Хайшенвей. Миллионка

Мы бросились к окну. Горел дом дядюшки Мо. Вернее, уже догорал. Все население улицы высыпало, наружу, пытаясь отстоять дом. Однако это оказалось невозможно. Когда прибыла пожарная команда, дом уже догорал. Пожарное депо находилось недалеко от нашей улицы – на Суйфунской, но пожарники ничем не смогли помочь.

Я смутно догадывался о том, что в этом пожаре была моя вина. Однако понять и сформулировать то, в чем я был виноват, оказалось невозможно. Мне было не по себе. После того, как мы вернулись домой, больше никаких разговоров о доме дядюшки Мо не заводилось. Мы разошлись по комнатам. Петя, впрочем, через пятнадцать минут вернулся. Он плотно запахнул шторы, а потом погладил меня по голове и пообещал, что все будет хорошо. С этими словами он и покинул свою бывшую комнату.

Когда я проснулся, оказалось, что Петя не зря беспокоился, его действительно вызвали назад, к месту службы. Пакет с распоряжением доставили в пять утра. Петя велел меня не будить. Дядька Павел принёс мне записку, которую оставил брат.

«Виктор, – так начиналась записка, – я вернусь, как только смогу! Я не успел отгулять отпуск. За себя оставляю Вячеслава. Он будет тебе помогать! Он расскажет все, что узнал от нас шаману Митьке. Выше нос и ничего не бойся! Твой брат, Пётр.»

Доктор ещё не разрешил мне выходить на улицу. Я забросал его просьбами, и со скрипом вырвал у него разрешение уже завтра пойти к друзьям в класс. Сегодня же мне было приказано не покидать приделы дома. Слава пришёл вечером. Он был хмур и не похож на себя. Так как было уже поздно, мама распорядилась постелить Славе в одной из гостевых комнат. Петя договорился об этом с мамой перед отъездом. Ночью я проснулся от шелеста и скребущих звуков. Занавески загнулись почти до потолка как от большого ветра, да так и застыли. Теперь ничто не загораживало окон. В окно смотрел синий человек. Приглядевшись, я действительно признал в страшном человеке Вовку. Тело синего человека было распухшим и огромным. Однако человек не стучал в окно, он просто пытался как можно выше подтянуться на руках. Тело его подросло ещё на несколько вершков. Человек просто смотрел на меня и бессмысленно улыбался. Потом губы его начали двигаться, я попытался понять то, что он говорит, но рамы были уже приготовлены к зиме и, поэтому, почти ничего не было слышно. Хотя мне показалось, что я разобрал слово «Ключ!», однако был в этом не уверен. Я бросился в комнату, которую отвели Славе. Мой взрослый друг не спал, казалось, что он ждал меня. Как только я вбежал в комнату, он удовлетворённо кивнул. Мы обменялись нескольким словами, и пошли, почти побежали, в мою нынешнюю комнату. Синий человек лишь усмехнулся, когда увидел Славу. В его лице промелькнуло торжество. Он ещё раз посмотрел на меня, разжал руки и исчез из нашего поля зрения. Слово «Ключ!» услышал теперь и Слава.

Спать я больше не мог. Мы просидели в молчании минут пять, потом Вячеслав сказал:

– Митька предупредил меня, что синий человек вновь вернётся сегодня. Я не спал, ждал тебя. Шаман также напомнил мне, чтобы я велел тебе воспользоваться ключом. Нельзя допустить, чтобы синий человек вырос полностью. Если это произойдёт, я ничего не смогу сделать. Опасность угрожает не только тебе, но и всей твоей семье.

– Слава! – закричал Витя, – но у меня нет никакого ключа! Мне мама даже ключ от дома никогда не даёт, боится, что потеряю!

– Ключ, – друг Петра потёр глаза, – это один из трёх предметов из фанзы господина Мо. Краски, книга или колокольчик со шнурком. Доставай краски и шнурок, а я сейчас книгу выну.

