В дебрях Кара-Бумбы

Глава III

В дебрях Кара-Бумбы

Наутро я проснулся рано. Сквозь крышу пробивались ослепительные лучи, и казалось, они, как незримые столбы, поддерживали ветхое соломенное сооружение. Над головой под верхним стропилом было ласточкино гнездо, и из него то и дело сквозь чёрную дырочку выглядывали две головки любопытных птенцов. Хлопотливая мамаша прилетала к ним через каждую минуту и, совсем не касаясь гнезда, по очереди на лету закидывала в раскрытые клювики разных козявок.

Над моей головой прожужжал шмель. Он долго выбирал место, куда бы ему сесть. Я затаил дыхание. Шмель был пушистый, бархатный и важный, и летал он как будто стоймя, опустив хвост. Наконец он уселся к Лёшке на раскрытую ладонь и пополз по пальцам. Я не знал, что мне делать: а вдруг Лёшка спросонок сожмёт пальцы в кулак? Но Лёшка даже мизинчиком не пошевелил перед такой опасностью. Он спал, уткнувшись носом в плечо Владимира Сергеевича, и так крепко, что у него даже текли слюнки.

У Владимира Сергеевича было совсем юношеское лицо, с румянцем на щеках и без единой морщинки на лбу. Спал он на боку, поджав под себя ноги и подложив под щёку ладонь, как будто, задумавшись и закрыв глаза, слушал музыку. Правая рука у него была вытянута вдоль бедра, и даже во сне она была будто напряжена: на ней были вздутые жилы и твёрдые узлы мускулов.

…После ведра холодной колодезной воды, которое Владимир Сергеевич поочерёдно вылил нам на спины, и после бутербродов с холодной курицей мы, захватив с собой Зойку, отправились в лес.

Когда мы проходили по деревне, из-за забора одной дачи показались две головы. Нарик и Гарик нам вдогонку крикнули:

– Зоя, ты поедешь с нами на пляж?

Зойка, обернувшись, отрицательно помахала рукой.

В лесу неподвижно стоял тугой сосновый воздух, смешанный с резким запахом раздавленной бузины и папоротника. Маленькие полусозревшие ягодки земляники с белыми пупырышками то и дело похрустывали под ногами. Земляники было так много, что Лёшка решил больше не собирать её пригоршнями, а стал ползать на четвереньках от куста к кусту и губами захватывать ягоды.

Потом мы пошли в орешник за удилищами. Владимир Сергеевич шёл впереди, раздвигая кусты и задерживая в руках упругие ветви, чтобы они не хлестнули Зойку по глазам.

Гроза подошла внезапно. Гром уже давно перекатывался где-то далеко на востоке, и казалось, что непогода пройдёт стороной. Но Владимир Сергеевич был иного мнения.

– А потопа нам не избежать… – сказал он. – «Будет буря – мы поспорим и поборемся мы с ней!» Кстати, в это время Илья-пророк всегда находится в отпуске, а его заместитель по проливной части немного глуховат. Вот люди и говорят: «Дождь идёт не когда мы просим, а когда сено косим!»

– Интересно! – сказал Лёшка. – Надо будет записать.

– А ты уже что-нибудь тут записал? – спросил я.

– А как же!

– А что?

– Сказку о Курочке Рябе. Теперь я её маме расскажу, а то они всё время с папой ругаются.

Лёшка как-то раз прочитал брошюрку «Как надо собирать фольклор» и с тех пор увлёкся сказками, народными былинами и легендами. Читал он их без разбору, а потом решил сам записывать разные детские считалочки, присказки и частушки. Сам он тоже пытался сочинять фольклор, и, на мой взгляд, у него получалось неплохо. Ну, например:

Уважайте труд уборщиц! Соблюдайте чистоту!

Наведём тогда мы в школе золотую красоту!

Потом он записывал такие литературные переделки:

Мураза и стрекозей

Однажды он мне предложил поехать с ним в загс, чтобы понаблюдать за свадебными церемониями. Но в загсе на Колхозной площади мы, к сожалению, никаких свадебных обрядов не обнаружили. Просто здесь стояла очередь из молодых и пожилых людей, а на столе, как в парикмахерской, лежали газеты и журналы, и все посетители их листали.

