Мишень

– Успокойся, мамулечка. Здесь нет никого!

Она с широко раскрытыми глазами смотрела на кого-то невидимого у меня за спиной, так что я почувствовала, как мелкие холодные мурашки побежали у меня по всему телу. Стало жутко и безумно холодно.

– Кто он? Тебе папа приснился? Что он не смог тебе простить?

– Нет! Не папа! ОН! ОН здесь! Я его боюсь!

– Нет здесь никого! Я сейчас тебя святой водичкой умою. И будешь спокойно спать.

Мама как будто к кому-то прислушалась. Затем хитро улыбнулась и сказала:

– Он мне по телефону позвонил!! Не нужно меня умывать! Уходи. Я спать буду.

Если бы не милицейское прошлое и железная логика, то, наверное, сошла бы с ума.

Рядом на тумбочке лежал папин телефон. И в списке входящих десятисекундный разговор с неизвестным абонентом пару минут назад. Хотя телефон не звонил, и к трубке никто не прикасался. Вчера по этому телефону было много переговоров по похоронам. Вероятно, ошибка даты в журнале вызовов. Но, как ни успокаивала себя, до утра уснуть не смогла. Не помогла и святая вода. В комнате был адский холод. Укрыла всем, что было, маму, а сама до прихода сестры из комнаты не выходила. Хотя и не верила в мистику, но как-то боязно было.

Я еще не знала, что самая страшная ночь в жизни предстоит у меня впереди. Ночь перед смертью мамы. Последние три дня она уже не открывала глаза, не разговаривала. Не могла есть и пить. Просто тихо угасала без болей и стонов. Но по-прежнему одной рукой держалась за край кровати, а второй за телефон, и мы втроем не могли ее перевернуть, чтобы помыть и смазать кожу на спине средством от пролежней. И от этого было мучительно больно ее дочерям. Беспомощность и отчаяние. Ежеминутный страх не услышать ее дыхания. Леденящий холод. Безысходность. И запах разлагающегося тела. Запах смерти, суровой и беспощадной.

Неожиданно для себя я почему-то произнесла:

– Необходимо пригласить всех близких проститься. Попросить у нее прощения, и чтобы она простила. И тогда она завтра спокойно уйдет. А иначе будет мучиться.

Сестра разозлилась:

– Не говори ерунду! Она в ступоре, без сознания. Какое прощание? Откуда тебе знать, когда она умрет? Воду мы ей капельками даем. Глюкозу колем. Вот если очнется, тогда и приглашать будем родственников.

Я подошла к маме:

– Мамочка, я тебя очень люблю. Прости меня за все. Как я жалею сейчас о том, что мало дала тебе. Прости меня, пожалуйста, мамочка!

Неожиданно мама открыла глаза и посмотрела вполне осознанно на меня. Едва слышно прошептала:

– Прощаю, и ты меня прости, пожалуйста, Маша!

– Я тебе все прощаю, мамочка. И папа простил. Ты только ни о чем не беспокойся и ничего не бойся! Твои дочки живы и здоровы, внуки ждут твоего выздоровления. Хочешь увидеть свою сестру? Позвонить ей?

Она в знак согласия моргнула. Младшая дочь подбежала к ней просить прощения, целовать и гладить маму по голове. Я пошла звонить родственникам. С ними мама разговаривать уже не могла, только открывала глаза и закрывала в знак согласия. К вечеру все разъехались, и мы с сестрой остались одни.

– Я не понимаю, Маша, почему она очнулась, когда ты с ней стала общаться. Я три дня пыталась ее разбудить, но она была без сознания. Так же было и с бабушкой. Я неделю сидела в реанимации, ухаживала за ней, пока она была в коме, стоило Маше появиться – свершилось чудо. Бабушка вышла из комы и даже пообщалась с тобой перед смертью. Даже со своими детьми не стала общаться. Только с тобой. Врачи до сих пор не могут понять, как такое могло случиться. А стоило тебе выйти из палаты – опять вошла в кому и больше не выходила.

