Маргарет и Кент

Автомобили свернули с трассы влево и остановились у форта Бреендонк.

Форт имел довольно устрашающий вид и был переоборудован в тюрьму. Маргарет и Винсенте повели в разные стороны.

Маргарет ввели в камеру. В окно сверху слабо прорывался свет. Взгляд ее упал на орудия пыток, угрожающе развешенные по стене. Женщина зримо представила, что сейчас с ней будут делать, и сразу же потеряла сознание, медленно приземлившись на каменный пол. Она не помнила, кто и как ее поднимал, как ее положили на каменную лавку, и сколько прошло времени. Маргарет очнулась от холода и своей мокрой одежды, ее, по всей видимости, пытались привести в чувство, поливая ледяной водой, и от резкого запаха тампона, который совал ей под нос гестаповец в белом халате. Женщина села на лавку, спиной к стене ужасов, но толком пока ничего не понимала. Через какое-то время привели Винсенте, он бросился к ней и стал успокаивать. Маргарет знобило от страха и холода, ей кинули тонкое серое одеяло, в которое она завернулась. Когда их великодушно оставили наедине, Винсенте обнял любимую и принялся ее успокаивать:

– Все образуется, Маргарет! Вот увидишь, все образуется. Тебя отпустят. Ты ведь абсолютно ни в чем не виновата!

– Господи! Винсенте! Что теперь будет с нами? С Рене? Как он там? Я так далеко от него. И он ничего не знает. Мой милый, маленький сыночек! Пресвятая дева Мария! Что будет с Рене?

– Тебя отпустят, и ты увидишь своего Рене, любимая, – успокаивал женщину Винсенте, осыпая поцелуями ее лицо и руки.

– Я очень-очень хочу пить, – жалобно прошептала Маргарет.

– Дайте, дайте ей воды! – по-французски крикнул охранникам Кент.

В камеру принесли стакан воды. Женщина жадно выпила его. Охранники предложили Маргарет сигареты. Кент и Маргарет закурили. Они смотрели друг на друга и не знали, как друг другу помочь.

Кент рассказал своей любимой, как после того, как их разъединили, его отконвоировали в полуподвальное помещение и сняли наручники. Там было совсем не так жутко, как в этой камере. Даже наоборот, посредине той комнаты стоял стол, покрытый белоснежной накрахмаленной скатертью и обильно сервированный закусками, горячими блюдами, разнообразными напитками. Кенту не просто разрешили, а велели сесть вместе со всеми, кто сопровождал его в поездке. Чуть позже присоединились и те, кто ехал в одной машине вместе с ней. Он тогда еще подумал, а где Маргарет, не забыли ли ее покормить. Немцы говорили между собой обо всем подряд, возможно, по-прежнему думая, что арестованный не понимает ни слова. К нему обращались редко, в основном жестами. Предлагали подлить вина. Скорее всего, гестаповцы надеялись, что пьяный узник будет более разговорчив и не сможет должным образом контролировать свои слова. Допрос начался прямо в этой же комнате. Из нее просто вынесли остатки еды и грязные тарелки. На столе оставалось только спиртное. Вопросы задавал сам Гиринг. Он обращался к Кенту по-немецки. Кент притворялся, что не понимает немецкого языка. Гиринг позвал переводчика, и тот стал все объяснять по-французски. Это было даже удобно. Больше времени оставалось на обдумывание ответа. Как и при аресте во французской полиции, Кент первым делом попросил:

«Месье, я все-таки настаиваю на том, чтобы вы пригласили консула Уругвая. Я являюсь гражданином Уругвая, и вам об этом прекрасно известно!»

Гиринг только усмехнулся в ответ: «Господин, как вы себя называете? Винсенте? Давайте договоримся сразу, эти ваши глупости вы будете рассказывать кому-нибудь в другом месте! Я надеюсь на ваше благоразумие. И у меня нет никакого желания с вами тут сидеть несколько часов.»

«Так и отпустите меня, я к вам не напрашивался…»

«Вы еще шутите?! В первую очередь благоразумным вам следует быть для того, чтобы не подвергать опасности такую молодую и красивую женщину, как Маргарет Барча.»

От этой фразы тело Кента пронзил убийственный холод. Постепенно усиливалось понимание, что говорить правду или часть правды ему все же придется. Кент закурил сигарету и готов уже был начать рассказывать о том, что от него так хотел узнать Гиринг. Но тут признанию помешал какой-то гестаповец, который с вытаращенными глазами вбежал в комнату и стал рассказывать, что происходит в соседней камере. Гиринг внимательно слушал сбивчивый рассказ своего подчиненного, но при этом не отрывал взгляд также и от заключенного. По реакции Кента на экстраординарное сообщение Гиринг пытался понять, действительно ли Винсенте не понимает немецкую речь. Прибежавший немец кричал про то, что Маргарет упала в обморок, что тюремный врач пытается привести ее в чувство, что у него ничего не получается и что с этой женщиной надо срочно что-то делать. Свой страх за любимую, отчаянье и панику и даже тремор в руках, Кент ничем не выдал, внешне оставаясь совершенно спокойным и продолжая курить сигарету. Гиринг и прибежавший гестаповец на несколько минут вышли из комнаты. С Кентом остались Бемельбург и конвоир. Никаких вопросов, пока не было их начальника, гестаповцы не задавали. Кент докурил одну сигарету и сразу же потянулся за следующей. Потом Гиринг вернулся и спокойным голосом сообщил своим коллегам:

«А-а! Ничего страшного! Обычный женский обморок. Эта неженка вполне мужественно прошла по мрачным тюремным коридорам, но как только ее ввели в камеру, где она увидела кандалы и инструменты для пыток, она потеряла сознание.»

Кент безучастно продолжал курить и делал вид, что не понимает ни слова.

Тогда Гиринг распорядился: «Эй, переводчик, скажите этому чудаку, что его жена или подружка, не знаю, кем она ему там приходится, в обморочном состоянии. И что тюремный врач разрешил ему навестить бедняжку.»

Так Кена оказался в камере с Маргарет. И здесь действительно было, от чего упасть в обморок.

Через полчаса гестаповцы решили, что ведут себя слишком сентиментально по отношению к этой парочке, и опять разъединили их. Молодого человека отвели в такую же камеру, как та, в которой содержали испуганную Маргарет. Чувствовал он себя ужасно. Не столько оттого, что боялся пыток, сколько оттого, что его любимая женщина оказалась в тюрьме по его вине. Кент разглядывал жуткие стены, крюки и цепи и представлял, как тяжело все это видеть Блондинке. На следующий утро, когда за ним пришли конвоиры, чтобы отвести на допрос, Кент сам был на грани обморока.

Чтобы дело пошло быстрее, в комнату привели также и Маргарет, посадили в дальней угол и велели молчать. Гиринг начал допрос с марсельского периода. Он спрашивал, продолжал ли Винсенте Сьерра, или как его там по-настоящему зовут, свою разведывательную деятельность в Марселе. Кент ответил, что он не занимался разведывательной деятельностью в Марселе. Гиринг достал из папки несколько листков и аккуратно разложил их перед лицом арестованного. Документы были напечатаны на немецком языке, и Гиринг всем своим видом показывал, что Винсенте не следует больше притворяться, что он не понимает по-немецки. Винсенте с неподдельным интересом впился взглядом в бумаги, ему было очень важно знать, что известно про него в гестапо. По сути, это были протоколы допроса Михаила Макарова, работавшего под псевдонимом Хемниц и арестованного в Брюсселе одиннадцать месяцев назад. В них прямо было сказано, что президент акционерного общества «Симекско» не является гражданином Уругвая Винсенте Сьерра, на самом деле он резидент советской разведки с псевдонимом Кент. Хемниц-Макаров дал прямые показания, что все шифровки в Москву ему поступали от Кента.

– Меня оговорили, – все еще пытался сопротивляться Кент.

Гиринг дал какие-то распоряжения своему помощнику, и через несколько минут в комнату, где проходил допрос, привели одного из брюссельских связных. Кент узнал его, и вспомнил кличку – Боб. Этот связной успел проработать в резидентуре всего несколько дней. Вид у Боба был ужасный. Не было сомнений, что его долго и жестоко избивали, лицо связного представляло собой сплошной синяк.

– Вам знаком этот человек? – спросил Гиринг у Боба.

– Это Кент, маленький шеф брюссельской разведки.

«Это почему же маленький?» – даже немного обиделся Кент, но промолчал.

– А кто был большим шефом? – уточнил Гиринг.

– Адам Миклер, он же Жан Жильбер. Вся брюссельская, а затем парижская резидентура подчинялись ему.

Очевидно, по задумке Гиринга, вид Боба нес еще и психологическую функцию – устрашения. Вот что бывает с заключенными, которые не желают с первого дня сотрудничать с гестапо.

Маргарет, наконец, поняла, что на самом деле так крепко связывало ее Кента с Жильбером. Жан тоже советский разведчик! Кто бы мог подумать, у нее этого и в мыслях не было.

Затем назвали имя Мальвина и привели изможденную старуху с совершенно безумным взглядом. Её седые волосы спутались в колтуны, на лице были кровоподтеки, руки болтались как плети. Если бы Гиринг не произнес имя женщины вслух, даже Кент, возможно, не догадался бы, что это она. Мальвина была еще в более ужасном состоянии, чем Боб. Она не могла даже говорить. Ей просто показали Кента, и она прикрыла глаза.

Прошло несколько дней. Гиринг все еще был сдержан, относительно вежлив и не переходил к физическим истязаниям. Маргарет приводили на все допросы, но у нее никто ничего не спрашивал. При этом было заметно, что Гиринг едва скрывает негодование и его терпение может закончиться в любой момент. Кент делал вид, что не замечает раздражения гестаповца, и продолжал бубнить, что он уругвайский гражданин.