Но вот на Ваганьковском кладбище, куда мы отправились записывать похоронные причеты, было очень любопытно. Особенно нам запомнилась одна старушка в чёрном платке, которая убивалась по каждому покойнику. Нам казалось, что все умершие – это очень близкие её родственники, так она безутешно кричала: «Ой ты мой соколик, Пётр Иванович, на кого ты оставил бедную сиротинушку!» Или: «Ой родные, мои милые, посмотрите все на голубушку, на голубушку красну девицу, что в цветах лежит да лазоревых!» А затем мы увидели, что эта старушка за каждое своё причитание получала деньги от родственников усопшего, и поняли, что она специальная «плакальщица».

Лёшка мечтал купить маленький магнитофон, чтобы ходить с ним к старожилам, участникам восстаний и народным сказителям. Но денег у него не было, и он довольствовался карандашом и тетрадкой.

…В лесу вдруг потемнело, по верхушкам деревьев пробежался ветер, обламывая суки и сучья, и вслед за этим сухо и оглушительно треснул гром.

Молния ударила где-то рядом, потому что наши лица на секунду стали голубыми.

– Быстрей шалаш! – крикнул Владимир Сергеевич, выбираясь из орешника. – Полундра!

Мы кинулись врассыпную. Кто за ёлочными ветвями, кто за сухими слегами под крышу.

Работа шла лихорадочно. Шалаш рос на глазах.

От приближавшейся грозы на сердце было и весело и жутко, и тут мы уже не обращали внимания ни на колючки, ни на занозы.

И в тот момент, когда молния снова юркнула между чёрными мохнатыми тучами и разразился ливень, похожий на тропический, мы уже лежали в нашей новостройке на груде сухих листьев и очищали с пальцев смолу.

Владимир Сергеевич вытащил из кармана свою трубку, закурил – в шалаше запахло ирисками, – подумал минутку и вдруг сказал:

– Друзья! Как определили учёные, жизнь есть белковый обмен. И вот меня интересует, а где мы с вами достанем в обед эти необходимые белки для обмена? Курица, как вам известно, уже скончалась, денег у вас и у меня – только на обратную дорогу…

– Ну, это ерунда, – весело сказала Зойка. – Мы можем все вместе пойти к нам на дачу и там пообедать. У нас сегодня холодный свекольник со сметаной, а на второе пельмени. И даже третье есть – кисель из ягод.

– А в-четвёртых, – сказал Владимир Сергеевич, – мы благодарим вас за приглашение и, как ни жалко, отказываемся.

– Ну, Владимир Сергеевич, – сказала Зойка, – вы ещё не знаете моего папу. Он всегда очень любит гостей!

– Папы – они всегда любят, – улыбнулся Владимир Сергеевич. – А вот мамы, насколько я понимаю, не очень. Да ещё на даче. Если гость понятливый, он всегда должен ехать на дачу со своими продуктами.

– Нет, я, честное слово, вас не понимаю, Владимир Сергеевич! – чуть ли не с обидой сказала Зойка. – Я же вас серьёзно приглашаю.

– Ладно, Зоенька, не сердитесь, – ответил Владимир Сергеевич, – мы придём, придём… но со временем. Только не сегодня. Ну, как-то мне, например, неудобно. Входит неизвестный человек и говорит: «Здравствуйте, дайте поесть!» А этот человек уже давным-давно самостоятельная личность, с пятнадцати лет зарплату получает.

– Ну и что?

– А вот то – пускай ваша дача будет для нас как спасательный круг для тонущего! Мы ухватимся за неё в самый нужный момент. А пока-то мы ведь ещё не тонем? И вообще я люблю как можно меньше тревожить людей своей персоной. Короче, давайте думать, где нам достать эти… белки.

– А мы можем стащить новую курицу! Подозвать её к себе: «Цыпа! Цыпа!» – а потом как трахнуть ей палкой по загривку – и вот обед! – сказал Лёшка.

– А-а… понятно, – усмехнулся Владимир Сергеевич. – Это тебя что, на уроке естествознания научили, куда бить курицу?

– Нет, я своим умом дошёл…

– Вот и видно, что ты человек высокой проходимости. Только на этом далеко не уедешь.

– Уж и пошутить нельзя! – наконец сдался Лёшка, почувствовав, что Владимир Сергеевич ведёт серьёзный разговор.

– М-да… вопрос родился сложный, – в раздумье сказал Владимир Сергеевич, а потом вдруг весело и лукаво посмотрел на нас. – Слушайте, а кто из вас может раздирать мясо руками и пить кровь из убитых буйволиц?

