Полярный агностицизм

Если мы выделили деревья как объекты с коричневым стволом и зелёной кроной, то, естественно, все деревья будут обладать этими свойствами, и, узнав, что где-то есть дерево, мы можем, не наблюдая его, сказать, что у него зелёная крона и коричневый ствол. Встретив, скажем, берёзу – дерево с чёрно-белым стволом, мы встаём перед выбором. Либо мы говорим, что берёза – не дерево (у неё не коричневый ствол), либо расширяем понятие дерева, определяя дерево так, чтобы и те объекты, что мы называли деревьями раньше, и берёза становились деревьями (к примеру, включим в определение также и объекты с чёрно-белым стволом, либо уберём свойство ствола из определения вообще и оставим только зелёную крону, либо придумаем что-то ещё, вариантов масса). Теперь, если мы узнали, что представитель группы обладает каким-то свойством, не входящим в определение, то мы можем либо распространить это свойство на все вещи из этой группы, либо не делать этого. Во втором случае мы получаем надёжную новую информацию только об одном объекте, в первом же – сомнительную информацию о всех объектах группы. Мы предполагаем, что это новое свойство имеет причинно-следственную связь со свойством, положенным в основу определения группы, в то время как это может быть не так. Пример: мы определили кошку как животное небольшого размера, на четырёх лапах, с хвостом, питающееся мышами. Мы замечаем, что у кошек есть шерсть. Можно оставить данный факт относящимся только к увиденным нами кошкам, а можно распространить признак наличия шерсти на всю группу кошек. Во втором случае мы можем без наблюдения сказать про любую кошку, что у неё есть шерсть. Но если мы затем находим кошку без шерсти, то нам придётся отказаться от предположения о том, что все кошки имеют шерсть. Это апостериорное познание – вид познания, при котором мы узнаём об объекте посредством наблюдения. Он есть противоположность названному ранее априорному познанию – когда мы по определению объекта судим о его свойствах, не наблюдая его.

Таким образом, познавая объекты с уникальными свойствами, мы конкретизируем и уточняем наше деление всех существующих вещей на группы и через эту деятельность расширяем наше знание о Вселенной.

Узнав о разнице между априорным и апостериорным познанием, мы можем теперь различать их на практике. Это представляется важным навыком в связи с тем, что априорное познание хорошо работает только когда мы говорим о свойствах, положенных в определение группы, в то время как люди часто используют этот вид познания по отношению к свойствам, полученным апостериори лишь для одного или нескольких объектов из группы. Так рождаются различные стереотипы из серии: «все мужики – козлы», «все евреи жадные», «молодёжь ничего не понимает в жизни», «посадили – значит, есть за что» и т. п. Понимая природу познания, Вы, читатель, сможете избегать подобных ошибочных суждений.

+ В своё время я серьёзно задумался над тем, что мы считаем овощами. Вы, читатель, никогда не думали, что объединяет все объекты, принадлежащие к группе «овощи»? Несмотря на множество попыток, мне так и не удалось найти такого набора свойств, чтобы им обладали все овощи без исключения, а представители внешней группы (фрукты) им бы не обладали. Самое компромиссное решение, к сожалению, заставляло принимать в качестве овоща также и арбуз, что я считаю неверным. Возможно, такой результат возник из-за того, что я рассмотрел не все возможности. Однако он натолкнул меня на мысль, которая не была для меня ранее само собой разумеющейся – некоторые группы по факту выделяются людьми лишь на основании того свойства, что они имеют общее название! Они могут вовсе не иметь некоего универсального для каждого члена группы набора свойств. Это значит, что нужно быть крайне осторожным в экстраполяции свойств представителя такой группы на других представителей этой группы, ведь если объекты объединяет лишь название группы, к которой они относятся, то у нас нет никаких посылок для подобных действий (свойства не будут иметь причинно-следственной связи с группообразующим, и мы не можем предполагать схожести их изменения у разных объектов). Так, возможное заверение в том, что все свежие овощи полезны для здоровья и помогают похудеть, требует проверки для каждого отдельного овоща. Ситуацию спасает то, что все овощи также являются растениями, а эта группа собрана по конкретным и основополагающим свойствам, поэтому для группы «растения» такой вывод хотя и не является абсолютно правильным, всё же гораздо более правомерен, чем для группы «овощи».

Следует заметить, что мы сначала познаём объекты в реальности, и лишь затем на основании их сходства объединяем объекты в группы в своём уме. Таким образом, мы можем ответить на один из традиционных вопросов философии – являются ли универсалии (которые в данной книге называются группами) реально существующими вещами? Ответ – нет, не являются, ибо они есть категории мышления, выделенные внутри разума для структуризации действительности. Что же касается объектов, то они, разумеется, физически наличествуют во Вселенной, но не являются исходно отдельными друг от друга вещами. Мы сами разделяем их для удобства мышления.

Выделив понятия объектов и групп и обозначив взаимодействия между ними, мы можем переходить к рассмотрению дальнейших вопросов.

Пространство и время

+ Эту главу (как, в общем-то, и остальные) я пишу, не обладая передовыми научными данными из области физики, поэтому интерпретирую известную мне информацию с житейских позиций. Это значит, что я с большой долей вероятности воспринимаю пространство и время не совсем правильно. Если читатель желает получить более корректную информацию на тему пространства и времени, ему следует ознакомиться с работами специалистов.

Наблюдение показывает, что объекты меняют свои размеры при приближении к ним – становятся больше. При удалении от них они становятся меньше. Чем мы ближе к объекту, тем ярче проявляются и другие, не визуальные его свойства: звуки становятся громче, запахи – сильнее. При этом, приближаясь к одним объектам, мы также приближаемся и к другим, но удаляемся от третьих. Всё это наводит на мысль о существовании пространства. Пространство – это как бы ткань реальности, некое вместилище для всех вещей мира.

+ Пространство – более частная вещь по отношению к реальности. Вспомним, как мы определяли реальность – как свойство связанности всех вещей. Эта связь реализуется через пространство, но не только через него.

Пространство определяет топологические отношения между объектами – некоторые из них находятся рядом друг с другом (между ними можно перемещаться за малый промежуток времени), некоторые – далеко друг от друга. Если Вы находитесь между двумя объектами, то приближение к одному из них неизбежно означает удаление от другого. Если Вы двигаетесь перпендикулярно линии, соединяющей объекты, то Вы сперва будете приближаться к обоим, затем удаляться от обоих (либо наоборот). Это примеры общих правил, задаваемых пространством. Интересно, что свойства пространства зависят от его наполненности объектами. В зависимости от концентрации массы на участке пространства оно может искривляться – становиться выпуклым или вогнутым. Искривлённое пространство влияет на траектории движущихся в нём объектов. В таком пространстве исходно параллельно движущиеся тела могут начать отдаляться или сближаться. Однако как в среднем по Вселенной, так и в области, подверженной человеческому воздействию, пространство плоско, и мы можем не особо заботиться о его влиянии на нашу деятельность.

Эксперименты подтверждают, что пространство трёхмерно. Это означает, что любое перемещение можно разложить на три независимых друг от друга движения – по трём осям координат. В совокупности с тремя вращательными движениями любое отдельное тело в нашем пространстве обладает шестью степенями свободы. Физиками разработаны также теории, предусматривающие наличие большего числа пространственных измерений, но эти теории весьма умозрительны и используются для специальных случаев.

Пространство определяет законы, по которым объекты могут двигаться, но оно не отвечает за возможность движения как такового – то есть за динамичность Вселенной. Объекты способны перемещаться, и даже больше – изменяться вследствие перемещений отдельных частиц, составляющих объект. Так, например, некоторые деревья, которые есть на определённом месте сейчас, в дальнейшем уже отсутствуют (скажем, были вырваны ветром и сгнили), а такие объекты, как птицы, и вовсе очень подвижны – появляются и исчезают быстро, меняют своё положение относительно других объектов. Почему объекты меняются – лужи высыхают, реки текут, облака движутся? Напрашивается вывод: существует время – особенность реальности, которая обуславливает её динамичность. Оно позволяет проявляться законам физики, позволяет частицам менять положение относительно друг друга. Все объекты изменяются, хотя и с разной скоростью и по разным причинам, поэтому в разные временные промежутки мы видим разную картину Вселенной. Время – это четвёртое измерение реальности, но, в отличие от пространственных измерений, в которых мы можем перемещаться произвольно, время всегда изменяется в одну сторону независимо от нас. Из-за неизменности хода времени возникают понятия прошлого и будущего – того состояния реальности, что уже не вернуть, и того, что ещё не возникло, но возникнет непременно.

Почему время всегда течёт в одну сторону? Доподлинно неизвестно, но, как кажется, направление течения времени связано с ещё одной фундаментальной характеристикой Вселенной – энтропией. Энтропия – мера неупорядоченности системы. Если, например, поставить яблоки в ряд, то у этой системы будет меньшая энтропия, чем если бы мы эти яблоки случайно разбросали. Законы термодинамики говорят, что общая энтропия Вселенной может оставаться неизменной либо увеличиваться, но не уменьшаться. Не известно, почему это именно так, но наблюдения показывают, что это правило абсолютно и всепроникающе, оно – сама сущность нашей Вселенной. Локально можно наблюдать изменения энтропии в сторону уменьшения (например, та же самая расстановка яблок в ряд), но такие изменения всегда будут компенсироваться ещё большим увеличением энтропии в другом месте. Все процессы во Вселенной в конечном счёте направлены на то, чтобы распределить энергию максимально равномерно. Таким образом увеличивается энтропия. Важную роль в процессе «энергетической гомогенизации» Вселенной играет тепло, потому что оно самопроизвольно рассеивается в пространстве. Стоящий на столе стакан обладает потенциальной энергией, но, покуда стол существует, законы физики не могут сгладить разницу между состояниями Вселенной с большей энергетической неравномерностью (стакан на столе) и меньшей (стакан на земле). То есть существуют возможности для объектов иметь некий запас энергии, который не будет равномерно рассеян в пространстве. Однако по отношению к тепловой энергии таких возможностей у вещей нет – горячий объект всегда отдаёт тепло холодному, пусть и с разной скоростью. Таким образом, при переводе различных видов энергий в тепловую энтропия необратимо возрастает. Созидательные процессы, требующиеся для нашей жизнедеятельности (например, синтезы веществ, составляющих наши тела), идут за счёт внешних источников энергии, таких как излучение Солнца или радиоактивный распад. В большинстве случаев колоссальная часть энергии, которую мы заимствуем извне, расходуется именно на производство тепла. Но даже при самых полных переходах энергии из одной формы в другую КПД никогда не равен 100 процентам (исключая, возможно, некоторые процессы квантово-механических масштабов). Часть энергии всегда теряется в виде тепла. Таким образом, что бы ни происходило, в конечном итоге любой процесс – это переход разных видов энергии в тепло. Когда вся возможная нетепловая энергия станет тепловой, обратные процессы перестанут протекать, так как на их прохождение требуется больше энергии, чем может быть запасено в иной форме, а взять эту энергию неоткуда. Из самого тепла энергию можно извлекать лишь в том случае, если доступно более холодное тело, к которому тепло устремится от горячего тела. Однажды всё тепло распределится по Вселенной равномерно. Судя по всему, в этот момент достижения максимальной энтропии время во Вселенной остановится – процессы больше не смогут идти, реальность перестанет меняться. Пока же энтропия ещё может увеличиваться, время течёт в сторону её увеличения. Если бы это было наоборот, то мы бы видели, как, например, разбитые вазы на полу собираются из осколков и встают обратно на подоконники – энтропия бы уменьшалась, и время бы текло в обратную сторону.

Итак, мы рассмотрели понятия пространства и времени, это ещё больше упорядочило наше понимание реальности. Пусть мы приняли некоторые минимальные допущения, но они позволят нам предсказывать поведение Вселенной в очень большой мере. Пора перейти к вопросам не менее важным, связанным уже не с внешним миром, но с самим разумом.

Разум, мышление и логика

Мы уже немного касались этой темы, когда допускали предположение о существовании мыслителя. Давайте разберёмся, в какой же форме он присутствует в реальности.

На роль физического воплощения мыслителя в первую очередь напрашивается тело. Мы можем видеть и слышать его, как другие вещи, и даже больше: мы чувствуем его на более глубоком уровне, чем иные объекты – например, когда на наше тело оказывается силовое воздействие, мы чувствуем боль, в то время как мы не чувствуем боли, когда тому же воздействию подвергается, скажем, какой-нибудь камень. Мы инстинктивно чувствуем, что наше тело – это и есть мы сами. Однако наблюдение показывает, что тело подчиняется всем физическим и химическим законам. Более того, биология объясняет происхождение тела – оно возникло из других, неживых объектов в ходе эволюции. То есть мы можем считать своё тело совершенно обычным объектом, каких множество во Вселенной. Оно по смыслу полностью связано с ней и не является чем-то необыкновенным. Возникает противоречие между явной «особенностью» тела по отношению к нашим ощущениям и совершенной обыденностью тела с позиции нашего знания о нём. Появляется соблазн посчитать, что источником нашего разума является не тело, а некая другая вещь, которая имеет иную, возможно, нематериальную природу. Обычно её называют душой. Однако, как оказалось, мы не способны ни в малейшей мере установить наличие души у человека. Ни одно исследование не показало, что она где-то находится, что с ней можно взаимодействовать или хотя бы наблюдать её. Как Вы помните, ранее мы согласились с тем, что ненаблюдаемое для нас не существует. Поэтому, чтобы сохранить объективность, примем более реалистичное, хотя, может быть, менее для нас лестное предположение:

5. Тело (мозг) – носитель разума.

Точно мы этого не можем знать, однако все косвенные факты указывают на то, что именно мозг отвечает за деятельность нашего сознания. Достаточно вспомнить, что все значимые повреждения мозга непосредственно сказываются на разуме, в результате них разум меняется, причём конкретные изменения часто соответствуют конкретным повреждениям. При критических нарушениях структуры мозга разум пропадает вовсе – доподлинно известно, что человек не живёт без головы. В то же время для других вещей эта закономерность не соблюдается. Разрушение частей тела, отличных от мозга, приводит к исчезновению разума лишь постольку, поскольку это влияет на благополучие последнего.

Если мы принимаем, что разум тем или иным способом заключён внутри мозга, а тот возник сам по себе в ходе эволюции, то разум – это просто свойство материи, такое же, как и то, что металлы проводят электрический ток, и ничего мистического в нём нет. Биология позволяет нам понять природу разума несколько глубже – судя по всему, это системное свойство большого количества нейронов, связанных друг с другом ещё большим количеством связей.

Из такого предположения вытекает также, что мы принимаем существование других разумов – ведь мы видим вокруг нас тела, имеющие такое же строение, как наше. Вполне логично предположить, что другие люди тоже разумны – ведь их мозги почти идентичны нашему. Важным выводом, который следует сделать, является также то, что возможности разных людей как разумных деятелей равны. Принимая мозг в качестве носителя разума, следует признать, что одинаковые мозги должны обеспечивать не просто разумы, но одинаково способные к мышлению разумы. В самом деле, наблюдение показывает, что разница в строении мозгов людей (если мы исключим патологические случаи) достаточно мала, чтобы обеспечивать в прямом смысле слова одинаковый мыслительный потенциал у каждого из них (хотя скорость разумной деятельности разнится среди людей, качественно они все способны к мышлению в одной и той же степени). В рамках данного предположения так же легко объясняется отсутствие разума у прочих живых и неживых объектов – их мозг развит гораздо хуже либо вовсе отсутствует.

+ Критерии истинности, на которые я время от времени неявно ссылаюсь, принимая одни утверждения и отбрасывая другие, будут описаны чуть позднее.

Зададимся теперь вопросом: что есть мышление? Мышление – это то свойство разума, которое и делает его разумом, это процесс обработки информации, поступающей из органов чувств. В чём же заключается эта обработка? Попробуем проанализировать способности нашего мозга, чтобы ответить на данный вопрос.

Например, мы можем отличать объекты друг от друга. Мы с уверенностью скажем, где кружка, а где дерево, если нам покажут дерево и кружку. Также мы способны устанавливать степень сходства между объектами (собственно, именно за счёт этого мы способны отделять объекты друг от друга). Люди умеют составлять интегральные характеристики внешних факторов на основе получаемых чувственных сигналов: объект нейтрален, объект съедобен, объект опасен и т. п. Есть и ещё свойства такого же характера, но легко заметить, что все они присущи также и животным, и даже продвинутой технике, у которых разума нет, то есть они на самом деле обеспечиваются не разумом, а мозгом как таковым, той его частью, которая за разум не отвечает. Главными же свойствами именно разума являются способности к абстрагированию и к установлению логических связей.

Абстрагирование – отбрасывание при исследовании объектов их несущественных признаков, выделение смысловой сущности вещей, объединение вещей в группы. Абстрагирование даёт нам возможность понимать вещи – разбивать их на смысловые элементы, находить их суть и взаимосвязь между ними и, исходя из неё, применять их для осуществления своих целей. Так, разложив на компоненты такую ситуацию как убийство мамонта, необходимое для пропитания, древние люди выделили из них два главных – сближение с животным и нарушение целостности его тела. Изучив доступные объекты, они абстрагировались от всех их свойств, кроме нужных: в рамках текущей задачи палка – это, в первую очередь, вещь, позволяющая передавать воздействие на расстоянии, а камень – острый предмет, способный пробить шкуру мамонта. Предки современного человека увидели, что объединив эти два объекта, они получат вещь, имеющую необходимые для успешной охоты свойства, – копьё. Именно по такому алгоритму происходит изобретение любой техники – способность, доступная только обладателям разума. В основе же её лежит умение абстрагировать.

Способность к установлению логических связей означает, что из верных посылок мы можем приходить к верным следствиям. К примеру, если верно, что Пётр – рабочий, и верно, что все рабочие получают зарплату, то это значит, что Пётр получает зарплату. Вновь обращаясь к примеру с древним человеком, мы можем предположить: то, что камень способен навредить мамонту, наш предок вывел, проследив логическую цепочку – камень может поранить меня, я в какой-то степени похож на мамонта (двигаюсь, ем, излучаю тепло и т. д.), значит, камень в какой-то степени может поранить мамонта. И он оказался прав. Способность к подобным выводам лежит в основе всех наук, в особенности – математики.

Принимая, что тело (мозг) – носитель разума, и учитывая, что все тела (по крайней мере, все мозги) людей почти одинаковы, можно считать, что законы логики одинаковы для всех разумов, чьим носителем является человеческий мозг. Пока что всё довольно очевидно. Но напомню, логика оперирует с верными посылками. А как убедиться в том, что они верные? И вот тут начинаются проблемы.

Познаваемость реальности

Более-менее удовлетворительную картину действительности портят два простых факта:

1) Без органов чувств невозможно познавать мир.

2) Органы чувств можно обмануть.

Давайте вспомним пример, к которому мы прибегали ранее: возможно, в центре комнаты, в которой Вы находитесь, есть носорог. Как обстоят дела на самом деле? В первый раз я иллюстрировал этим примером предположение о существовании только объектов, доступных непосредственному либо косвенному наблюдению: если Вы не видите носорога в комнате, значит, его там нет, и нет смысла думать о том, что не подлежащего восприятию в ней может быть, потому что оно нас никак не касается. Это довольно удобно. Но вот если мы с Вами попадём в противоположную ситуацию, мы столкнёмся с неразрешимыми трудностями. Представьте, что носорог в центре комнаты есть. Вы видите его. Как понять, что именно перед Вами находится? Природа нашего восприятия фактически ставит нас перед невозможностью отличить правду от неправды, действительное от мнимого. Абсолютно всё, что мы воспринимаем, может быть обманом, иллюзией. И в этот раз мы не можем, как в случае с невоспринимаемыми вещами, просто отмахнуться от проблемы, ведь то, что мы видим, слышим и чувствуем, составляет окружающий нас мир. Мы вынуждены реагировать на эти стимулы, вынуждены докапываться до подлинной сути вещей, это жизненно важно. Что бы Вы ни делали, важнейшим условием успешности, и даже больше – осмысленности Вашей деятельности будет истинность Ваших знаний о внешних объектах. Но что есть истина? Самое расхожее определение: истина – это то, что соответствует действительности. К сожалению, для нас действительность – это именно то, что мы воспринимаем. Если Вы видите носорога, действительностью (для Вас) будет то, что в центре комнаты находится носорог, а если Вы видите в центре комнаты не носорога, а скажем, стул, то действительностью будет то, что в центре комнаты стоит стул. И исходя из этого, Вы можете оценивать высказывание о наличии носорога в центре комнаты как истину или как ложь. Проблема в том, что, возможно, носорог замаскирован под стул, под стол, под шкаф – замаскирован как угодно, и, хотя мы видим другие вещи, в комнате находится именно носорог. В этом-то и вся суть – возможно. Возможно, да, возможно, нет. У нас нет никакого способа узнать наверняка, потому что сделать это мы можем только через органы чувств, и при этом всегда существует возможность обмануть наши чувства тем или иным путём, причём в самой разной степени – от лёгкого искажения восприятия до полной замены действительной реальности на мнимую. Примеры: в пустынях Вы можете видеть миражи – отражения неба на раскалённом песке, но принимать их за оазисы; страдая от обезвоживания и видя перед собой стакан воды, Вы можете вдруг позабыть обо всём остальном вокруг Вас – оно есть, но Вы его не замечаете; иллюзионисты показывают, как людей распиливают пополам на ваших глазах, а через секунду половины тел снова соединяются; под воздействием наркотиков люди вообще видят всё что угодно, а их восприятие изменяется так сильно, что они в самом деле воспринимают свои галлюцинации как реальные вещи. Этот список можно продолжать. Подумаем, как люди пытаются отличить правду от лжи. Обычно они пытаются найти либо нечто необычное и подозрительное в том, что видят, либо, если источником вводящей в заблуждение ситуации потенциально является человек, ищут следы рукотворной деятельности: к примеру, мы сверяем подписи на одних документах с теми же подписями на других, чтобы установить, действительно ли эти документы подписывал один и тот же субъект; когда фокусник показывает нам, как, скажем, кирпич левитирует в воздухе, мы подозреваем обман, ведь это не похоже на знакомую нам действительность; когда ребёнок говорит родителям, что сделал домашнее задание, те проверяют, правду ли он говорит, обращая внимание на его мимику и поведение: соответствуют ли они человеку, который не лжёт? Всё это можно свести к одному принципу – люди сравнивают сомнительную часть действительности с некой эталонной действительностью. Откуда у них этот эталон? Я скажу Вам, и Вы поймёте, как глубоко и всеобъемлюще может быть человеческое заблуждение: обычно люди считают эталоном то, к чему они привыкли. Таким образом, мы думаем, что нас обманывают, когда показывают летающие кирпичи лишь потому, что мы привыкли к кирпичам лежащим или падающим; когда нам говорят, что наш знакомый-раздолбай вдруг поступил на бюджетное отделение в престижный вуз, мы не верим, так как это не соответствует тому, что мы знали об этом человеке; когда нам скажут, что в России победили коррупцию, мы сочтём это в лучшем случае шуткой, потому что такое просто не укладывается в голове. Ключевой вопрос 1: были бы мы столь же недоверчивы, слушая и воспринимая подобное, если бы всю нашу жизнь кирпичи летали, все студенты учились бы «на бюджете», а чиновники не смели бы и шариковую ручку забрать с рабочего места? Ключевой вопрос 2: становится ли груша сливой, если нам всю жизнь показывали грушу и говорили, что это слива? Думаю, вдумчивый читатель уже понял, к чему я веду: у нас нет никакого надёжного метода проверки истинности или ложности любой поступающей к нам информации. То, что мы не подозреваем в каждом стуле носорога, происходит потому, что мы никогда не видели, как они друг в друга превращаются, сбрасывая естественный или искусственный камуфляж. Но кто посмеет утверждать, что не бывает ничего, кроме того, что нам уже известно? Что может наш скудный субъективный опыт говорить об истинном, изначальном, единственно верном положении вещей?

На несовершенство человеческого восприятия как такового накладываются ещё и различия в восприятии разных людей: Вы говорите, что яблоко зелёное, дальтоник – что оно жёлтое; один человек описывает символ перед собой как цифру «шесть», второй, стоящий напротив него, как «девять»; психически больной говорит, что он Наполеон, врач говорит, что это не так. Понять, кто прав, невозможно, ведь в подобных случаях «истинная» точка зрения определяется просто-напросто количеством придерживающихся её людей. Думаю, читатель согласится со мной, что это не может рассматриваться как критерий истинности. Аристотель сказал: «Предмет движется лишь покуда его толкают» – и тысячу лет всем людям было это доподлинно «известно», в то время как сейчас нам «известно», что это не правда. Служит ли то, что наше мнение на счёт этой и бесчисленного множества других проблем сформировалось позже, чем мнение того же Аристотеля, доказательством нашей правоты? Что скажут об этом те, кто придёт после нас?

Как ни прискорбно, но приходится признать – реальность принципиально непознаваема. Вполне возможно, что всё, что мы считаем неоспоримой действительностью – комнаты, стулья, деревья, города, другие люди, планеты, атомы и даже собственное существование – есть не более чем сон, умело поставленный спектакль, череда заблуждений или наркотический бред, из которого мы не можем выбраться.

Как же в таком случае, спросите Вы меня, человечество за время своего существования умудрилось создать столько точных наук, которые в самом деле работают, если всё это время оно только и делало, что блуждало в потёмках? В соответствии всё с тем же принципом сопоставления новой информации с уже известной. Если новое знание (кирпич упал) соответствует тому, что было узнано раньше (кирпичи падают), то оно истинно. Но повторюсь, этот метод не выдерживает никакой критики. Во-первых, для его использования необходимы данные, которые мы аксиоматически сочтём верными и от которых в дальнейшем будем отталкиваться – должно же быть что-то, с чем мы будем сопоставлять всё новое. Очевидно, что выбрать аксиоматику объективно нет никакой возможности в соответствии со сказанным ранее. Даже принятие единственно верным того знания, в истинности которого мы никак не можем усомниться, не будет надёжным методом нахождения абсолютных истин: возможно, нам просто не дано измыслить реально существующую альтернативу такому знанию вследствие несовершенства нашего мозга. Во-вторых, метод использует логику как аппарат получения истинных знаний из истинных (исходно – аксиом), в то время как узнать, приводят ли логические законы к верным суждениям, опять-таки, объективно нельзя. Чувствуете, как предположения громоздятся на предположения – так можно очень далеко зайти. В-третьих, исходя из сказанного выше, можно понять, что в цепных рассуждениях возможная ошибка будет всё увеличиваться – это тоже отрицательная черта.

Таким образом, вполне может быть, что все наши научные знания – это неправильные выводы из неверных посылок, сделанные посредством неподобающих алгоритмов, но люди всем довольны, так как все эти нелепости прекрасно согласуются между собой. Соответствие одних данных другим не может служить по-настоящему объективным критерием истинности, потому что ложные данные тоже могут вполне соответствовать друг другу. Если мы, к примеру, условимся, что один плюс один – это три, то четыре умножить на пять будет равно тридцати пяти. То, что мы на самом деле условились иначе, договорились, что один плюс один – это два, объясняется лишь тем, что нам это кажется правильным. А то, что именно нам кажется правильным, зависит от строения наших органов чувств и мозга, которые неидеальны. Другой пример: представьте, что у нас есть груша, но мы считаем, что это слива. Мы эту грушу режем ножом, хотя думаем (так нам кажется вследствие, например, особенностей строения центров обработки информации в нашем мозгу), что протыкаем её гвоздями. Конечный полученный нами результат – арбуз, ведь кто-то из древних греков написал труд о том, что, протыкая сливы гвоздями, можно получать арбузы, назвал этот труд «Логика», и с тех пор мы все им пользуемся, чтобы получать арбузы, и вся эта процедура соответствует работам других авторов и нашим повседневным действиям, и никто даже не догадывается, что в действительности мы разрезали грушу на ломтики. Абсурд? Несомненно. Но именно сведением к абсурду при сохранении той же структуры можно показать неверность идеи. А раз можно хотя бы допустить, что дела с нашим познанием обстоят именно так, этого достаточно, чтобы показать, что мы не знаем, как они обстоят на самом деле. Вывод – реальность непознаваема.

