– Ты можешь достать мне передатчик и предоставить новые шифры? – прямо без предисловий спросил Кент.
– Слушай, дружище, угомонись! Нет, пока не могу. Да и зачем это нужно? Я же сказал, Центру мы сейчас не нужны. Сиди тихо!
– Я не собираюсь сидеть тут без дела. И если ты не готов мне помочь с рацией, значит, я постараюсь связаться с местным французским Сопротивлением и буду работать вместе с ними. И через них передавать информацию в Центр.
– Это вообще глупо. Участники Сопротивления – славные ребята и наши друзья. Но за ними глаз да глаз нужен. Война – дело непредсказуемое, сегодня мы по одну сторону баррикад, но ведь не исключено, что на каком-то этапе интересы советской разведки и Сопротивления разойдутся. Вот тогда вспомнят про нас. Вот тогда мы и возобновим связь с Центром.
– А если не вспомнят?
– Будет еще лучше! Ну, ладно. Если тебе это так надо, и, если у тебя есть что передавать в Центр, можешь отдавать всю информацию мне, я передам.
– Ты будешь регулярно приезжать в Марсель? – поинтересовался Кент.
– Столько, сколько надо. Можно передавать записки, написанные симпатическими чернилами поверх обычного текста, через сотрудников «Симекс», которые довольно часто бывают в Марселе.
– Это опасно.
– Согласен. Ладно, давай я буду приезжать один-два раза в месяц. Чаще ни к чему!
– И я могу рассчитывать на финансирование моей разведывательной деятельности? – задал свой самый важный вопрос Кент.
– Ты же знаешь, ресурсы у нас ограниченны…
– Мне странно, что я должен тебе об этом говорить! – Кент еле сдерживал свой гнев. – Я не милостыню у тебя прошу! Если ты помнишь, в свое время были выстроены вполне жизнеспособные коммерческие структуры «Симекско» и «Симекс». Они были созданы, если ты, конечно, помнишь, по моей инициативе и не просто так, а в том числе и с целью финансировать разведывательную деятельность, содержать резидентуру. Насколько мне известно, обе эти фирмы продолжают функционировать и приносить доход. Да? Ты согласен? Вот ведь штука какая! Поэтому позволю себе предположить, что я имею право, полное право, получать какие-то средства на жизнь. Заметь: и как резидент советской разведки в Марселе, и как президент акционерного общества «в изгнании». Я готов и хочу работать, а ты будь добр организуй оплату…
– Ну, хорошо! Я буду привозить тебе деньги. Но ты должен понимать, что это все равно будет значительно меньше, чем ты получал в Брюсселе. Немного меньше!
– Уж, это я понимаю…
– Давай договоримся: в следующий раз я приеду, как только получу от тебя записку, что у тебя тут все «созрело» и ты готов передать первые сообщения в Центр.
Несмотря на возражения Жана Жильбера, Кент все-таки наладил связь с марсельским движением Сопротивления. Он примкнул к ним не как советский разведчик Кент, а как уругвайский гражданин Винсенте Сьерра, протестующий против немецкой оккупации и сочувствующий освободительному движению патриотов. Так как теперь можно было рассчитывать на некоторую финансовую поддержку из Парижа, Винсенте снял скромную квартиру, и они сразу переехали туда с Маргарет и Рене. Жюль Жаспар как профессиональный политик и бывший дипломат и в Марселе имел полезные знакомства и связи и потому второй раз, уже в Марселе, помог устроить Рене в католический пансионат. Рене уехал.
Жизнь Маргарет и Кента, разумеется, теперь очень отличалась от того, как они барствовали на вилле Следер. Приходилось самим готовить незатейливую еду в закутке своей крошечной квартирки. Первое время нечего было и думать о вечеринках и приглашении каких-либо гостей, а из развлечений – они просто гуляли иногда по марсельским улицам. Сидели рядом на скамеечке в сквере, страстно целовались, когда их никто не видел, и все время радовались, что им так хорошо вместе. Винсенте читал любимой женщине стихи французских классиков, которые он заучивал еще в студенческие годы, а Маргарет рассказывала любимому мужчине про свое безмятежное детство. Все бури в их жизни, связанные с бегством из Бельгии, улеглись. Теперь они были мужем и женой не напоказ, а на самом деле. И вели себя как молодожены, у которых главная проблема – катастрофически не хватает денег.