Этот вопрос застал всех врасплох. Мне, например, лично не приходилось в Москве заниматься таким делом. За Зойку и за Лёшку я тоже ручался.

– Я готов пить кровь, – вдруг как-то тихо сказал Лёшка. – Но на какие деньги мы будем покупать этих… как их… буйволиц и вообще где они водятся?

– Вот то-то и оно – где они водятся? – воскликнул Владимир Сергеевич. – Мы с вами живём в дебрях Кара-Бумбы, а буйволиц тут нет.

– Это ещё что за такая Кара-Бумба? – удивлённо спросил я.

– Ну, я так окрестил наш дремучий лес, – сказал Владимир Сергеевич.

– Вот этот, где мы сейчас сидим?

– Да.

– Хорошенькая Кара-Бумба! – засмеялся Лёшка. – Кара-Бумба – это, должно быть, где-нибудь у чёрта на куличках, в Средней Азии, а тут Ока, пароходы, электрички…

– А для романтики можно и Кара-Бумбой назвать, – сказала Зойка. – У тебя в школе спросят: «Ты где был летом?» А ты ответишь: «В лесу!» И не звучит. А когда скажешь: «В дебрях Кара-Бумбы!» – «О-о! – скажут ребята, и все начнут спрашивать: – Это что, пустыня или горы?» А на самом деле это под Москвой! Вот и весело! Только жалко, что здесь нет буйволиц!

– А корова не подойдёт? – спросил я у Владимира Сергеевича.

– Да кто тебе позволит раздирать корову руками? – сказал Лёшка. – Тут вмиг по шее накостыляют.

– Тише, тише, друзья! К чему весь этот шум? Я пришёл к выводу: раз в дебрях Кара-Бумбы мы не можем найти буйволиц, так, значит, я сейчас отправлюсь в… Москву. Встречусь с вашими мамами и, если хотите, попрошу у них разрешения на ваше дальнейшее житьё-бытьё в шалаше.

Такого вывода никто не ожидал, и мы с Лёшкой минуты две, поражённые, молчали. Потом я восхищённо сказал:

– Вот красота!

– Теперь дальше: мне сегодня очень нужно быть в нашем управлении. Там, может быть, уже готовы анализы. Кстати, я жду телеграммы из Красноярска. Вы останетесь здесь, в лесу, и будете охранять наше готическое сооружение, а я – три часа в Москву, три обратно. Это шесть часов. Плюс часа два на заход к вашим мамам. Да потом мне надо купить продукты. Это будет восемь часов. Следовательно, к шести-семи я вернусь назад.

– Нет, это уж дудки! – вскочил на ноги Лёшка. – Я тоже еду, и к бабушке эти… Кара-Тумбы.

– Не Кара-Тумбы, а Кара-Бумба, – вежливо поправил его Владимир Сергеевич и обратился ко мне: – А твоё мнение?

Я посмотрел на Зойку. Она сидела в уголке, притихшая, с насторожённым взглядом, направленным на Владимира Сергеевича. Над её головой, на еловых иголках, висели серебряные капли. Я знал: стоит Лёшке показаться в Москве, в этот лес он больше никогда не вернётся, а значит, и меня одного тоже не отпустят. И, следовательно, до будущего лета я больше не увижу Зойку.

В Москве я стеснялся звонить ей по телефону. Мне, правда, много раз хотелось заехать в её школу на велосипеде, но её школа была очень далеко от нашего дома, а мама мне разрешала кататься только в пределах наших переулков. И я никуда не ездил.

– Ну и трус же ты какой, Алёшка! – вдруг сердито сказала Зойка. – Если б я жила в вашем дворе, я бы всем девочкам рассказала, какой ты человек.

– Рассказывай на здоровье! И кому хочешь! А на самом деле я не трус, а разумный человек. И все девчонки меня поймут. А в щелчки вы с Юркой и в Москве сможете сыграть.

– Очень нужен ты девчонкам, чтобы они тебя понимали!

Владимир Сергеевич зорко посмотрел на нас и сказал:

– Время для прений истекло. Всё ясно, Юрка, вот тебе карандаш и бумага, пиши маме записку, а ты, Лёшка, можешь ехать со мной.

– И ты поедешь? – спросил я Лёшку.

– Конечно, поеду, – ответил он.

– Такой стал, да?

– Такой…

– Ну ладно, езжай, езжай к мамочке! Мы ещё когда-нибудь поговорим на эту тему!

