Гадание по журавлям

В этот теплый майский выходной мы запланировали выезд на природу. Я предлагал традиционные Царское Село или Петергоф, но моя подруга, как обычно, жаждала приключений.

– Хочу в какое-нибудь новое, неожиданное место! – заявила она и тонким пальчиком ткнула в экран своего новенького айфона, угодив в точку на карте, где поблизости было отмечено лишь село под названием Вежино.

– Не уверен, что мы сможем туда проехать, – ворчал я, заводя мотор своего «Опеля» далекого 1998 года выпуска и заранее волнуясь за подвеску. Я любил эту старую автомобильную клячу, ласково называя ее «Оп-ля», что вполне отражало ходовые возможности моей машинки на трассе, но вот бездорожья она просто не выносила.

Однако брызжущие отовсюду озорные весенние лучи за лобовым стеклом постепенно настроили и меня на оптимистичный лад, я уже с искренней радостью улыбался, поглядывая на Анну, сильным глубоким контральто подпевающую какой-то едва способной чирикать современной певичке, и рука даже мысленно не тянулась выключить радио…

Могли бы произойти все последующие события, не случись этой поездки? Толкнула ли неведомая сила палец моей подруги, когда она выбирала место? Найду ли я когда-нибудь ответ на эти вопросы?

До райцентра мы доехали быстро и без происшествий, но дальше дорога безнадежно испортилась, и лишь стоявшая всю предыдущую неделю теплая сухая погода, слегка укротившая местные лужи, позволила нам со скоростью больной черепахи продвигаться вперед. До Вежино оставалось еще около полутора десятков километров. Догадываясь о моем пока не высказанном желании повернуть обратно, Анна открыла окно, и в салон автомобиля ворвалась загородная весна – полноценная, истинная, так непохожая на свою городскую ипостась. В городе уже пестрели яркие симметричные шеренги высаженных тюльпанов, а здесь в оврагах у обочин лежали неровные сероватые куски плотного льда, точно обглоданные жадным зверем кости, а рядом жизнерадостной россыпью желтели цветки мать-и-мачехи. Острый запах сырой земли смешивался с будоражащим ароматом первых клейких листочков и свежим духом пробуждающихся к жизни трав. Я позабыл о страданиях своей неприспособленной к бездорожью машины и жадно вдыхал в себя весну под первую часть оратории Гайдна, звучащую в голове.

Когда вдали на пригорке показались приземистые избы, я даже слегка огорчился, что чудесная увертюра нашего путешествия заканчивается. Анна же, напротив, оживилась, с любопытством разглядывая траченное временем кружево наличников, неровную вязь заборов, чернеющие квадраты пустых огородов, словно пытаясь проникнуть в душу этого забытого богом и дорожными строителями уголка. Она ежеминутно щелкала айфоном, бомбардируя «Инстаграм» потоком ярких, метких фотографий – кадров бытия российской глубинки. Это была ее страсть – детали жизни, незаметные поверхностному взгляду подробности, приоткрывающие завесу над истинной сутью вещей. Анну обожали и редакторы, и операторы за умение находить нетривиальные акценты, благодаря которым самый рядовой телерепортаж цеплял внимание зрителя, подобно приманке опытного зверолова. Даже недоброжелатели никогда не намекали, что она, будучи студенткой, получила престижную работу помощника редактора телеканала только по причине своей выдающейся внешности.

Особый восторг у Анны вызвал вид старой церквушки, некогда, вероятно, весьма живописной, но теперь безнадежно заброшенной. Стоя на пригорке с обрушенной колокольней, накренившимся куполом и заколоченными окнами, словно обезумевшая и ослепшая старуха, она доживала свой век покинутой и никому не нужной.

Запечатлев это грустное зрелище, Анна села в машину, и мы медленно покатили по расхристанной весенней сельской улице, бережно объезжая лужи, а из окошек за нами следили внимательные глаза, на шум двигателя удивленно разгибались спины местных жителей с лопатами и граблями, бабки на завалинках удивленно замолкали, и даже куры переставали выискивать червяков, выползающих к поверхности нагретой солнцем земли, и дружно поднимали головы. Видимо, проезжие случались здесь нечасто. Однако никто нас не окликнул, не поинтересовался, куда и зачем.

Когда-то, видимо, это было большое село, но теперь более половины домов выглядели покинутыми: черные провалы крыш, покосившиеся стены, завалившиеся щербатые заборы, за которыми виднелись неопрятные заросли кустов да старые корявые яблони с замшелыми стволами – тоска по минувшим временам, которую не могла развеять даже витающая повсюду жизнерадостная дымка майской зелени. Я подумал, что в то время как коттеджи и дачные поселки все более плотным кольцом окружают города, исконная русская деревня неслышно испускает дух в таких вот отдаленных уголках, и не далек тот день, когда она совсем исчезнет…

Улица закончилась, но дорога уходила дальше, скатываясь с холма к парящей в облаке распускающейся листвы березовой роще.

– Посмотри, что там впереди, – попросил я, и Анна уткнулась в айфон.

Через минуту она огорченно сообщила:

– На карте ничего нет.

– Тогда, может, устроимся возле тех березок? – предложил я, поскольку утром променял завтрак на Дебюсси и детский альбом с фотографиями, а теперь ощущал тянущую пустоту в желудке.

Анна расстелила покрывало на теплой, покрытой ковром из коричневых прошлогодних листьев земле, сквозь который пробивался нежно-зеленый ворс свежей травы, достала стильную корзинку для пикника, что я подарил ей на шестнадцатилетие, зная, что моя подруга ценит подобные буржуазные штучки. Ныне корзинка обрела вид бывалой, чуть ли не винтажной вещицы, поскольку сопровождала нас во всех довольно многочисленных поездках.

– Здесь что-то не так, – слегка сведя брови, Анна смотрела на экран айфона. – Написано: «усадьба», она должна быть вон там, за рощей, я уже было обрадовалась, ты же знаешь, обожаю старину! Но на изображении со спутника не видно никаких построек.

Я в этот момент жевал бутерброд, и лишь что-то неопределенно промычал. Наличие или отсутствие усадьбы меня мало волновало, хотелось просто подремать, подставив майскому солнышку усталое лицо. Позади остались несколько особенно тяжелых больничных смен, впереди маячила сдача экзаменов. Но, зная характер Анны, я понимал, что покой мне не светит.

Я обреченно взял у нее из рук айфон и посмотрел на карту. Действительно, непривычно куцее без указания названия слово «усадьба», однако никаких признаков ее фактического наличия. И – что меня встревожило куда больше – заметной с земной орбиты дороги туда тоже не имелось. Мне представились два одинаково печальных варианта: или мы угробим мою машину, или Анна потащит меня пешком.

– Давай спросим в селе? – предложил я самый удобный и логичный выход.

Анна, к моему удивлению, согласилась, хотя удобство и логика не были ее стихиями. Побросав вещи в багажник, мы покатили обратно к Вежино. В первом же огороде высмотрев мужичка, без особого энтузиазма ковыряющего тяжелую влажную землю, Анна обратилась к нему с волновавшим ее вопросом. Тот окинул мою спутницу мутноватым взглядом, недвусмысленно облизнулся и озадаченно почесал подбородок:

– Усадьба? Дык нет уже сто лет никакой усадьбы.

– Но хоть что-то от нее осталось? Развалины, дорожки, конюшни? – настаивала она, уже воображая, как скачет по замшелым камням, ища наиболее удачный ракурс. Подобные кадры были ее коньком: она умела запечатлевать любые руины так, что захватывало дух.

– Не-а, – покрутил головой мужик. – Ничего там нет, пустошь одна, черное место.

– Черное? – уцепилась Анна. – Почему черное?

– Да кто ж его знает, – дернул плечом ее собеседник. – Ну типа пожар там был лет сто назад. А дома-то деревянные стояли, так что все и сгорели.

Анна разочарованно притихла и уже собралась уходить, но мужичку, видать, было интереснее пялиться на мою подругу, чем орудовать лопатой, поэтому он нерешительно добавил:

– Загадка, однако, с этим черным местом.

– Загадка? – подбодрила его Анна, выразительно подняв красиво изогнутые брови.

– Дык ведь не бывает там никто, даже мимо стараются не ходить. А дед мой сказывал, что место то черным кликали еще до пожара – жил там какой-то то ли колдун, то ли оборотень.

