художник,
пожелав
Стену покрыть бы фреской,
до начала
своей работы
Ее зачистил всю
и огрунтовал
в цвета Преображенья,
И лишь затем бы
начал
рисовать,
Рукою
вдохновенной
нанося
Прозрачным
слоем
краски.
Белизна сияла бы
через
цветов скопленье,
Их наполняя
светом
Чистоты
И соучаствуя
своей природой
в фреске:
Так Слово
облекает
рои мыслей,
Неясным светом
полыхающих
в глуби
Ума иль сердца,
ризой
бытия,
Их оформляя
в ясные
созвучья.
Итак, Творенье
приняло
Творца,
И сочеталося
и понесло
в себе,
Как в драгоценной
чаше,
в лоне Девы,
Царя царей,
начало Бытия —
Божественное Слово.
Часть другая,
удел не меньший
и природы той же,
Осталось глухо к Слову,
предпочтя
молчанье звуку.
Омраченный Свет
почел за благо
для себя
Бежать от Слова,
в этом видя
угрозу для своей свободы:
Ведь мыслил он
себя
саморожденным
И более
высокой
участи —
Началом Света,
Утренней
Денницей,
В сияньи славы
заставляя
меркнуть
Любой иной
из нерожденных
Светов.
Предпочитая
верности мятеж,
а мысли – самоизмышленье,
Желал он сохранить себя
как первое
и высшее творенье,
Ценя себя за то,
что есть
он сам,
Страшась утратить
беспредельность
воли,
Границею, которой
был лишь он,
никто другой:
Не властен указать
тому,
что не назвалось,
Ни Бог, ни Бога антипод,
ни места,
ни причины
его природы.
Ведь в тот же миг,