Винсенте привыкал к своей новой роли мужа, пусть и не зарегистрированной надлежащим образом ни в церкви, ни в мэрии, и находил ее вполне приятной. Все шаг за шагом стало налаживаться – Жан Жильбер вполне успешно продолжал коммерческую деятельность в Париже и привозил деньги из «Симекс». Кенту было на что содержать свою небольшую семью, пусть и скромно. Иногда Винсенте даже ухитрялся позволить себе такую забытую роскошь, как сходить вечером в какой-нибудь ресторанчик и выпить чашечку настоящего кофе или бокал хорошего коньяка. Маргарет не слишком любила рестораны, у нее появился панический страх, что они останутся совсем без денег, и она призывала своего мужчину отказаться от прежних привычек и стараться на всем экономить.
Как-то вечером, когда приехал Жан, мужчины вдвоем втайне от Маргарет отправились в одно марсельское кабаре. Хозяйкой этого заведения была актриса Мариан Мишель. Винсенте познакомился с ней в лучшие времена – в прошлом году в Париже, и сейчас в Марселе они встретились как добрые знакомые. Мариан подошла к столику, за которым сидели Винсенте Сьерра и Жан Жильбер, и, одарив мужчин улыбкой, похвасталась:
– Это замечательно, что вы пришли в наше кабаре именно сегодня. У нас сегодня будет петь сама Эдит Пиаф!
– Я обожаю ее! – обрадовался Винсенте.
– Не уходите после её выступления, я приведу Эдит за ваш столик, и вы познакомитесь! – пообещала Мариан.
– Что заказать для прекрасных дам? Коньяк, шампанское? – поинтересовался Винсенте.
– Шампанское, – улыбнулась хозяйка кабаре и упорхнула по своим делам.
– Кто такая Эдит Пиаф? – с любопытством встрепенулся Жан.
– Ты не слышал, как поет эта потрясающая певица? И не знаешь ее историю?
– Нет.
– Она из очень бедной семьи. И на мой взгляд, вовсе не красавица, еще и коротышка. Совсем юной девчушкой зарабатывала на жизнь продажей цветов. Потом стала петь. Ты знаешь, здесь, во Франции, певцы на улице никогда не поют за деньги.
– Ты что-то путаешь! – не поверил Жан и усмехнулся. – Да я много раз видел, как они поют. И люди из толпы совершенно спокойно давали им деньги, а они брали!
– Нет, ты смотрел невнимательно! Французские уличные артисты очень гордые. Им кажется, что, если они поют, а люди за это кидают им деньги, это похоже на милостыню. Милостыня – это для них очень стыдно, а вот что-то продавать – вовсе нет. Они поют на улице, собирая вокруг себя толпу слушателей. А потом продают благодарной публике ноты со своими песнями. Или бумажки с текстами песен. Продавать ноты – это совсем другое, это не милостыня, потому что в руках у слушателей остается что-то на память об услышанных песнях. Эдит – маленькая хрупкая девчушка – тоже когда-то пела на улице, раскачиваясь в такт словам своей песни. Она заламывала руки и прижимала их к груди. Ее пальцы всегда были в заусенцах и с обкусанными ногтями. Она была одета в бесформенное потертое пальтецо и старые стоптанные туфли. Ветер спутывал ее волосы. Пела она очень пронзительно, глубоко погружаясь в образ. У нее потрясающий голос! Просто мурашки по коже…
– И как же она попала в кабаре? Не будучи красавицей. У нее появился богатый покровитель? – прервал сентиментальный рассказ нетерпеливый и немного циничный Жан.
– Что-то вроде этого. Однажды ее услышал известный импресарио и предложил выступать на эстраде. Причем по контракту, для сцены она должна всегда одеваться очень скромно, как уличная певица. Импресарио сделал ставку на то, что с ее голосом именно в таком незатейливом облике она будет смотреться особенно трогательно. И будет выигрышно отличаться от наскучивших кукольных безжизненных или вульгарных лиц популярных певиц.
В этот момент на сцену кабаре вышла невысокая девушка в скромном черном платье. Волосы ее были слегка всклокочены, как будто их спутал ветер. Простые туфли без каблука подчеркивали невысокий рост. Если она и пользовалась гримом или декоративной косметикой, это было совсем незаметно. Бледное, почти белое лицо. Вцепилась обеими руками в микрофон – на ногтях не было даже и следов лака. Девушка запела, сначала очень медленно и тихо, а потом все добавляя мощи своему голосу. Зал застыл, все происходящее превращалось в сеанс массового гипноза. Её слушали как завороженные. Эдит Пиаф спела несколько песен. Последние куплеты были особенно громкими, казалось, звуки жили отдельно, сами по себе, отскакивали от стен и дребезжали в лучах люстр… И вдруг Эдит внезапно замолчала… Зрители еще несколько мгновений оставались в полной тишине, как будто боялись спугнуть эти разлетевшиеся по залу осколки нот. А потом зал взорвался овациями.
