Мы остаёмся жить

И убежал.

Вокруг, как всегда: бродили толпы людей; и остановивший нас бродяга неопределённого пола быстро скрылся среди них, направляясь, наверное, в сторону какой-нибудь станции метро.

Киев, в который мы прибыли утренним поездом, встречал нас весело.

Уже и не вспомню в который раз я снова здесь; и в который раз я снова вижу этих чудаков, всегда умевших поднять мне настроение.

В Киеве, как и в любом большом городе, единственное, что меня привлекало – это его ритм жизни. Во всех этих пейзажах, застывших в постоянном движении – я каждый раз прочитывал гимн вечной жизни, состоящей из множества коротких – таких же бессмысленных, сколько прекрасных. В таких городах легко проходит время; хоть и сам Киев, почти во всём, меня только разочаровывал. Но это не важно. Вопрос: почему?

Потому что мы вместе; но, кажется, я немного заговорился. Совсем забыл, что рядом со мной находится милое и ранимое создание – куда моложе и ранимее меня. Её совсем не интересуют метафизические достопримечательности Киева, о которых я распинался перед ней битых полчаса – впустую потраченное время.

Когда я так много говорю и не встречаю сопротивления – мне постоянно приходится напоминать, что в мире существуют и другие люди кроме меня. Но, впрочем, на этом свете много чего существует – и всё ни про что.

– Хочу спать, – сказала она, но вряд ли обращаясь ко мне.

Она перевернула сувенирный шар с ёлочкой и искусственным снегом, который всегда носила с собой в рюкзаке. Затем, моя спутница долго смотрела, как маленькие звёзды так медленно падают вниз. Она там устала, что не осталось у неё сил даже на то, чтобы закрыть глаза и просто упасть головой на стол кофейни, куда я привёл её и где я надеялся слиться с толпой зевак.

– Как ты? – спросил я.

– Неплохо, но бывало и лучше.

– Это всё из-за того, что я всю ночь рассказывал тебе свою историю?

– Да нет. Просто мне нужно немного прийти в себя.

– Тебе бы выспаться. Извини, я совсем забыл, что люди придумали ночь для сна; это всё моя вина.

Она только вздохнула.

– Да – ты права; я – тот ещё мерзавец. Я ещё более вредный, чем яд на завтрак. И мне многие об этом говорят; но я слушаю только тех, кто как ты – мне ничего не говорит, зато так громко думает.

– А ты сам: вообще, хоть иногда спишь?

– Только когда мне невыносимо скучно – тогда, я могу спать и день, и ночь. Но во время путешествия – мне почти никогда не бывает скучно. Этот мир – постоянно меняется и я не хочу пропустить это ни секунды этого момента.

– С твоими деньгами ты можешь путешествовать постоянно.

– И да, и нет.

Я улыбнулся.

– Сложно, правда?

– Ну конечно, – она упала на спинку кресла, всем своим видом давая понять, что устала и от него, и от меня, и от путешествия, да впрочем, и от всего остального.

Я смотрел на неё; и думал о будущем.

А затем, неожиданно, она подымается со спинки кресла, будто что-то придумала, и широко раскрывает глаза.

– Ладно, действительно, чего это я?! Всё ведь зашибись – мы наконец-то выбрались в Киев, а не в какой-нибудь проклятый Мелитополь, в который тебе неизвестно с какой стати понадобилось отправиться. Допивай уже свой дорогущий, невкусный кофе и пошли гулять. Уж как-нибудь, раз мы путешествуем, постараюсь не свалиться с ног после той ночи.

А ведь это – почти искусство – жить так, как живёт она.

Двадцать четыре удара – двадцать четыре рёва; отовсюду слышен гул мотора, кислотные сигналы электрокаров и топот ног. На время, мы с ней сошли с ума; и полчаса в этом городе стали всего одной минутой.

Добравшись до Мариинского парка, мы вернулись обратно до Европейской площади; затем спустились вниз до Фуникулёра и направились к Андреевскому спуску, чтобы по нему подняться. Прогулка для любителей горных походов. Мы прошли мимо Михайловского и Софиевского собора и по Пушкинской улице вышли на бульвар Шевченка. И направились по нему вверх.

Мы прошли уже довольно много; но всегда готовы пройти ещё больше – пока ноги не отвалятся, ну и чёрт с ними.