Он растерянно умолк, не зная, чего бы еще рассказать, и энергично поскреб голову, словно пытаясь стимулировать непривычный мыслительный процесс.

– Что думаешь? – бросила в мою сторону Анна, идя к машине.

– Местный фольклор, – скептически бросил я, хотя понимал: от визита на место бывшей усадьбы меня ничто уже не спасет.

Филипп, 1912

Филипп с любопытством поглядывал в окно, ожидая приезда нового учителя, еще до своего появления получившего прозвище Мосье Кактотам. В сонме разнообразных звуков, наполняющих усадьбу, – беззлобной перебранке дворовых слуг, шорохе ветра в кронах старых лип на подъездной аллее, кряканье уток возле пруда – мальчик различил далекое цоканье копыт и приник к оконной раме, стараясь сквозь жадно тянувшиеся до самой крыши дома ветви тополя получше разглядеть пространство перед парадным крыльцом.

Кучер распахнул дверь новой поблескивающей лаком коляски, запряженной шустрой каурой лошадкой, и на разгоряченные солнцем плиты ступила нога в щегольском башмаке с блестящей пряжкой. Следом возник лысый невысокий человечек, сверху показавшийся мальчику довольно нелепым, незначительным и совсем не похожим на образ похотливого соблазнителя, нарисованный его подружкой, – Катрин будет весьма разочарована.

Гонимый любопытством, мальчик устремился вниз. Батюшка встречал долгожданного гостя один – Пелагея Ивановна, не сочтя приезд учителя за событие, с утра демонстративно отбыла в уездный город «прикупить разных хозяйственных мелочей», прихватив с собой и дочь.

Барин довольным басом рассыпался в любезностях и заметил сына, лишь когда тот спустился с лестницы и испуганным сусликом замер, разглядывая француза.

– Приветствую вас, mon cher ami, – церемонно, как ко взрослому, обратился к Филиппу тот. Голос его оказался под стать облику – неблагозвучным, словно надтреснутым, напоминающим сварливые переклички цапель на болоте, и лишь мягкая, вкрадчивая манера речи да журчащий акцент отчасти сглаживали этот недостаток.

– Я слышал, вы любите музыку. Как вы смотрите на то, если я сейчас отдохну с дороги, а потом мы проведем с вами вечер за музицированием? – с хитринкой взглянул на мальчика новый учитель.

Заманчивее предложения Филипп не мог представить! Никто в доме не разделял его страсти. Батюшка относился к упражнениям сына за роялем благосклонно, но без особого интереса, Пелагея Ивановна была начисто лишена музыкального слуха, а Катрин, хоть и обладала весьма недурственным голосом, считала пение занятием довольно скучным. Возможность найти единомышленника вознесла мальчика на вершину блаженства. Вся настороженность по отношению к новому учителю тут же исчезла.

– Да! Я согласен! – радостно воскликнул он.

– Филипп, где твои манеры? – добродушно пожурил его отец, вероятно, вполне довольный, что вечером у него будет время предаться любимому занятию – изучению иностранных технических журналов. Тем более что с последним новшеством – очистным сооружением – что-то не заладилось. Землеройная машина уже несколько дней стояла возле раззявленной земли безмолвно и недвижимо, а Яков Ильич все что-то вымерял да прикидывал, не решаясь продолжить работы.

– Ну как француз? – воскликнула Катрин, к неудовольствию седого кучера Антипа на ходу выскакивая из старого скрипучего экипажа, возившего их с маменькой за покупками. Филипп и Адель ждали ее возвращения на подъездной дорожке, спеша поделиться новостями, каждый – по собственной причине.

– Он пожилой и лысый! – с легким оттенком мстительного удовлетворения заявила Адель.

– У нас сегодня будет настоящий музыкальный вечер! – перебивая подружку, завопил Филипп.

Встретившись, девочки словно по команде взялись за руки – такая у них была привычка, казавшаяся мальчику очаровательной. Странная, нежная и яростная дружба-вражда этих двоих неизменно забавляла и умиляла его.

– Он правда так нехорош собою? – с подозрением спросила Катрин, обращаясь к Филиппу.

Тот пожал плечами:

– Кать, мужская красота – это не по моей части. Но учитель действительно примерно одних лет с батюшкой, невысокого роста, почти совсем лишен волос и каркает, точно ворон.