Я написал на бумажке:

«Ма! Я живу очень хорошо у Зои на даче. Ты не беспокойся. Нашему Владимиру Сергеевичу, который тебе принесёт записку, дай каких-нибудь продуктов и немножко денег. Целую тебя крепко».

– А ты, Лёшка, – сказала Зойка, – можешь в Москве поцеловаться с любым фонарным столбом. Мы тебе разрешаем.

– Кто это «мы»? – спросил Лёшка.

– Я, например, и Юра.

– Ха-ха! Тили-тили-тесто – жених и невеста!

Эти слова для меня были очень обидными, и по ним я понял, что Лёшка идёт на разрыв со мной: дескать, бог с ним, с этим Юркой! Проживу без него. А уж напоследок насолю! И мне также хотелось сказать Лёшке что-то очень обидное. Ведь не я же первый начал эту ссору!

Но пока Владимир Сергеевич доставал из рюкзака свой паспорт, пока зашнуровывал тапочки (он ходил по лесу босиком), я увидел, что на Лёшкином лице появились тяжёлые переживания: ехать ему или не ехать?

– Ну-с, до вечера! – сказал Владимир Сергеевич, пожимая мне руку. – С огнём не баловаться. Если хочешь, позволяю тебе пообедать у Зои. Встреча будет здесь, около шалаша.

– Есть! – ответил я по-военному.

Лёшка подождал, пока Владимир Сергеевич скроется в гуще, а потом, схватив бумагу и карандаш, быстро нацарапал своей маме записку и стремительно побежал за ним…

Владимир Сергеевич не приехал к нам в шалаш ни в семь, ни в восемь, ни в девять часов вечера. Мы с Лёшкой пообедали у Зойки, а поужинали у Сашки Косого. Тётя Груня дала нам по куску ржаного хлеба собственной выпечки и по два сырых яйца. Потом мы вернулись из деревни к шалашу и зажгли костёр.

Что произошло с Владимиром Сергеевичем, я никак себе не мог представить. Попал под автомобиль? Свалился с поезда?

– А может быть, он получил у наших мам продукты и удрал, а мы тут как дураки сидим в лесу и ждём? – говорил Лёшка, помешивая в костре палкой. – Ведь мы же его совсем не знаем!

– Ну, как не знаем? Знаем! – сказал я. – Фотографии смотрели, этот самый… талисман.

– А документы он тебе свои показывал?

– Не-ет…

– Ну, вот видишь, а ты говоришь, что знаем. А может быть, у него там в паспорте стоит штамп: «Жулик»?

– На жулика он не похож, – сказала Зойка.

– А по лицу трудно узнать человека, – ответил Лёшка. – Вот попробуй определи меня, какой я, хороший или плохой?

– Я-то уж тебя как облупленного знаю, – сказал я. – Ты серединка на половинку! У тебя семь пятниц в неделю.

– А Зойка какая?

– Зойка хорошая.

– А почему ты так говоришь? Потому, что вы знакомы с ней с прошлого года. И ты её родителей знаешь и как она учится. А с Владимиром Сергеевичем мы ведь только вчера познакомились. И что мы о нём скажем? Ничего!

– А по документам тоже нельзя судить о человеке, – сказала Зойка. – Есть только один самый хороший способ узнавания: надо с человеком пуд соли съесть. Но сначала всё равно нужно доверять людям. И не бояться их.

– Ой какая философка нашлась! «Доверять»! Надо и проверять!

– Ладно, не волнуйся, – сказала Зойка. – Я за него ручаюсь!

Если бы не Зойка, мы с Лёшкой в лесу ни за что бы не остались. Здесь было страшно. За кустами чудились какие-то звери и бородатые люди. То тут, то там, казалось, кто-то тяжело дышал и посапывал.

Наш шалаш находился в глухом ельнике. До деревни было километра с полтора, до станции лесом – километр. Ни дороги, ни тропок поблизости не было. Лишь невдалеке от нас под пригорком возле кладбища журчал родник.

Мы просидели в лесу до десятичасовой электрички. Она прострекотала вдали, тоненько просвистела и затихла около станции.

И вдруг до нашего слуха донёсся далёкий-далёкий крик:

– Э-ге-ге-ге-ей! О-го-го-го-о!

– Владимир Сергеевич! – воскликнула Зойка. – Честное слово, это он! Слушай, Юрка, бежим встречать его! Он, может быть, что-нибудь несёт. А ты, Лёшка, подкинь в огонь хвороста!