Мы разложили предметы на столе. Я очень хотел спать и несколько раз напомнил об этом Вячеславу, однако друг Петра был неумолим. Все должно решиться именно сейчас, этой ночью. Я тупо смотрел на все три предмета и ничего не предпринимал. У колокольчика не было язычка, он не звонил. Книга по-прежнему не желала открывать свои тайны, а вот краски… Слава велел мне достать большой чистый лист. Я выполнил то, что он сказал мне. Обмакнув кисточку в краску, я замер. Мне показалось, что по комнате распространился высокий, чистый звук. Однако лицо Славы было неподвижно. Мой старший друг ничего не слышал, и я решил, что мне лишь показалось. Я начал рисовать. Слава сказал, что дальше я справлюсь сам и пошёл спать. Я даже не заметил, когда он вышел из комнаты. Во мне все пело. Я почти перестал отдавать себе отчёт в том, где я и что со мной. Душу охватил восторг. Я не ошибся, каждая краска имела свой звук. Я рисовал, краски смешивались, и вели свою мелодию. Наконец рисунок был окончен, и я очнулся. Я посмотрел на рисунок. На рисунке был вид из окна моей детской. На том месте, где стоял дом господина Мо, теперь высилось другое здание. На рисунке было видно, что рядом стоят здания, которые я привык видеть с детства из окна своей детской. Над домом была вывеска. Она гордо гласила: «Аптека». Дверь дома была приоткрыта, и было видно, что в аптеке толпятся люди. Был виден шкаф с ящичками от потолка до пола. Ящички были маленькие, темно-коричневого дерева. Была видна ещё одна дверь. Вероятно, это был запасной выход. Эта дверь тоже была открыта. Каким-то образом мне даже удалось изобразить маленький садик, который был во внутреннем дворе. Через запасной выход этот садик был хорошо виден. В садике сидели люди и ждали своей очереди. Ибо в аптеку можно было войти только по очереди. Люди улыбались и разговаривали. За аптечным столом стоял молодой человек и, взвешивая что-то на аптекарских весах, смешивал травы, чтобы отдать готовое лекарство очередному посетителю. Я вгляделся в лицо молодого человека и остолбенел. Около стола стоял я сам.

А передо мной стояла девушка, почти девочка. Девушка была довольно рослой, она возвышалась над остальными покупателями. Восточная наружность девушки плохо сочеталась с ее ростом. А робкое, загнанное выражение лица, наводило на мысль, что девушка сейчас сорвётся с места и убежит. Испуг читался во всей ее фигуре. Аптекарь, то есть я, протягивал девушке пакет с готовым лекарством. Можно было предположить, что девушка расплатится деньгами. Но нет. На раскрытой ладони девушка держала зелёную пуговицу. Пуговица формой напоминала драгоценный камень. Я вгляделся в лицо юноши аптекаря. Мне казалось, что на его лице при виде такой странной оплаты, должно отразиться возмущение и негодование. Но нет, юноша, то есть я, был в восторге. Он с нежностью смотрел на девушку и протягивал руку, чтобы взять из нежных пальчиков то, что должно было послужить оплатой за целебные травы. Вглядевшись в лица тех, кто ждал своей очереди в садике, я увидел пятерых молодых людей. На девушку смотрели и улыбались трое японцев: девушка, юноша и японец лет тридцать. Рядом стояли русская и китайская девушки. Высокая девушка вышла из аптеки улыбаясь и поминутно оглядываясь на меня. Следом за ней, друг за другом, стали подходить ее друзья. Каждому из них я давал пакет с целебными травами. Наконец рисунок опустел. Дверь под вывеской «Аптека» захлопнулась. Напряжение отпустило меня, и мне стало понятно, что ключом являлся именно я. Дядюшка Мо больше никогда не вернётся. Хранителем тысячелетних тайн, и одновременно ключом к этим тайнам, стал я.

Книга третья. Миллионка

«Действие этой книги происходит в 1907 году. Перед вами город Владивосток прошлого века и легендарный квартал Миллионка. „Миллионка“ – это место, где жили бок о бок: китайцы, корейцы, японцы и русская беднота. Это был обособленный квартал, куда старались без дела не заходить. В этом квартале было все: парикмахерские, рестораны, игорные дома, рынки, лавочки с продуктами, публичные дома. Более того, в этом квартале находился один из входов в катакомбы. А глубоко под землей, под катакомбами, спал тысячелетним сном подземный город Чжень. Это был тайный город построенный князем Чжурженей. В этот город мог попасть не каждый. Стена, преграждающая путь, открывалась только если среди путников находилось не меньше двух потомков великого князя Да Чзожуна.»