– Не ревнуй, сестренка. Я и сама не знаю, как это происходит. Наверное, я их сильно люблю и очень сильно хотела им об этом сказать. Мама сегодня не уйдет. Мне почему-то кажется, что она будет общаться с потусторонним миром. Пойдем спать ложиться. Она сегодня не умрет.

И мне впервые удалось забрать из комнаты телефоны. Они уже не нужны. Мама приоткрыла глаза. Перевернулась набок и еще крепче ухватилась двумя руками за край кровати. Сестра хотела ее перевернуть.

– Не нужно. Она так за жизнь держится. Не лишай ее последней надежды.

– Маша! Я уже опасаюсь за твою психику. Ты как-то странно говоришь. Можно подумать, я меньше тебя люблю родителей и бабушку. И заботилась я о них уж побольше тебя.

– Ты же врач, и это естественно. Ты веришь в медицинские прогнозы. А я очень сильно верила в чудо. И очень хотела пообщаться. С тобой родители всегда времени больше проводили и баловали тебя, так что не ревнуй.

– Да я не ревную. Привыкла к роли сиделки, – пробурчала сестра.

«Эх, сестренка! Ты ведь даже не знаешь, что мне пришлось пережить в ночь после похорон», – подумала я про себя. Психику сестренки нужно поберечь. Ей и так досталось. Пока я зарабатывала деньги на похороны, сестра ухаживала два месяца за родителями. И от помощи сиделок долго отказывалась.

Мы легли в соседней комнате. Но уснуть так и не смогли. Через каждый час заходили проверить, дышит ли мама, смачивали ей язык водой. А я ощущала какой-то невидимый плотный вязкий жгут между своей пуповиной и мамой. И было до безумия страшно, что она этим жгутом уведет за собой свою старшую дочь. И если я закрою глаза, то могу уже не проснуться. А она не сможет противостоять тому демону, который ей дает приказы. И оборвать эту пуповину сама не могла. Только молиться о том, чтобы она в мыслях не поддалась искушению получить новую жизнь за счет жизни своих детей.

Утром сестра достала молитвослов.

– Я не особо в это верю, но соседка мне дала. Здесь есть и молитва о том, чтобы безнадежные больные легче уходили. Я никогда не молилась до отпевания папы. Может, ты прочитаешь?

– Я тоже не читала. Давай вместе.

Мы целый день читали молитвы и шли проведать маму.

В семь вечера я сказала сестре:

– Маму мы помыли. Переодели. Смочили святой водой гортань. Необходимо дать ей покой. Она умрет в 21 час ровно.

Сестра подозрительно на меня покосилась. Но перечить не стала. Через час проверили – дышит. Когда зашли в комнату, она едва слышно дышала. Я вышла на минуту за водой и сестра сказала:

– Все. Мама умерла ровно в 21 час. Звони в больницу и родственникам.

«Скорая» приехала в течение пяти минут. Практически одновременно прибежала лучшая мамина подруга, стали съезжаться родственники. Сестра суетилась, подавая необходимое для обмывания и переодевания. А у меня, как будто живот раскромсали ножом, а внутри пустота. И лишь молоточки бьют в висках. А потом первая истерика в жизни.

Ночевать тетя увела к себе. Но из всех углов слышала голос мамы, зовущей по имени. Господи! Сохрани мой разум!! Дай сил пережить утрату родителей! Я сильная! Я взрослая, уже пенсионерка! Это естественно – хоронить своих родителей. Как бы сейчас тяжело ни было, я справлюсь. Сейчас поплачу, и станет легче. Только вот слез почему-то больше нет.