Мы помчались по кустам к Владимиру Сергеевичу.

Да, да, это был он! Весь увешанный кульками, авоськами, бумажными свёртками. Это был он, наш Владимир Сергеевич, уставший и запылённый и – честное слово! – в эту минуту самый родной человек.

Владимир Сергеевич распределил между мной и Зойкой свои свёртки, положил себе на плечо свёрнутое одеяло с подушкой, и мы весело зашагали к шалашу.

– Ну, как вы тут прожили без меня? – спрашивал Владимир Сергеевич. – Не волновались?

– Волновались! Ещё как! – ответил я. – Мы думали: ну куда вы делись?

– А я там в Москве задержался. Малость не подрассчитал со временем. И я тоже волновался: как вы тут?

– А вы наших мам видели?

– Видел! Вот они и держали. Тут они такой надавали всякой всячины, что я еле-еле донёс. До вокзала такси пришлось брать. Я им говорю, что нам ничего особого не надо, а они: «Надо!»

– А когда они велели приехать?

– Это я потом всё подробно расскажу. Вот сядем у костра. А эта Тина Львовна, ой, смешная! «Владимир Сергеевич! Родненький, родненький! Вы Лёшу своими глазами видели, да? У меня прямо всё сердце изболелось! Зачем я его отпустила?» А я отвечаю: «А зачем вашему сердцу болеть, он парень уже взрослый, себя в обиду не даст!»

И вдруг впереди, в темноте, мы услышали отчаянный крик Лёшки:

– Караул! Спасите!

– Что за чертовщина? – удивился Владимир Сергеевич и на мгновение остановился.

– Спаси-ите! – опять завопил Лёшка.

Тут Владимир Сергеевич рванулся на голос.

Я тоже побежал за ним и летел, не чуя под собой ног. За мной неслась Зойка.

Что с Лёшкой? Режут? Убивают? Вот тебе и отдохнули на даче!

К моей великой радости, Лёшка был жив. Только он стоял около шалаша с выпученными глазами и трясся так, будто сию минуту вылез из проруби.

– Ты что орал? – подскочив к нему, спросил Владимир Сергеевич.

– Ч-чёрное и м-мохнатое… – еле выдавил из себя Лёшка.

– Что чёрное?

– М-мохнатое! – опять отвечал Лёшка. – Оно вышло и з-зарычало. А п-потом ускакало.

– Ну, медведь, что ли? – возбуждённо спросила Зойка.

– Нет, не м-медведь, но на четвереньках… А л-лица нет.

– А может быть, это тебе показалось? – спросил я.

– Честное пионерское, не вру! – поклялся Лёшка.

– Странно, что бы это могло быть? – задумался Владимир Сергеевич. – В лесу… В темноте…

И тут мы услышали неподалёку от нас какие-то звуки. Они походили то на плач ребёнка, то на гортанные человеческие вскрики. Потом где-то за шалашом – и очень ясно! – хрустнула ветка. Зойка прижалась к моему плечу. У меня отчаянно заколотилось сердце. Лёшка втянул голову в плечи и замер.

– Во-от, слышали? – еле прошептал он.

– А откуда оно пришло? – спросил Владимир Сергеевич.

– Со стороны нашей дорожки!

– И что?

– Ну, как что? Я как увидел, так сразу и завопил! У нас ведь нет оружия!

– А как оно убежало, на четвереньках?

– Нет, на дыбы, кажется, поднялось. Я не разобрал. Костёр плохо горел.

– Вот интересно было бы: приходим, а Лёшку уже медведь сожрал! – пошутил я. – Так и дали бы телеграмму: «Погиб в желудке!»

Владимир Сергеевич поднёс палец к губам – тише! – и, подобрав с земли берёзовую кору, поджёг её от костра. Кора ярко вспыхнула, и он с этим факелом пошёл за шалаш.

Мы слышали, как он минуты две лазил по кустарнику, видели колеблющийся огонёк и стояли растерянные и жалкие. Особенно мне было стыдно перед Зойкой.

А что мы с Лёшкой могли поделать? Оружия у нас никакого, кругом темнота, место вокруг нами не изведано…

Наконец Владимир Сергеевич вернулся.

– Никого нет! – сказал он. – Ни чёрного и ни мохнатого. А этот крик – филин! Но, в общем, завтра нам надо подумать о своей безопасности. Значит, ты сам, своими глазами видел, как тут кто-то стоял? – обратился он к Лёшке.