Как и все вокруг Жан Жильбер был потрясен пением Пиаф. И теперь он вместе с Винсенте с волнением ждал, когда хозяйка кабаре подведет к их столику певицу. Но в зале не было видно ни Эдит, ни Мариан.
Прошло довольно много времени. Заказанное шампанское оставалось не раскупоренным. Мужчины заскучали.
– Хочешь, я тебе сейчас кое-что расскажу, – Кент вдруг вспомнил историю, когда он вот так же волей случая оказался рядом с мировой знаменитостью, – в сороковом году, чтобы встретиться с нашим резидентом Шандором Радой, я поехал на поезде в Швейцарию, и моим соседом по купе оказался… ни за что не угадаешь кто! Это был шикарный вагон-салон Париж-Женева. Помню, как проводник услужливо забрал у меня чемодан и пальто и предложил выбрать любое место за любым столиком. Столы и мягкие кресла в свободном порядке были расставлены по всей площади вагона. Я сел поближе к окну. Поезд еще стоял, а официанты уже разносили еду и прохладительные напитки. Через несколько минут к моему столику, подошел пожилой господин.
«Добрый день, месье! У вас свободно? Могу я занять это кресло?» – спросил он по-французски.
«Да, да! Пожалуйста. Будьте любезны!»
Лицо попутчика показалось мне очень знакомым, и уже меньше, чем через минуту, я вспомнил, откуда я знаю этого человека. Конечно же! Жан Габен! Известный французский актер.
«Винсенте Сьерра, из Уругвая, но сейчас проживаю в Бельгии. Студент Брюссельского университета и начинающий бизнесмен», – подробно представился я.
«Жан Габен, актер!»
– Жан Габен? – переспросил Жильбер. – Ну, ты даешь! Почему я не вылезаю из Парижа и никого еще не встретил? Ты везунчик!
– Возможно! – согласился Кент – Меня тогда переполнял восторг, и я затараторил: «Очень люблю все фильмы с вашим участием. Вы – мой любимый актер! Какими судьбами в Женеву? На съемки? На отдых?»
«У меня там сын. Он артист цирка. Начинающий. Завтра у него первое большое выступление. И я очень за него волнуюсь. Не поверите, так за себя никогда не волновался».
«Вы, наверное, чересчур заботливый отец! Мне кажется, для него самая лучшая поддержка – это ваше имя».
«Нет, вы ошибаетесь, молодой человек! Заботливым я был не всегда. Я был слишком занят и мало времени уделял своему мальчику. А он по наивности видел только внешнюю сторону актерской славы, как и многие люди, как, возможно, и вы. И не хотел задумываться над тем, какие трудности за этим стоят. Что касается моего имени или авторитета для его карьеры… Все относительно. Ему было бы легче добиться успеха, если бы его не сравнивали постоянно со мной. Мы разные. Каждый талантлив по-своему. Хочешь или не хочешь, а его все равно будут оценивать по моей мерке».
Жан Габен тогда заказал кофе, выпил чашечку и развернул для чтения свежую парижскую газету. Я понял, что мой попутчик хочет отвлечься от своего волнения и не настроен на дальнейшую беседу. Жан Габен опустил газету на колени и задремал.
– Когда мы прощались в Женеве, он мне даже дал свою визитную карточку с адресом и телефоном и расписался там: «С наилучшими пожеланиями, Жан Габен». И знаешь, что я тогда подумал? Вот ведь такой великий артист, такой гениальный, знаменитый, и переживает за своего сына! Да что там в этом цирке может случиться? Наверное, и наши родители за нас тревожатся! Как бы моим папе с мамой было интересно узнать, что я вот сидел в шикарном салоне-вагоне и разговаривал с самим Жаном Габеном… А сейчас я познакомлюсь с Эдит Пиаф! Что только в жизни не бывает!
– Если познакомишься! Я уже начинаю сомневаться! Для нас, похоже, просто нашли повод, чтобы выудить деньги за шампанское, которое нам совсем не нужно, – устало огрызнулся Жан Жильбер.