Эта история произошла в конце февраля, на Миллионке. Было начало нового, двадцатого века, Нового года (по китайскому календарю), нового дня. Для героев моей истории этот китайский новый год стал переломным. Но сейчас раннее утро, каждый из действующих лиц занят своим делом и не знает, что его ждёт впереди. Итак, время пошло. А время на Миллионке – это деньги. Деньги, которые просто так никто не даст, и за которые убивают. На Миллионке это просто, взмах ножа или удавка на шею и.…

Часть 1. Владивосток. Миллионка. Си.

Глава 1. Си

Я украла платье у мадам Харуко, и если городовой повернёт сейчас направо, то я окажусь в участке, и концерт в театре Тао Меняно начнётся без меня. Сегодня предпоследний день китайского Нового года. Почти две недели на улицах Миллионки царит безудержное веселье. Несмотря на мороз, китайские гимнасты, фокусники, дрессировщики выступают прямо на улице. Со всех сторон звучит музыка. В воздух летят хлопушки. А запах! Этот запах ни с чем не спутаешь. Пахнет Китаем. Китаем, в котором я никогда не была. Я так хотела стать своей на этом празднике, участвовать в нем, хотела, чтобы зрители услышали, как я пою. Но оказалось, что я выросла из своего выходного платья. А ведь ещё 3 месяца назад оно было мне как раз. В отчаянье я хотела отказаться от концерта, но вдруг вспомнила про мадам Харуко и про ее платье. Горничную мадам Харуко, тоже японку, сбила пролётка, слава богу, не насмерть. Я помогла бедной девушке подняться и подобрать платье, выпавшее из картонной коробки. Платье не испачкалось, а лишь чуть намокло от талого снега. Девушке было больно идти, и я помогла ей дойти до дома мадам Харуко. И даже довела до гардеробной, где испуганная девушка, оглядываясь и причитая, повесила платье в шкаф. Когда мы уходили из гардеробной, я с сожалением оглянулась на платье. Девушка пошла к хозяйке, а я к выходу. Меня никто не видел.

Это было вчера. А сегодня я украла это платье. Я подумала, что все сошло благополучно, и скоро я буду петь в этом платье на сцене. Но я ошиблась. Меня видели и теперь ищут. Вероятно, вечером на концерте, я петь не буду! Впрочем, кроме хозяина театра, этого, конечно, никто не заметит. Этот концерт должен был стать моим первым концертом.

Городовой повернул налево. Я ещё долго слышала звук его свистка. Но вот звук растаял вдали, а я все сидела, боясь поднять голову из своего укрытия. Моя шубка на рыбьем меху совсем не грела, и, чтобы не замёрзнуть, я начала потихоньку двигаться, попутно выискивая щель, в которую можно было бы юркнуть.

Как хорошо, что я живу во Владивостоке, как хорошо, что Миллионка – это район, где я родилась и выросла. Район, где я знаю все входы и выходы. Сейчас, когда ещё не наступила настоящая весна, Миллионка особенно красива. Вчера выпал снег и прикрыл все, что жители Миллионки любят выбрасывать из окон. Как только растает снег, станут, видны остатки пищи, потроха забитых животных. …Но сегодня предпоследний день нового китайского года, выпал снег, а мне надо бежать. Бежать через проходные дворы, спускаться в подземные лазы, подниматься на чердачные галереи. Бежать, но куда? Единственное, хорошее во всей этой дерьмовой жизни, что я метиска, и я своя для китайцев, японцев и, конечно, корейцев. Если плохо знаешь этот район, далеко не убежишь. Фанзы, хибары, лачуги, времянки стоят вплотную друг к другу, подпирая соседние строения и пытаясь чуть возвыситься над соседями. Нет, вы не подумайте, я отлично понимаю языки, и японский, и китайский, и корейский. Если не знаешь языка, то не сможешь даже позвать на помощь. Тебя не услышат. У нас на Миллионке не действуют общепринятые законы и очень жёстко соблюдаются свои собственные. Того, кто не соблюдает их, ожидает суровая кара, вплоть до смерти. Впрочем, тут запросто можно получить нож в бок или пулю просто так, если кто-то кому-то не понравился. Здесь не принято церемониться, а поэтому едва не ежедневно в кварталах Миллионки обнаруживают по десятку, а то и гораздо более трупов, нередко, зверски изуродованных, с отрезанными частями тела. Некоторые люди вообще исчезают в трущобах навсегда. Вот хорошая мысль! Трущобы! Мне надо бежать к трущобам. Но я никогда не была внутри. Говорят, там так страшно. Енеко, да и Сяй Линь говорили мне, что подземные недра этой части города изрыты всевозможными ходами-лабиринтами, где можно надёжно схорониться от всякого преследования или же уйти тайными ходами за город и даже якобы в Китай… О чем это я? Вспомнила. О людях, которых меня окружают с детства и языках, языках, которые я хорошо понимаю… Понимать то понимаю, а вот разговаривать… Когда я была маленькой, хунхузы увели мою маму. Моя мама… Нет, не могу я пока говорить о маме. Мне было тогда 3 года. И я перестала разговаривать. Через год речь вернулась ко мне, но вместе с заиканием. Заикалась я до 5 лет, пока за дело не взялась бабушка Май. Она немножко колдунья и научила меня разговаривать по-новому. Когда я чувствовала, что застряла на каком-то слоге и не могу его выговорить, я начинала петь. Я выросла. Все вокруг привыкли к моей манере разговора и не находят в ней ничего необычного. У меня много подруг. Правда, дружбу с ними я скрываю от моего отца. В детстве он колотил меня, когда заставал за беседой с моими луноликими подружками, а сейчас, когда бить меня вроде уже поздно, он ограничивается напоминанием о том, что я русская, хотя скорее это похоже не на напоминание, а на зудеж. «Ты русская, русская, русская!» Ну, хорошо. Я русская. То есть, конечно, мама у меня кореянка, но отец-то русский. Мне ужасно надоели эти напоминания, но я не спорю. Русская, так русская, но чем плохо быть японкой, кореянкой или китаянкой? Тем более что мы живём все вместе, рядом, на этой самой так презираемой моим отцом Миллионке. Мой отец, «человек не без образования», как он сам себя называет, волею судьбы заброшенный двадцать лет назад сюда, на Дальний восток, всеми фибрами души ненавидит Миллионку и саму эту землю, вместе c ее жителями, трущобами, опиекурильнями. Отец хороший человек, но есть у него маленький (по его меркам) недостаток. Мой отец игрок. Сколько раз я переминалась около фанзы, где он застревал за игрой. Шёл дождь, снег, палило солнце, а я все стояла. Я боялась туда входить. Но час шёл за часом, и я вынуждена была браться за ручку двери. Если она была. Или поднимать тряпку, загораживающую вход в фанзу и исполняющую роль двери. Подходя к такому заведению, я уже чувствовала издалека его зло. Дышать становилось тяжело, запах отбросов и нечистот валил с ног. И все это добро лежало прямо перед порогом фанзы, в которой находился притон. И вот решившись, я заходила вовнутрь. Оказывается, то, что уловил мой нос на улице, было только цветочками, ягодки поджидали меня внутри. И эти ягодки были столь ядовиты, что я вынуждена была зажать нос и постараться не дышать. Зашедшему с улицы человеку обычно вначале было ничего не видно. Низкие потолки, грязь и полумрак, создавали впечатление, что ты попал в подвал. И лишь проведя несколько минут внутри, человек начинал что-то различать. Игроки сидели парами. Любопытные китайцы, охочие до зрелищ, затаив дыхание, ждали начала игры. Комнатка была очень маленькая и вскоре от вони, запаха немытых человеческих тел и недостатка кислорода начинала кружиться голова. Игрокам было все нипочём, они за пределами этого мира. Игра затягивала их все глубже и глубже. Этому способствовала и китайская водка, с коротким названием Сули, которую с завидным постоянством подносили игрокам. Порции водки малы, они были налиты в крошечные стопки, вероятно из страха, что игроки, по всегдашнему русскому обычаю, напьются и начнут буянить. Брань на разных языках летала из угла в угол, не задевая никого, пока не появлялись проигравшие люди. Вот здесь все и начиналось. Иногда, только моё монотонное пение останавливало готовую начаться кровавую заварушку. Но чаще не останавливало. Мой папа сцеплялся с другими игроками. Сначала это были слова, а потом… Все, надо думать о чем-то хорошем. Думать, о чем-то хорошем. О папе. Мой папа, мой любимый папа… игрок. Это одна из причин, по которой он оказался здесь, во Владивостоке. И конкретно, на Миллионке. Там, в Северной столице, отец проиграл родовое имение, находившееся в нескольких километрах от Петербурга, дом на Васильевском острове, а также он проиграл. … В общем, много чего проиграл! Так много, что ещё остался должен и вынужден был бежать от своих кредиторов. Он бежал так долго, что очнулся только во Владивостоке и понял, что его забег окончен. Дальше бежать было некуда.

Дальше была только заграница, Китай! Кое-какие сбережения отец с собой прихватил, но они быстро растаяли, так как отец привык жить на широкую ногу и не собирался себе ни в чем отказывать. Когда деньги кончились, из меблированных комнат его быстренько попросили.

И он ночевал вначале, благо было лето, прямо на песке, у моря, а потом познакомился с моей будущей мамой. Моя добрая и сердобольная мама… Ну ладно, о маме поговорим попозже, сейчас надо бежать дальше, пока городовой не вернулся.

Вон, дядюшка Ку машет мне, что путь полностью свободен. Не знаю, помогал бы мне дядюшка Ку, да и другие знакомые и малознакомые люди, если бы моё лицо было больше похоже на папино, а не на мамино? Наверное, помогал бы, но вряд ли так же, охотно. Нет, если присмотреться, то в моем лице много славянского, но вот скулы и разрез глаз… Но зато я на голову выше любой моей азиатской подружки, да и фигура у меня….

Рядом с моими подружками-одногодками я чувствую себя ужасно толстой, хотя папа говорит, что я не толстая, а дородная. Папа радуется, что ростом и фигурой я пошла в бабушку, папину покойную маму. Он говорит, что если не смотреть на моё лицо, то мы с бабушкой ну просто двойники. Ну, слава богу! Хоть в этом я отцу угодила. Сам-то отец росточком не вышел. Я уже сейчас выше его, даже не на одну, а на полторы головы, но это совсем не раздражает его. Наоборот, он гордится мной! Хотя в том, что я такая рослая, моей-то заслуги и нет. Несмотря на гордость отца, я от своего роста получаю пока только неприятности. В церковно-приходской школе, в которую я перестала ходить только в прошлом году, все шишки всегда перепадали мне, хотя нас училось в этой школе аж пятьдесят человек. Часто батюшка Феофан делал так: смотрит в упор на какую-нибудь китайскую или корейскую девочку, а вызывает… меня! А я, как назло, урок по закону божьему не успела выучить.

Ну, не бум-бум! Какое там домашнее задание! Допоздна ныряла! Гребешков, устриц ловила! Есть-то, хочется!

А от папы с его аристократическими замашками мало чего дождёшься. Так в ожидании и умрёшь с голоду! До 12 лет меня воспитывала бабушка Май, мама моей мамы. Когда я жила у бабушки, то хоть раз, но наедалась досыта. В остальное время моей едой было то, что я ловила в море или воровала. А когда бабушка умерла, и я вернулась жить к папаше-аристократу, то тут уж мне пришлось полностью взять на себя не только своё, но и отцово пропитание. Ну да ладно! Не будем вспоминать сегодня о грустном! Сегодня великий день! Бабушка Май меня бы поняла, а вот отец не поймёт. А я и говорить ему не буду! А то, как заведётся на пол дня о том, что подобает и что не подобает отпрыску аристократического рода! Сегодня я первый раз буду петь одна, перед публикой! До этого я пела только в церковном хоре. Правда, иногда солировала. При звуках моего голоса лицо батюшки Феофана смягчалось, но это никак не влияло на мои отметки. Пение пением, а закон божий надо учить! Несмотря на мою внешнюю бесшабашность, внутри я очень робкая! Славянская половина толкает меня на приключения, а корейская – всего боится. Поэтому, я просто побоялась идти на прослушивание куда-то за пределы Миллионки.

Смешно, я боюсь центра города, а богатые, да и полиция боятся нашего района, как огня.

Здесь запросто может сгинуть человек, и концов его никто и никогда не отыщет, ведь, как говорят мои друзья, под Миллионкой целый подземный город с тайными ходами и лабиринтами на многие километры.

Надо идти в ту хибару, которая осталась мне от бабушки Май.

Домой с платьем не пойдёшь, начнутся поучения о чести и достоинстве. Расспросы. Примеры из прошлого. Хороший у меня отец, но смешной! По- моему, он думает, что еда на нашем столе появляется по волшебству, из воздуха. Решено, домой не пойду. Надеюсь, дом бабушки не завалится мне на голову, пока я буду мерить платье! Дом бабушки – это лёгкое деревянное строение с громадными щелями в стенах, беспорядочно залепленными глиной или землёй, с крышею, прикрытою хворостом, сильно придавленной слоем земли. Пол внутри земляной, окон нет, двери отсутствуют – вместо них полог из циновки. Печи нет, есть лежанка из камней, у основания которой разводится костёр. Жилища русских, то есть там, где живу я сейчас, ненамного отличаются от китайских, но в них, как правило, есть железные печки.

