Двойное проникновение (double penetration). Или записки юного негодяя

Изучение анкет женской половины сайта обнажило передо мной массу неприглядных сторон кандидаток: фантастическую меркантильность и гипертрофированный эгоцентризм, которые выражались в желании (что это – нарциссизм?) восхищаться собой по любому поводу и требовать денег за право поклоняться себе. В конечном счете я остановил выбор на некой Линде, надменной петербурженке двадцати пяти лет из семьи преподавателей. Настоящее это имя или нет, до сих пор не знаю. Все, что у нее было, – абсолютно идеальная внешность и амбиции. Если честно, меня подкупил ее откровенный прагматизм: она хотела восемьдесят тысяч в месяц за право считаться любовницей по четко очерченным правилам.

Она занималась со мной любовью, словно оказывала услугу, снисходила до меня, позволяя прикасаться к ее телу с нескрываемым пренебрежением, и первое время это заводило. Я, как сумасшедший, пытался растопить ее ледяное сердце, совершенно забыв заповедь отца, что любое удовольствие можно купить, – не понимая, что, если твоя игрушка не работает, значит, она просто неисправна и от нее надо избавиться. Это как попасться в ловушку собственной жадности: вложил деньги в гиблое дело и продолжаешь платить, боясь признаться себе, что деньги уже потеряны; я не хотел видеть, что дело не во мне, а в ней. Она меня использовала.

Мои отношения с Линдой длились четыре месяца и закончились самым неожиданным образом. Позвонила ее мама и потребовала, чтобы я или женился на дочери, или оставил ее в покое, потому что я ее, видите ли, развращаю; ее семье, понимаете ли, стыдно, что их дочь – моя содержанка. Я отправил маме Линды ссылку на ее сайты – их было два, – где подробно описывались услуги и цены, с едким комментарием, что о нравственности дочери им следовало беспокоиться раньше: невинность можно потерять только один раз. Линда не пришла за своими деньгами – так оскорбилась! Это меня даже задело за живое: оказывается, у нее есть принципы; оказывается, не она, а я ей должен.

Я пытался еще несколько раз знакомиться по Интернету: назначал встречи, общался, оплачивал ужины, водил в ночные клубы, дарил цветы – и испытывал страшное уныние от того, что видел перед собой. Мне, по сути дела, было с ними скучно – не знаю, как им со мной, – а как только я мысленно, но очень отчетливо представлял нашу дальнейшую совместную жизнь, мое желание общаться пропадало. Я трусливо ретировался, не отвечая на звонки и меняя свой аккаунт и ник в чате.

Может быть, виновато стремление найти идеал, отвечающий моим побуждениям, неясным для меня самого, а может, нежелание что-либо действительно менять. Все это были лишь эксперименты по налаживанию коммуникации с настоящим миром, от которого меня довольно долго отгораживала опека отца. Одна дщерь порока, имени которой не запомнил, заметила: «Ты словно боишься, что если между нами возникнут отношения, то это наложит на тебя какие-то обязательства. Какой смысл звать меня на встречу, если на самом деле тебе это не нужно?»

Пожалуй, так и есть: я и правда боялся обязательств. Странным образом природа спроектировала людей так, что для удовольствия нам необходимо чем-то жертвовать – а иначе не получается, – но я желал не жертвовать, а наслаждаться, не делясь ни с кем. Только брать, ничего не давая взамен. Некоторые могут меня осудить, но этого хотят все. Между прочим, мое первоначальное желание расшифровать сайт Key было продиктовано стремлением открыть тайну всемогущества, оставаясь при этом в тени: превратиться в этакого кукловода всего мира, не меньше. Это вполне отвечало размерам моего тщеславия.

Как такой, как я, может оказаться на вершине социальной пирамиды? Правильно: только если я сам ее спроектирую и построю. Но для начала я нуждался хотя бы в ком-то, кто бы в меня поверил и начал мне поклоняться. И я нашел ее, совершенно случайно заметив, что на остановке прямо под окнами моей квартиры сидит и горько плачет какая-то дворняжка. Так папа называл всех девушек без хорошей родословной (он считал главным в женщине породу, благородную кровь).

Ее звали Олькой. Родом из Брянска. В Москву ее вызвал любимый парень, приехавший за хорошей жизнью и большими деньгами. Он нигде не работал, снимал вскладчину с бригадой строителей квартиру и приторговывал Олькой, заставляя ее спать с ними по очереди и работать продавщицей днем на вещевом рынке, отнимал у нее все деньги, взамен обещая жениться. И вот он ее бросил, выгнал на улицу без гроша и без документов, променяв на связь с престарелой москвичкой, хозяйкой скорняжной мастерской, старше его аж на тридцать лет.