Около полугода по ночам слышала прерывистое дыхание мамы рядом с собой и ощущала рядом могильный холод. Только рассказать об этом никому не могла. Это, как фантомные боли по отрезанной пуповине. Работа, дом, ребенок, друзья. Смеешься, продолжаешь жить, а в душе пустота. И тоска по прошлой жизни. Горечь от того, что невозможно вернуться хотя бы на минуту в то время, когда все были живы, здоровы и счастливы. За минуту можно столько успеть! Обнять и поцеловать бабушек и родителей. Посмеяться над шутками деда. И сказать о своей любви к ним. И попросить прощения за свою независимость и самодостаточность. И опять упускала главное. Зациклившись на своей скорби и печали, отдалилась от мужа и сына. Думая, что уберегу их от своей тоски-печали, если меньше времени буду общаться. Задерживалась на работе, встречалась с подругами. Приходила домой за полночь, когда дома уже все спали. Перестали дожидаться – и хорошо.

Так и не заметила стремительно промчавшуюся весну. В следственных кабинетах СИЗО пахнет не весной, а сгнившей квашеной капустой так, что даже птицы в тюремный двор не залетают. На судебных заседаниях так жарко и скоротечно, что некогда думать о себе и смотреть в окна. По дороге на работу не смотришь по сторонам. Лихорадочно листаешь документы. Не упустить бы столь важных деталей по делу. А домашние мелкие события даже не замечала. Серые дни без вкуса и запаха. Без радости и печали. Нишу родительской любви заняла пустота.

Секретарь перед судебным заседанием формально поинтересовалась, не возражаем ли мы, если она откроет окно. И, не дожидаясь ответа, распахнула створки настежь. Меня ошеломил запах цветущего жасмина и акации. Вскочила, подбежала к окну и жадно дышала, наслаждалась пьянящими ароматами и кружевами веток акации. Внутри что-то ожило.

– Сегодня же первый день лета! Поздравляю, коллеги! Посмотрите, какая красота! – я повернулась к коллегам.

За спиной стояла хмурая судья и две ее коллеги, пришедшие в качестве зрителей поглазеть на процесс. Еще бы – трое чересчур любознательных адвокатов, терзающих по несколько часов каждого свидетеля обвинения предъявлением документов и вопросами, которые невозможно отвести. Снимешь вопрос у одного защитника, второй тут же дублирует вопрос в иной интерпретации. У третьего адвоката вопрос звучит совсем по-иному, ловко жонглируют вопросами так, что даже и не сообразишь, что вопрос уже снят. Хорошая, спетая команда адвокатов. Процесс быстро не проведешь. А какой судья не мечтает летом отправиться на море хотя бы на недельку?

– Адвокат Романова! Идите на свое место. Заседания по причине наступления лета откладывать не будем. По окончании сегодняшнего заседания распишем график на месяц. Не менее двух заседаний в неделю.

Прокурор и секретарь заметно погрустнели. Видимо, их тоже не прельщала перспектива работы летом с командой деятельных защитников. Даже помечтать об отпуске некогда. Судья опрометчиво вызвала к 10 утра двадцать свидетелей. Ее коллеги сначала пытались стенографировать в блокноты процесс. Потом перестали делать записи и слушали с изумленными лицами. Потом вошли в ступор. Допрос первого свидетеля длился более 4 часов. Стандартные вопросы прокурора – десять минут по обвинительному заключению. Потом уточнение всех деталей адвокатами и множество противоречий в показаниях запутавшегося свидетеля на вопросы защиты, которые так или иначе нужно устранять.

– Перерыв до пятнадцати часов. Секретарь, объявите следующему свидетелю, чтобы пришел к 15.00.

– Ваша честь, мы просим допрошенного свидетеля не отпускать. У нас к нему еще ряд вопросов после перерыва, – обратился к председательствующей мой коллега Тимур, и мы с Виктором его дружно поддержали.

Допрос закончили в 19 часов. И у судьи планы резко изменились. График плотный. Другие дела при таком режиме слушать некогда. Перерыв в судебном заседании объявлен на две недели.

– Вот и лето пришло! – радостно пропел Тимур. – У меня неделя по графику свободная! Можно на море вырваться.