Примерно через неделю настроение начальника зондеркоманды в корне изменилось. Он выглядел как человек, узнавший что-то чрезвычайно важное и интересное. Гиринг, многозначительно ухмыляясь, протянул Кенту очередные два листка на немецком языке. Как чуть позже узнала Маргарет, это были протоколы допросов других заключенных. В первом был приведен дословный текст с заданием Центра о поездке резидента Кента в Прагу и в Берлин. Во втором – отчет разведчика под псевдонимом Кент об этих поездках. Из протоколов было понятно, что в Праге и в Берлине уже арестованы все те люди, с которыми Кент встречался. Разведчик, хотя до сих пор еще ни в чем не сознался, теперь окончательно понял, что никаких шансов справиться с этой ситуацией у него больше нет. И это действительно катастрофа, которая постигла и его, и знакомых ему людей. Кент обреченно потянулся за сигаретой. Гиринг любезно поставил перед ним бокал с коньяком, который Кент выпил практически залпом.

– Да, я занимался разведывательной работой в интересах Москвы, – выдавил из себя Кент и сам не узнал свой голос.

– Вот и правильно. Сотрудничество с нами может дать вам шанс избавить от страданий вашу любимую женщину – Маргарет Барча. У меня почти нет сомнений, что она ни в чем не виновата. Если не считать того, что влюбилась в вас без оглядки и не разглядела в вас большевистского шпиона.

– Она ни о чем не догадывалась! – покорно согласился Кент.

– Я ничего не знала! – громко подтвердила Маргарет.

– А, знаете, что, – радостно предложил Гиринг, – сегодня просто замечательный день! Мы с вами здорово продвинулись в наших разговорах. И теперь давайте немного погуляем. Свежий воздух нас взбодрит! А вам пора взбодриться. Жизнь не заканчивается после этих ваших откровений, как может вам показаться. У меня на вас свои планы. И это серьезные планы.

На прогулке, которая проходила в тюремном дворе, Кент передвигался еле-еле. Ноги были ватными и не слушались. И все-таки он решился задать мучавший его вопрос. Как удалось расшифровать сообщения в Москву? Ведь шифр был очень сложный, некоторые сообщения готовил сам Кент, а некоторые Хемниц-Макаров.

– Вот вы сами и ответили на свой вопрос. Макаров у нас уже почти целый год. Свои шифры он сдал после нескольких допросов, а по ним мы смогли подобраться и к вашим шифровкам. Вы ведь их не меняли, даже оказавшись в Марселе, – попытался подловить его Гиринг.

– Я не пользовался передатчиком в Марселе. И ничего не шифровал, – настаивал Кент.

Маргарет плелась за ними сзади и вслушивалась в разговор.

– Как вы мне надоели своим упрямством. И, похоже, я скоро начну вам верить! Я знаете, что думаю? Но пока не готов утверждать! Возможно, что все материалы, которые вы в Марселе отдавали Жану Жильберу для Центра, никуда не передавались и были просто выброшены. Да! Или, если он их все-таки передавал в Центр, то исключительно от своего имени.

– Жан один из самых ничтожных людей, с которыми мне приходилось иметь дело в разведке…

Допросы продолжались целую неделю. Кент ухитрился не назвать своего настоящего имени, а Гирингу это было не слишком важно. Кент многократно повторил, что сотрудники «Симекско» и «Симекс» никакого отношения к разведке не имели и даже не подозревали, что под носом у них кипит важная информационная работа в интересах Советского Союза. И все они – просто хорошие люди, никак не связанные с разведкой. И Маргарет.

В начале второй недели Кенту разрешили остаться с Маргарет наедине. Свидание было коротким. Маргарет успела шепнуть Винсенте, что из разговора надзирателей она поняла: их в ближайшие дни повезут в Берлин.

– Меня-то понятно, мне пришлось сознаться, что я советский разведчик, – недоумевал Винсенте. – А тебя-то зачем? Они же обещали тебя отпустить!

– Обещали! Но, скорее всего, не собираются выполнять своих обещаний. И будут таскать меня вслед за тобой по тюрьмам… Им нравится вести допросы в моем присутствии!

Вечером того же дня Кент в очередной раз спросил Гиринга, когда отпустят Маргарет.

– Ваш визит в Берлин, раз уж вы про него узнали, будет коротким, – пояснил Гиринг. – Дело Шульце-Бойзена в общих чертах окончено. Остались мелкие детали и формальности. Я предложил вашей Маргарет остаться в Бельгии и подождать вашего возвращения из Берлина в одной из бельгийских тюрем. Она отказалась. Сама! Сказала, раз уж мы не хотим освободить ее совсем, она лучше поедет вместе с вами в Берлин.