Невысокая, некрасивая девушка, с широким рязанским лицом (поросячьи глазки, нос картошкой) и невыразительным ртом. Единственным достоинством была ее молодость и свежесть, которые безраздельно принадлежали мне. Олька стала моим домашним зверьком, преданным и немногословным. Позволяла делать с ней все что угодно. Любовница и домохозяйка одновременно, благодарная мне за жалость.

Мне нравилось наблюдать за ней. Она вела себя, как настоящее животное: в минуту безделья садилась у окна и лузгала семечки, разглядывая происходящее снаружи с напряженной сосредоточенностью ребенка; выходить на улицу она боялась до такой степени, что пряталась в платяной шкаф и сидела там в темноте, пока я ее не оставлял в покое. Олька даже стала прятать одежду и разгуливать по квартире голой, только бы не покидать место, которое по моей воле стало ее углом, куда ее загнала судьба. Меня это вполне устраивало: я чувствовал себя римским патрицием, у которого есть личная раба. Абсолютная власть доставляла мне удовольствие. Но не это было главным в моей жизни.

Меня снова потянуло на вылазку в другую реальность. Я не хотел оказаться в мире номер один или номер два, воспользовавшись порталами, где я уже был, – я хотел найти лучший мир, в котором бы я стал точно тем, кем меня создала природа. И меня более не беспокоило то, что на мою почту по-прежнему приходили разные послания, смысла и цели которых я совершенно не понимал: страх прошел, мне помог преодолеть его Инферно, мастер табличек с проклятьями.

Встретился я с ним случайно: стоя в очереди на кассу в супермаркете, подслушал его телефонный разговор. Инферно заинтриговал меня настолько, что я презрел свои принципы и обратился к нему с предложением на меня поработать. Мастер изготовил восковую табличку с проклятиями моим врагам – и неважно, что я не знал их имен, – и велел расплавить ее в церкви над свечой, зажженной от лампады, перед образом Георгия Победоносца. Даже посоветовал храм, где настоятель за умеренную плату позволяет посетителям сжигать таблички. Заверил меня, что это работает безотказно: у него гарантия от самого владыки ада, а также знание пяти поколений, передаваемое по наследству, в его семье.

Я сжег эту чертову табличку и с удивлением обнаружил, что несанкционированные послания на мою почту совершенно прекратились: пропал даже спам. Эффект налицо. Пришла пора отправляться в Прагу, где я рассчитывал найти ответы на свои вопросы. Я планировал захватить с собой аппаратуру для открытия портала и провести в Праге не более двух недель, а также попытаться вступить в контакт с кем-либо из Мальтийского ордена.

Для начала я озаботился Олькой, которая оставалась в моей квартире одна (по-прежнему боялась выходить наружу), и поручил ее девушке по соседству (нашел ее по Интернету), она обычно ухаживала за домашними питомцами во время отъезда хозяев. Велел приносить Ольке продукты и присылать мне на почту отчеты раз в два дня. Сама Олька не умела даже пользоваться скайпом, ее интеллект позволял лишь играть в шарики: видимо, наследственное от испорченных алкоголем генов ее родителей. У нее был разум пятилетней девочки. Когда я овладевал Олькой, мне казалось, что я словно насилую саму невинность, и это возбуждало; ее тело трепетало от страха, точно это было с ней в первый раз, будто она заново рождалась для любви, совершенно забыв прошлое.

Мои приготовления к отъезду произвели на Ольку неизгладимое впечатление: она молча сидела в углу и, словно зачарованная, неотрывно наблюдала, как я укладываю багаж. Перед самым уходом кинулась мне в ноги и долго меня не отпускала, признаваясь мне в любви на доступном для нее языке: целовала руки, тихо скуля, как собака, замочила все рукава сорочки слезами и твердила одно и то же: «Миленький мой, я хорошая, не бросай меня». Чтобы освободиться, мне даже пришлось применить силу и отпихнуть Ольку ногой.

Прилетев в Прагу, я остановился в районе Смихов на левом берегу Влтавы, недалеко от автовокзала, в отеле Arbes. Смихов – относительно новый район, со смешанной разновременной застройкой, примыкающий к Мала Страна: там, как гласил сайт Мальтийского ордена, располагалась их штаб-квартира. В Интернете нашел объявление об экскурсии «Рудольфинская Прага». Тема меня заинтриговала, и я, заплатив сорок евро, записался на нее, получил на почту подтверждение и инструкции, как завтра в девять утра найти экскурсовода на Вацлавской площади, и отправился в ближайший пивной ресторан напротив отеля знакомиться с особенностями национальной кухни. Удивительно, но половина сотрудников ресторана оказались выходцами с моей родины: их объединяло желание кардинально поменять жизнь, начав все с начала, потому что дома они были никому не нужны.

Именно это странное чувство собственной никчемности и бессмысленности существования в мире, где все время что-то происходит, но без тебя, напомнило мне, что и моя жизнь проходит, по сути, бесцельно, если не считать тайны, к которой я прикоснулся. Кому я нужен без состояния отца, благодаря которому я могу не беспокоиться о материальной стороне существования? Вот разве что Ольке, еще большему ничтожеству, чем я сам. Но ведь она даже не человек, а так… просто Олька.

На следующее утро я оказался в разношерстной компании интеллигентов, страдающих духовной анорексией и влюбленных в собственные изъяны воспитания (отечественные интеллектуалы воспринимают их как отличительные знаки гениальности). Нас объединяло тщеславное желание подняться выше интересов толпы и прикоснуться к тайнам средневековой Праги, чтобы потом кичиться этим всю оставшуюся жизнь. Экскурсовод Андрей в красном шарфике и с копной есенинских кудрей отлично справился со своей ролью, рассказав, не рассказывая, и показав, не показывая, все те же самые места в городе, куда водят обычных туристов. Он красноречиво умолчал о том, что живо излагаемые, слегка пикантные истории – не более чем средневековые анекдоты, старательно им собранные и систематизированные по времени и месту, не более.

Я узнал, что Прага, как хлеб кровью, пропитана легендами, предрассудками и волшебством. Меня зацепили слова экскурсовода «как хлеб кровью» – сильно сказано; «хлеб кровью» буквально влип в мой мозг и не давал мне покоя, разбудив воображение. Я довольно живо представил себе, чем могли заниматься здесь масоны со столь решительной поддержкой государства аж со времен разгрома тамплиеров в Европе. Мальтийские рыцари – госпитальеры никогда не прекращали попыток создать гомункулов, или големов. Вполне возможно, что масоны до сих пор пытаются сотворить «улучшенного» человека, чтобы с его помощью установить новый мировой порядок на Земле, ведь не случайно именно Прага считается родиной Голема. А может быть, эта неуклюжая метафора или обмолвка слишком точно отражала мои стремления докопаться до сути мира, до тайны, до второго дна, обнаружить в хлебе его настоящий вкус – вкус крови?

Услужливый Андрей рассказал, как Тадеуш Гайек принимал экзамены у алхимиков-кандидатов, как Эдвард Келли превращал людей в ослов, где на самом деле находилась «шарашка» алхимиков императора Рудольфа. Говорил он также о поселке мальтийских рыцарей, об ордене чешских мальтийцев, о пражских масонах, показал штаб-квартиру ордена и стену Джона Леннона как символ нонконформизма чехов в период советской оккупации.

На этом месте экскурсия закончилась, а каждый из ее участников – судя по их самодовольно-чванливому виду – утвердился во мнении, что только он один и понял, о чем, собственно, рассказывал все это время расторопный Андрей. Никто даже не догадывался, что я, только я по-настоящему осознал подлинное значение услышанного, а главное – и увидел: теперь можно было начать собственное расследование тайны.

Прежде чем встретиться с масонами, несколько дней я самостоятельно осматривал Градчаны и Мала Страну, Страговский монастырь и Пражский град, обошел весь старый город и еврейское гетто, забрел даже на еврейское кладбище рядом со средневековой синагогой. Ничего любопытного не увидел: во всяком случае, могилы Кафки – единственного, кого я знал из пражских евреев, – там не обнаружил: видимо, плохо искал или же просто не повезло. Зато повезло в моих поисках в Сети, особенно на ее теневой стороне, узнать правду о возникновении масонов. За ними стояли алхимики и маги-чернокнижники, утверждавшие, что происходят аж от египетских жрецов и сохраняют их мудрость неизменной. В Европе масоны появились благодаря арабам, завоевавшим Испанию; вслед за ними из обнищавшей Александрии в Кордову переселились евреи-каббалисты и остатки неоплатоников, исповедующих мистерии Гермеса Трисмегиста. После успехов Реконкисты и освобождения Андалузии они переместились в Прагу, где оказались под защитой Габсбургов. В век просвещенья переименовались в розенкрейцеров и начали повсеместно открывать масонские ложи, через которые вели проповедь неоязычества. Основал тайное общество лютеранский теолог Иоганн Валентин Андреэ; его организация представляла собой сложную систему во главе с императором и семьюдесятью семью магами, за которыми шли по рангу – майорат из семисот членов, девятьсот высших философов, три тысячи низших философов, тысяча адептов без перспектив на повышение и тысяча учеников-кандидатов. Каждому из вступивших в орден давали «эликсир жизни» в количестве, достаточном на шестьдесят лет жизни. Гитлер был последней значимой креатурой розенкрейцеров, а германский нацизм – не что иное, как неудавшийся эксперимент по превращению тайной власти во власть явную и попытка установить новый мировой порядок, вывести методом селекции и генетических мутаций расу богов, нового человека, свободного от нравственного закона внутри себя, способного «штурмовать небо».

Их повсеместное стремление улучшить природу вещей внушало искреннее уважение. Ведь это – стремление к сверхспособностям, к преодолению изначальной природы, ее законов, к абсолютной, безграничной свободе – идейная суть всякого прогресса. И мое сокровенное желание. Выходит, я, сам того не зная, уже стал алхимиком, тайным розенкрейцером, которого ждали братья, чтобы наконец-то завершить таинство великого делания. И похабные послания с предложением встретиться с блудницами явно приглашали меня, неразумного, поучаствовать в знаменитой химической свадьбе, совершить акт духовного прелюбодеяния, попытаться превозмочь Бога в акте своего творения, породив нечто более совершенное, чем создания природы.

Теперь мозаика складывалась во вполне ясную картину: мне не угрожали, наоборот, меня приглашали. Но раз опасность миновала, торжество встречи могло и подождать, пока я вернусь из очередного путешествия в параллельный мир.

Я покинул Прагу и отправился в маленький городок Чески-Крумлов на границе с Австрией: именно там, судя по карте, располагался портал. Добрался довольно легко: рядом с отелем я обнаружил автобусную станцию, с которой в Крумлов ежедневно отправлялись рейсовые автобусы. Так что через два часа я уже стоял на холме и созерцал средневековый городок у подножия огромного замка, который некогда принадлежал сначала династии Шварценбергов, а затем Розенбергов.

Картинка перед глазами неуловимо напоминала мне полотна Брейгеля-старшего, словно прошлое жило тут как ни в чем не бывало, игнорируя время, будто века прогресса не изменили до неузнаваемости лицо современной Европы. Я долго наблюдал за неторопливой жизнью городка, за людьми на его узких улочках, чувствуя себя словно бы Господом Богом, подсматривающим за человеческой жизнью. Отсюда, издалека, все выглядело ненастоящим, игрушечным; с трудом верилось, что эта гармоничная картина – результат случайных наслоений жизнедеятельности многих поколений горожан, а не творение чьей-то единой воли.

Затем я спустился, следуя за туристами, к узкому устью входа, с которого начиналось крумловское средневековье. Мне нужно было попасть на противоположный берег, напротив замка, где располагался пансион «У зеленого гада», где я зарезервировал себе комнату. Городок оказался на удивление маленьким: на градостроительную ось, как на скелет рыбы, нанизана вся планировка улиц, – заблудиться невозможно. Уже через полчаса я стоял около двухэтажного дома с мезонином, у входной двери которого красовалась вывеска с зеленым змеем. На двери висела короткая записка на английском: хозяйку пансиона можно найти по такому-то номеру телефона, что я тут же и сделал.

Мне досталась комната на первом этаже, окна выходили во внутренний двор, который использовался как стоянка для машин временных жильцов: сейчас был не сезон, и двор, заросший газонной травой, очаровательно пустовал. Дом оказался древний, как сама природа: некогда белые оштукатуренные стены пожелтели от времени, на стенах и потолке неуловимо проступали пятна самой причудливой формы. Ремонт в комнате делали совсем недавно, но дом словно обособился и вел параллельную жизнь, независимо от хозяев, – так бывает со строениями, которые пережили свой век, но почему-то не исчезли. Словно старики, случайно обретшие бессмертие.

Собственно, весь город был такой, он пережил властительных хозяев и теперь существовал самостоятельно, как живой труп. Из него в сорок пятом году в Баварию депортировали всех немцев, подавляющее большинство здешних обитателей: из более чем восьми тысяч жителей только немногим больше тысячи были чехами. Место сосредоточения алхимиков и гибели сына императора Рудольфа, сумасшедшего дона Юлия Цезаря Австрийского, которого держали в круглой башке Крумловского замка, пока не уморили голодом. Он зверски убил свою любовницу, дочь банщика, отрезав ей уши и выколов глаза, и пытался накормить гостей кусочками ее тела. Самое удивительное в этой истории – то, что даже известно, за сколько он купил себе в любовницы дочь банщика Маркету: за двадцать свиней, восемь бочек вина и четыреста марок.

Все это мне рассказал художник Олесь, с которым я случайно познакомился на набережной «На острове», где когда-то стояла мельница, а сейчас располагался выставочный зал с рестораном: днем – довольно людное место. На узком мысу под башней стоял мольберт художника, на котором он демонстрировал свои акварели. Я купил одну за четыреста крон, а в придачу получил историю жизни художника и рассказ о безумном сыне императора. Олесь был родом с Западной Украины, эмигрировал в Чехию в девяносто шестом году; сначала расписывал церкви в глубине Моравии, затем держал картинную галерею, теперь торговал акварелями и подрабатывал гидом. От него же я узнал, что первые хозяева городка Розенберги, по легенде, вели свой род от Орсини из Рима, в крепостном рве замка держали медведей, так как «орсини» по-итальянски значит «медведь». Их герб украшала красная пятиконечная роза, средневековый символ молчания: там, где ее изображали, разрешалось безбоязненно говорить о тайнах, тебя бы никто не выдал. А крест в центре розы явно намекал на то, что это вотчина розенкрейцеров.

Во время прогулок по узким улочкам городка меня вдруг посетила почти безумная идея: мы живем на свалке цивилизаций, от которых остались лишь внешние оболочки предметной среды, как в этом городе, и всего лишь утилизируем доставшиеся нам отходы предков. Потому повсеместно распространена и процветает мусорная идеология, которая буквально насаждается массмедиа, проповедуя одноразовую философию и одноразовое понятие жизни. Ведь идеология постмодернизма учит нас поступать так, как старьевщик на городской свалке: не создавать, а лишь отбирать и коллекционировать уже готовое, играть ранее созданными вещами и понятиями. Но жизнь на свалке не так уж и безопасна: отходы токсичны, а их разложение инфицирует и отравляет нас, заставляя мутировать самым непредсказуемым образом. Мусорная цивилизация создает мусорных людей.

Неоднозначная мысль неожиданно взбудоражила все мои чувства. Копаться в искрометных экскрементах эскапад собственного мозга – неблагодарное занятие метафизического эксгибициониста, влюбленного в свой голый интеллект. Не проще ли наслаждаться предоставленной мне жизнью – пить чешское пиво и есть сосиски и свиную рульку?

Но, видимо, такова особенность моего характера: я не мог просто наслаждаться, не пытаясь понять экзистенциональную природу бытия, – русскость это моя, врожденный порок, так себя проявляет. Бродя по городу, я спрашивал себя, куда девается бесчисленное множество его копий, которые с помощью фотоаппаратов и телефонов непрерывно создавали толпы разноплеменных туристов, сколько информационных слепков этого места существует. Но где? В соцсетях, которые, как канализация, собирают копии и хоронят их навечно в глубинах Интернета? В личных архивах на персональных компьютерах или планшетах? И все эти слепки, как луковая шелуха, отлетают в небытие других стран и мест и распадаются в ничто в архивах похитителей впечатлений, вечно жадных до перемен.

На мосту через Влтаву я встретил шарманщика, который почему-то напомнил мне о тщетном рвении масонов изменить мир к лучшему: он накручивал ручку потрепанного временем агрегата, извлекая подозрительно бодрую мелодию из безвозвратно ушедшего прошлого, а на верхней крышке шарманки лежала плюшевая обезьянка – как символ давно сдохнувшей чувственности старика. Я подумал, проходя мимо, что он, как и я, пытается заниматься тем, что ему не дозволено природой или судьбой, но с помощью техники легко преодолевает свое неумение играть, да еще и умудряется зарабатывать на этом. Ведь и я проникаю в параллельную реальность не благодаря врожденным способностям, а потому, что взломал код и получил доступ к порталам. Никто в этом городе не поверил бы, что всего лишь в трехстах метрах от моста, где плачет шарманка, есть место размерами три на три метра, откуда можно попасть в мир, не имеющий ничего общего с нашим. И эта тайна принадлежала мне и только мне: о ней наверняка знали и те, кто основал здесь город, но предпочли умолчать, разместив вокруг портала сад при пивоварне, спрятав его подальше от посторонних глаз.