– Своими глазами…

– В общем, ладно… Наплевать и забыть! – сказал Владимир Сергеевич и дал команду укладывать продукты в шалаш.

На ужин мы сварили пшённую кашу и кофе. Настроение у нас немного улучшилось.

Владимир Сергеевич очень подробно рассказал нам о том, как он познакомился в Москве с нашими мамами и как вместе с ними ходил по магазинам.

– Да, а на обратной дороге я ехал и думал, – добавил Владимир Сергеевич. – Сколько нам тут придётся прожить, мы не знаем. Но для того, чтобы в шалаше была дисциплина, надо распределить обязанности. Юрка, значит, у нас будет заведующий по продовольственной части. Лёшку я бросаю на должность истопника. А Зоя, так как у неё папа врач, – она будет медиком. А себя я ставлю на пост начальника Кара-Бумбы. Какие будут соображения?

– Мы согласны, – ответил я.

– Значит, власть утверждена! – сказал Владимир Сергеевич. – Теперь я предлагаю установить дежурства. День дежуришь, два гуляешь, так?

– А что должен делать дежурный? – спросил Лёшка.

– Вставать раньше всех, готовить еду, следить за чистотой. В этот день он является первым заместителем начальника Кара-Бумбы, и его приказы надо будет выполнять беспрекословно.

– Уж я тогда над Юрочкой поизмываюсь! – засмеялся Лёшка. – Дайте мне только добраться до этих дежурств!

В общем, мы согласились с новым порядком нашей жизни и после ужина стали готовить постель ко сну.

Зойка очень боялась одна идти в деревню через лес, и Владимир Сергеевич приказал мне её проводить.

– А может, нам с Лёшкой вдвоём пойти? – с надеждой предложил я.

– Нет, – сказал Владимир Сергеевич, – Лёшка будет здесь мне помогать.

Я взглянул на Зойку, представил себе путь до деревни и обратно к шалашу и, по-честному говоря, струхнул. Как же я один буду возвращаться назад? И вместе с тем мне очень хотелось проводить её.

Когда мы с Зойкой выбрались из лесу на просеку, мы увидели над нашими головами тёмно-синее небо с миллионами звёзд. На траве лежала холодная роса, но от пыльной просёлочной дороги к нашим босым ногам шло тепло.

– Слушай, а ты в эту зиму никакого письма не получала? – тихо спросил я у Зойки.

– Нет, – ответила она. – А от кого?

– А ты не будешь сердиться?

– Нет.

Я отвернулся и сказал:

– От меня.

– А зачем ты мне писал? Ведь у меня есть телефон!

– Ну, телефон – это неинтересно. А твой дом номер шестнадцать?

– Восемнадцать.

– Значит, я ошибся. Жалко!

– Юр, – спросила Зойка, – а что там было, в письме?

– Ничего особенного. Просто я тебя приглашал на день рождения… Посмотри, а вон звезда падает. Видела?

– Видела.

– Говорят, когда падает звезда, надо задумать желание, и оно исполнится.

– А ты задумал?

– Задумал. А ты?

– Я не успела. А что ты задумал?

– Об этом нельзя говорить. Если скажешь – не исполнится.

– Ну мне-то можно сказать?

– Вот тебе-то и нельзя!

– А почему?

– Нельзя, и всё!

Это было очень интересно – разговаривать загадками и полунамёками.

Но тут же я в открытую признался, что всю зиму ходил на каток «Динамо» на Петровку и думал, что встречу там Зойку. Потом я однажды позвонил ей домой по телефону, а когда она подошла и спросила: «Кто говорит?» – я испугался и бросил трубку.

Вообще весь этот разговор и о письме, и о катке я продумал ещё давным-давно. Я решил: увижу Зойку, расскажу ей всё. Но вот сейчас я ей всё рассказываю, а она идёт и тихонько улыбается. Отчего? Пусть она старше меня почти на три года! Но я-то ведь рослый мальчишка, а она тоненькая, невысокая девочка, и можно думать, что мы ровесники. И то, что она уже проходила в школе какую-то там тригонометрию и анатомию человека, это ещё ничего не значит. Я тоже буду их проходить. Но, может быть, я Зойке кажусь совсем маленьким?

Я вкладывал в свои слова особый смысл. Но Зойка словно не замечала этого. Она только пообещала: