз дополнительную прокладку. Лёшка был моим помощником, а Зойка сидела перед нами на корточках и рассказывала о своих школьных делах. Она была старше нас на три года, перешла в девятый класс.
Её любимой темой разговоров было кто и как за ней ухаживает.
«Вот в этом году, – говорила она, – мне один мальчик из десятого класса всё время записки писал, и все девчонки мне завидовали. А у него был свой мотороллер, и мы с ним по Москве катались. Он мне и мимозы дарил, и шоколадки в почтовый ящик кидал. А потом я увидела, что он мещанин, и перестала с ним дружить. Он только и делал, что хвастался: какой у него костюм, какой классический фотоаппарат, какой магнитофон с «шедевральными» вещичками. А потом я каталась на катке с Костей Иваницким из девятого класса, и он мне прямо сказал, что влюбился в меня. Я так и села на лёд! Кто же про это говорит? И мы его даже хотели на комсомольском собрании прорабатывать, чтобы он получше в своих чувствах разбирался и не бросался такими словами…»
Я слушал Зойку и думал: «Ух ты какая! А если этот Костя не врал, тогда что?»
В дождливые дни мы все втроём располагались у Зойки на террасе и играли в шашки. На абсолютного чемпиона. Расплата при проигрыше была строгой – двадцать щелчков в лоб.
У Зойки были тонкие пальцы пианистки с длинными треугольными ногтями, и её щелчки были штукой чувствительной.
Особенно доставалось мне. Я почему-то часто проигрывал. Это были чистые проигрыши, но Лёшка как-то мне наедине сказал:
«Слушай, если играть так играть. И нечего тут романы закручивать. Я от Зойки ни одного щелчка не получил, а вы только и делаете, что щёлкаетесь».
«Ну и что?»
«А вот то… Можешь ей дарить там разные мимозы или шоколадки бросать, а уж если сели играть втроём, так уж надо, чтобы всем доставалось поровну. А то я сижу, как лопух, и глазами хлопаю. Для вас интерес, а для меня что? Никакого азарта!»
«И, значит, ты думаешь, что я ей специально подставляю свой лоб?»
«Да, специально!»
«А почему?»
«Потому что она… красивая!»
«Ой, дурак! – засмеялся я. – Да кто же специально будет из-за красоты свой лоб подставлять?»
«Найдутся такие, – не унимался Лёшка. – Вот ты, например!»
«Я?! Откуда ты взял?»
«А ты всегда перед ней гоголем ходишь, выкаблучиваешься! Дескать, посмотрите, какой я герой: и у меня пятёрки, и я музыкой занимаюсь, и велосипед могу чинить. И вообще здравствуйте-пожалуйста! А что касается Лёшки, он – тьфу! – и растереть!»
«Значит, ты хочешь, чтобы она тебя тоже щёлкала?»
«Хочу! Только по игре».
«Пожалуйста!»
На следующий вечер Зойка очень быстро обыграла Лёшку в матче-турнире из трёх партий и влепила ему шестьдесят щелчков, да таких, что после них Лёшка уже больше никогда не заикался о том, что у нас с Зойкой идёт нечестная игра.
Мы с Лёшкой не раз разбирали Зойку по косточкам: что в ней хорошего и что плохого. Лёшка говорил, что когда она ездит на велосипеде, то «рисуется», а я этого не находил. Потом он говорил, что она фасоня – красную ленточку вокруг головы носит. А я считал, что это ей очень идёт. Зойка была маленькая, с чёрными вьющимися волосами и быстрыми синими глазами. Когда Зойка шла по деревне, все мальчишки глядели на неё разинув рот. И мы с Лёшкой гордились дружбой с Зойкой. Одно мне только не очень-то нравилось в ней. Она любила нам, как взрослая, говорить:
«Мальчики, вы ещё ровным счётом ничего, ничего не понимаете в жизни!»
…Наконец мне надоело без толку ходить вокруг Зойки, и я, подойдя к ней сзади, дёрнул её за рукав.
– Юрка, это ты? – обернувшись ко мне, вдруг обрадованно воскликнула она. – Когда ты приехал? И ты, Лёша, здесь? Вот хорошо! А где вы сняли дачу?
– А нигде, – ответил Лёшка. – Мы в копне сена живём. Одни. Как геологи.
– Нет, честное слово?! – не поверила Зойка.
– Чтоб я подавился, – ответил Лёшка. – Нам мамы позволили!
Нарик с ухмылочкой оглядел Лёшку с ног до головы и подмигнул своему приятелю: полюбуйся на детский сад! Им мамы позволили!
– И что же вы тут хотите открывать… как геологи? – с ехидцей спросил Гарик.
– Наверно, алмазы! – сказал Нарик.
– Хотя да, да! Такие здесь водятся, – подхватил Гарик. – И про них уже написано… Как это? «Навозну кучу разрывая, петух нашёл алмазное зерно».
– Жемчужное… там написано, – сказал я.
– О-о, смотри, какие они знатоки! – сказал Гарик. – Всю классику изучили!
– Да ладно вам, мальчики, смеяться! – нахмурилась Зойка. – Юра и Лёша – это мои хорошие друзья!
– А это мы сразу почувствовали, – сказал Нарик. – И, может быть, ты нас с ними познакомишь? Мы этого очень жаждем.
– Пожалуйста, познакомьтесь!
Я протянул руку Гарику и ощутил в ладони его липкие и холодноватые пальцы. А Лёшка от сильного Нарикова пожатия даже чуть присел.
– Ну вот, – сказал Нарик, – между нами уже любовь и дружба.
Не обратив внимания на это «подкусывание», Зойка забросала нас вопросами: как мы живём, где питаемся, всё ли в порядке дома.
А потом, как бы между прочим, спросила:
– Слушайте, а что это за молодой человек, с которым вы пришли?
– Ой, хороший дядька! – сказал Лёшка. – Мы только сегодня встретились на пляже.
– Он геолог, – сказал я. – Его зовут Владимир Сергеевич.
– Геолог? – изумлённо спросила Зойка. – Как я всегда мечтала о путешествиях! А откуда он?
Мы всё ей подробно рассказали.
Но когда Зойка услышала, что послезавтра мы уже отправляемся в Москву, она вдруг заявила мне:
– Никуда вы не уедете. Будете жить у нас на даче хоть десять дней. Моя мама утром едет в Москву и сообщит вашим родителям. Будем играть в щелчки.
Я не возражал против такого предложения, но Лёшка сказал:
– Подумаем.
Тут к нам подошёл Владимир Сергеевич, и мы его познакомили с Зойкой. Нарик и Гарик молча кивнули ему.
– Ну, как отдыхаем? – непринуждённо спросил Владимир Сергеевич у Зойки.
– Великолепно! – улыбнулась она.
– А вы здешние окрестности хорошо знаете?
– Неплохо. А что?
– Да я люблю бродить, вот и спрашиваю. А вы за Окой были?
– Была. Мы в прошлом году туда с Юрой и Лёшей на лодке переплывали. Красота там, знаете, неописуемая. Прямо глушь! И говорят, что там даже лоси водятся. Мы целый день гуляли, орехов набрали, цветов… А вы давно уже здесь?
И Владимир Сергеевич с Зойкой разговорились, как старые знакомые.
Отойдя в сторонку, Нарик и Гарик начали шептаться между собой, а потом Нарик сказал:
– Зой, ты поедешь с нами в совхоз в кино?
– Поеду, только погодите минуточку.
– Нет, мы уже едем, а то опоздаем.
– Ну хорошо.
Зойка крепко пожала нам руки и, сев к Нарику на раму (её велосипед, оказывается, уже окончательно сломался), сказала:
– Мальчики, только завтра вы без меня не уезжайте. Ладно?
– Ладно, – ответил Владимир Сергеевич и улыбнулся.
Зажужжала Нарикова динамка на переднем колесе, и яркие снопы света заметались по деревенской тропинке.
Было уже поздно, и мы решили не идти на реку во «дворец», а спать на сеновале у тёти Груни.
Тётя Груня нас встретила как родных, дала нам по кружке молока и сама отнесла на сеновал за усадьбой овчинный тулуп и две подушки.
– Только не курите, – попросила она Владимира Сергеевича.
– Не беспокойтесь! – ответил он. – Нам не впервой!
В сарае было душно. От сена шёл дурманящий сладковатый запах. Когда мы легли, по телу забегали какие-то букашки, и все мы стали чесаться и долго не могли уснуть.
– Владимир Сергеевич, а вы расскажите нам что-нибудь! – попросил я.
– А о чём?
– О чём хотите.
– Я могу рассказывать долго, – сказал Владимир Сергеевич и пошутил: – Как отсюда до завтра… И про жизнь, и про работу, и про книги… Ну ладно, расскажу вам сейчас вот о чём…
И Владимир Сергеевич рассказал нам историю шагреневой кожи. Заключалась она в следующем: был кусок волшебной кожи, и достался он одному молодому человеку, который жил в Париже. Кожа исполняла любое желание хозяина. Но после каждого исполнения она уменьшалась в размере. И когда она исчезла, этот человек умер.