Если посмотреть на дом бабушки со стороны, да и на другие дома, стоящие по соседству на Миллионке, то от всяческих, самых невероятных форм и расцветок просто рябит в глазах. На всю улицу всего несколько каменных домов.

Я уже совсем было хотела нырнуть под своды бабушкиного домика, но меня остановило восклицание

– Не заходи туда, Си!

Си – это я. Вообще то, меня зовут Анастасия, Настя, но моим друзьям тяжело выговаривать это имя и поэтому они сократили его до двух букв. Моя японская подружка Енеко увидев, что я обратила на неё внимание, поманила меня к себе пальчиком. В руках у Енеко была сумка со школьными учебниками, а в глазах стыла тревога.

– Не ходи туда, Си, – снова повторила она.

– Почему? – машинально спросила я

Все мои мысли были о том, как я буду выглядеть в платье мадам Харуко, когда примерю его.

– Потому что мадам Харуко видела, кто украл у неё платье, и пока ты отсиживалась, к твоему отцу приходила полиция, и у вас был обыск! Теперь, вероятно, они придут сюда. Я слышала, что там, возле дома госпожи Харуко, не только русская полиция, но и китайская тоже.

– А откуда ты знаешь? – я все ещё слабо осознавала нависшую

надо мной угрозу.

– Когда облетает сакура, ветер несёт с собой не только ее лепестки!

Вот так всегда, нет, чтобы ответить по-человечески: беги Настаська, спасайся; на тебя донёс тот-то и, тот-то, а узнала я это от того-то и, того-то, потому что на нашей Миллионке новости распространяются мгновенно. Так нет же, обязательно завернёт, что-то про сакуру, божественный ветер и так далее…

Ну что же, полетела я вместе с лепестками, как ее там, сакуры! Только вот куда?

Поймать полиция меня здесь не поймает. Год будут ловить, а не поймают! Моя Миллионка-это город в городе, где можно жить годами, не выбираясь в богатую часть города. Здесь имеется все необходимое для проживания: многочисленные лавки и магазины, забегаловки и небольшие рестораны, различные мастерские, парикмахерские, бани, прачечные, «кабинеты» восточной медицины и обычных врачей и даже свои театры. Свежие морепродукты, провизию и различный товар, в том числе и контрабандный, можно приобрести на Семёновском базаре, который сливается с Миллионкой и является также убежищем для разных бандитов. Семёновский базар даёт возможность в случае необходимости скрыться. Улочки у нас на Миллионке путанные и кривые и таят массу опасностей для пришлого человека! Иногда расстояние от одной трущобы до другой такое узкое, что между ними может пролезть.…

Да любой, любой человек, из вечно голодного населения нашего квартала, но только не Иван Петрович, наш квартальный. Взвесив все это, я уже совсем собралась, несмотря на предупреждение Енеко, войти в бабушкину лачугу, как вдруг Енеко снова заговорила:

– Господин Харуко поклялся, что поймает тебя, чего бы ему это не стоило! Поэтому уже роздано, столько денег Ивану Петровичу и его подчинённым, что можно было бы купить три таких платья.

Я развернула платье и показала его Енеко, недоумевая, что же такого особенного в этом платье? Я и раньше воровала, не из удовольствия, конечно, но тем не менее… Но никогда на меня не устраивали такую травлю. Вдруг воздух вокруг меня наполнился криками возмущения, стонами, угрозами. Казалось, что кричат со всех сторон. Я покрутила головой, пытаясь понять причину шума. Когда я решилась, ещё что-то спросить у Енеко, на ее месте стоял сын приказчика, Филька. Увидев, что я смотрю на него, Филька демонстративно встал напротив меня. Встал и загородил проход в ту щель, куда я собиралась юркнуть, если опасность станет уже неминуемой.

– Вот ты Настька, какая! Там узкоглазых из домов выволокли, тебя ищут! А тебе хоть бы что!

– А зачем их выволокли? – все ещё ничего не понимая и не веря в то, что сказал Филька, спросила я.

– Ты, что, правда, ничего не понимаешь?