Поручик Ржевский и дама-вампир

– Но позвольте! – воскликнул Петя. – Нельзя же вот так отвергать все научные идеи! Ведь учёные…

– Учёные тоже неразумные бывают, – ответила Белобровкина, расслышав с первого раза, потому что младший Бобрич говорил громко.

– Учёные – это лучшие умы! – воскликнул Петя.

– Даже лучшие умы могут ошибаться, – осторожно заметила Тасенька. – Я недавно читала рассуждения Канта о России…

– О! – младший Бобрич весь расцвёл. – Вы читали его «Лекции о физической географии»? Таисия Ивановна, кажется, вы первая русская девушка, которая осилила это сочинение. Позвольте выразить вам мой восторг!

– Я не целиком прочла, – осадила Петю Тасенька. – Но обнаружила там много странного. Например, Кант пишет, что русские не глупы, а вскоре после этого пишет, что глупы. Этот великий ум противоречит сам себе.

Петя растерялся, хотел что-то сказать, но Тасенька не дала ему опомниться:

– А ещё Кант пишет, что в Оренбургской губернии коренные жители настолько дикие, что у них есть обезьяний хвост. И когда я это прочла, то не удержалась от улыбки. Конечно, Оренбургская губерния – глушь, но не настолько же!

– Вот и правильно, внученька, – сказала Белобровкина. – Не верь. Придумают ещё! В оренбургской степи – обезьяны! – Она насмешливо посмотрела на Петю. – Я университетов не кончала, но знаю, что в степи всё больше овцы да кони. А тут вдруг – обезьяны! Да ещё разумные! Может, в Оренбурге овцы с конями тоже разумные?

Младший Бобрич потупился, но вдруг бросил неприязненный взгляд в сторону Ржевского.

– Одного разумного жеребца я знаю. Но живёт он не в Оренбурге.

Поручик покосился на Петю:

– А где же?

Хозяйка дома тут же всполошилась:

– Не всё ли равно, Александр Аполлонович? Хотите ещё чаю?

– Нет-с, – поручик залпом допил чай и поставил чашку на блюдце. – Но я хотел бы переговорить с Таисией Ивановной без свидетелей.

Белобровкина вскинула брови:

– Свататься будешь? Дозрел наконец?

Петя побледнел и осипшим от волнения голосом проговорил:

– Как? Свататься?

Ржевский молча смотрел на «бобрёнка» и даже не улыбался, хотя внутренне хохотал, наслаждаясь эффектом. Особые взгляды, которые Петя бросал на Тасеньку, конечно, означали только одно. А косые взгляды, бросаемые на Ржевского, означали, что «бобрёнок» видит рядом соперника, и вот теперь поручик решил на этом сыграть.

– Нет, так нельзя… – начал было Петя, но Тасенька не дала ему договорить и кивнула Ржевскому.

– Охотно прогуляюсь с вами по аллее, Александр Аполлонович. Я полагаю, что у вас ко мне дело? Поэтому вы и приехали сегодня?

– Именно так.

– Но вы же не собираетесь свататься?

Петя, по-прежнему бледный, чуть порозовел, услышав этот вопрос, а Ржевский досадливо вздохнул, потому что не мог ещё больше досадить «бобрёнку», сохраняя двусмысленность ситуации.

– Никак нет, Таисия Ивановна! Мы же с вами приятели. Но дело весьма важное.

* * *

Как только лакей помог Тасеньке выбраться из-за стола, Ржевский подал ей руку и под пристальными взглядами всех Бобричей повёл прочь.

Даже тогда, когда поручик повернулся спиной, он продолжал чувствовать эти взгляды, а Тасенька будто ничего не замечала. Лишь после того, как тропинка, тянувшаяся от беседки через поляну, вывела на берёзовую аллею, девица вдруг остановилась и прыснула со смеху.

– Александр Аполлонович, спасибо вам.

– За что? – Поручик тоже остановился.

– За то, что благодаря вам я, кажется, опять не выйду замуж.

– За кого?

– За младшего Бобрича.

– Он сделал вам предложение? – удивился Ржевский.

– Почти, – ответила Тасенька. – Он предложил мне познакомиться с собранием сочинений Канта.

– Да, это серьёзный шаг, – сказал Ржевский. – Ведь если что, жить вам придётся втроём: Петя, вы и собрание сочинений Канта. Так что с Кантом невесту надо познакомить прежде, чем жениться.

Тасенька шутку не оценила. Точнее – приняла её очень серьёзно:

– Ох, Александр Аполлонович! – воскликнула она. – Мне такое даже представить страшно. Если б я могла предположить, чем всё обернётся, то никогда бы не призналась младшему Бобричу, что знаю немецкий.

– Что ж вы так неосмотрительно себя повели?

– Ничто не предвещало опасности, – ответила Тасенька и, снова взяв Ржевского под руку, повела вперёд по аллее. – Когда я только приехала сюда, младший Бобрич отнёсся ко мне равнодушно. Я думала, что так и дальше будет, но однажды его маменька попросила, чтобы он занял меня беседой. Он спросил о моём круге чтения. Я проговорилась, что мне нравится Гёте.

– А Гёте – это немецкий писатель? – уточнил Ржевский.

– Поэт, – ответила Тасенька и продолжала: – Когда младший Бобрич это услышал, то насмешливо поднял брови и сказал: «Читали во французском переводе? Не верю, что вы знаете немецкий». Тогда я рассказала, что меня с семи лет обучал гувернёр-немец. Мои родители наняли его для моего младшего брата, потому что этого немца им очень хвалили. Но брату тогда было всего три года, а мне – уже семь, так что гувернёр предложил заняться моим образованием, а позже даже женился на моей французской бонне. Гувернёр и бонна сначала совсем не понимали друг друга, ведь она говорила только по-французски, а он – по-немецки и немного по-русски. Я сделалась у них переводчиком, и даже когда они сошлись ближе…

– Очень интересно, – сказал Ржевский. – Продолжайте.

– …Но это всё не важно. – Тасенька тряхнула головой и пошла дальше по аллее, увлекая за собой поручика. – В общем, когда младший Бобрич об этом услышал, то заговорил со мной по-немецки, ввернув один непереводимый каламбур.

– Что-то вроде «херлихер хер»? – спросил Ржевский. – Удивительно, что у немцев это значит «прекрасный человек». Ведь звучит так, будто не хвалят, а шлют подальше.

– Нет, не этот каламбур, – отвесила Тасенька. – И я вам не смогу его перевести.

– Ну и ладно.

– В общем, я ответила в том же духе, и следующие полчаса мы беседовали по-немецки. Вот тогда-то я заподозрила неладное, потому что его взгляд стал такой… такой… Даже не знаю, как сказать…