Я ходил по этому же маршруту сто лет назад; и не могу не поразиться, как сильно изменился город за это время. Теперь, он похож уже не на свежий плод, а скорее на перезревшее, червивое и надкушенное яблоко, все дыры и трещины в котором заделаны металлом и стеклом. Но я не говорю, что всё, что произошло с городом – плохо; это просто совсем по-другому, чем было. Любое зрелище стоит того, чтобы им любовались. И я – смотрю на все эти сорокаэтажные дома, но вижу совсем не их, а происходившие в них когда-то маленькие трагедии и истории, многие из которых затронули и меня – однажды, когда-то давно. Тогда, эта страна была совсем другой. Но люди в ней – остались всё те же. Легко представить, что ждёт в будущем эту продутую всеми ветрами землю, люди которой проносят через всю жизнь ожидание счастья.

Я снова принялся что-то рассказывать Маше, даже не обращая внимания, рассказываю я о прошлом, настоящем или будущем. Я – даже не слышу собственных слов. Мозги мне давно промыло знойное солнце. Но мысли ко мне приходят всё равно.

– Человек, который жил в этой квартире – редко выходил из неё; даже из собственной комнаты он предпочитал не высовываться. Его единственный друг, знавший его ещё со школы, рассказывал мне, что всё время, которое он проводил взаперти – он посвящал мыслям о будущем. Но это – всё равно не помешало смерти очень быстро найти его. Те, кто должен умереть – умрут всё равно – они рождены не для жизни. А тот, кто должен жить долго – не сможет умереть, даже если очень сильно того захочет.

Когда мы вернулись к Майдану Незалежности, меня накрыла новая волна воспоминаний. В былые годы, все самые большие концерты, всё самое лучшее и важнее – происходило здесь. Сюда стремились попасть все из самых дальних уголков этой страны. А теперь: здесь только молчание, памятники мёртвым революциям и пустые надежды.

Столица полна памятников нашей великой и ужасной истории. Но стольких людей – уже не спасти; и не стоит беспокоиться о них. Думать стоит только о живых.

– Ты помнишь этот город во время прошлой войны? – неожиданно спросила она, – та заварушка уже давно кончилась; но ты ведь был ещё тогда здесь, раз говоришь, что прожил уже почти три тысячи лет?

– Это была не война, – покачал головой, – это было безумие.

– И всё-таки, расскажи о ней.

– Я ещё не дошел до этой части своего рассказа.

– Ну, хоть коротко.

– Хорошо, – сказала я и почесал подбородок, – Представь, что у меня в руке кубик. Ты не видишь того, что находится внутри; но есть люди, которые просто знают, что там. Они не говорят откуда – а если говорят, то часто лгут. Так вот: в одно ухо тебе шепчут одно; а в другое – совсем иное. А у тебя в голове может быть своё мнение – третье. Но на то, что происходит внутри самого кубика – это никак повлиять не может. А узнать, что там, наконец, происходит – можно только разбив его. Но это невозможно. Ты можешь просто выбрать одну из существующих гипотез – но наверняка среди них нет ни одной правдивой. Вот почему я не люблю говорить об этом.

Я говорю ей все эти странные и грустные слова; и почему-то добавляю:

– Но для нас – это совершенно неважно. Для нас – значение имеет лишь собственное будущее – единственное, о чём имеет смысл думать всерьёз.

Мы проходим мимо Контрактовой Площади.

– Эти мысли могут прийти к тебе, когда ты с чашкой полуночного кофе станешь в сотый раз пролистывать свою однообразную ленту в телефоне; или читать книгу; или ехать в переполненном вагоне поезда, вдыхая запах, от которого начинаешь жалеть, что у тебя не заложен нос. Эти мысли догоняют тебя, как бы быстро ты ни бежал. Они могут застать тебя при исполнении самых обыденных и рутинных дел. Но так или иначе: они приходят всегда и ко всем – это знали люди, которые жили ещё три тысячи лет назад. Эти мысли могут прийти к тебе, когда ты шестнадцатилетняя или шестидесятилетняя. Они – чудовищны и прекрасны. Они заставляют тебя смеяться сегодня; но завтра – уже плакать. Но благодаря ним ты знаешь точно, что жива.

Эти мысли…

Проходит полчаса.

– И чего ты снова улыбаешься? – слышу я голос, будто издалека.

– Да так: задумался.

– О чём?