Я, естественно, не утверждаю, что совершенно точно реальность нельзя познать – подобное утверждение противоречило бы самому себе. Говоря о непознаваемости реальности, я лишь указываю на то, что мы не можем наверняка узнать, познаваема она или нет. Кто-то может заявить, что, мол, вероятность того, что все научные знания согласуются друг с другом потому, что так они отражают истинное положение дел, в реальности выше, чем если бы это было так по простому совпадению или злому умыслу враждебной воли. Конечно, это правомерная точка зрения, на самом деле я и сам так считаю. Судя по всему, реальность познаваема. Но у нас практически совершенно точно нет способа установить это наверняка. Если уж говорить о вероятностях, то нет ничего более вероятного, чем то, что это утверждение истинно. Принятие непознаваемости реальности – не добровольный, а вынужденный шаг. Если бы я мог позволить себе необъективность в этом вопросе, я бы, конечно, не был агностиком.

Однажды Сократ сказал: «Я знаю, что ничего не знаю». Категорично, не так ли? И всё же, на мой взгляд, Сократ зашёл недостаточно далеко, утверждая подобное. Правильно было бы сказать: «Я не знаю, знаю ли я хоть что-нибудь, в том числе, истинно ли само это высказывание». Громоздко, зато содержит минимум допущений.

Итак, что мы поняли в конце этой главы? Мы ничего не знаем, ничего не можем узнать, и вообще, зачем автор начал это исследование с таким настроем, уж проще повеситься. Но я тем не менее призываю не отчаиваться. Да, у нас в руках весьма скудный набор инструментов для познания реальности, но это уже что-то, у животных, например, и того меньше. Он не даёт возможности найти истину точно, но с его помощью мы всё же можем искать. Примените принцип непознаваемости к нему самому. Что, если я не прав, утверждая, что ничего узнать нельзя? Что, если я ошибся? Я-то, конечно, так не думаю, но я учитываю возможность того, что ошибаюсь. Это как составление плана Б, на всякий случай. Вдруг человек умнее меня прочтёт эту книгу, и она натолкнёт его на мысли, которые окажутся более правильными, чем мои? Вдруг научный прогресс, который я только что обвинял в шаткости основ, даст нам какой-нибудь инструмент, с помощью которого мы сможем взглянуть на реальность совсем по-новому? Вдруг мы, в конце концов, просто случайно набредём на истину в ходе размышлений? Принцип непознаваемости реальности ставит жёсткие рамки перед нашим разумом, но он же, в некотором смысле, стирает их и даёт неограниченную свободу для раздумий.

Стоит отметить ещё кое-что: человек просто не может действовать всё время исходя из того, что он ничего не может узнать наверняка. Представьте, что каждый раз, прежде чем пообедать, мы бы стали проверять, существуют ли обед, вилка, ложка, наш желудок, мы сами. И так перед каждым делом, которое мы намереваемся выполнить. Осознанно планировать деятельность, сомневаясь во всём, не получится. Это совершенно невыполнимо. Поэтому во всех последующих рассуждениях мы будем помнить о принципе непознаваемости реальности, но не исходить из него. Мы будем рассуждать так, как если бы могли что-то установить. Звучит довольно лицемерно – только что я Вас в чём-то убеждал, а сам теперь говорю, что не буду этим пользоваться. Уверяю Вас, читатель, такое оруэлловское двоемыслие не от хорошей жизни. Иначе просто нельзя – человеку нужна хоть какая-то, пусть и хлипкая, опора, от которой можно оттолкнуться в размышлении. Как говорится, правда правдой, логика логикой, а жизнь задаёт свои законы, которые нам не обойти. В следующей главе я расскажу о своей позиции по вопросу наиболее объективного из возможных методов познания.

Объективность и субъективность

До сего момента я сделал пять предположений, которые должны упростить наше понимание реальности. На основании чего я принял их такими, а не иными? Настало время разобраться в этом вопросе более детально. Сразу отмечу, что никакого «золотого правила» здесь нет. Я строил предположения, исходя из того, что мне кажется правильным. Конкретно: лично мне кажется верной та информация, которая, являясь максимально простой, позволяет объяснить совокупность наблюдаемых событий и не противоречит ни одному из них. Так, например, я уверен, что Земля шарообразна (в некотором приближении), потому что, во-первых, она выглядит такой из космоса, во-вторых, её можно обойти вокруг, в-третьих, такой она и должна была стать во время своего возникновения согласно принятой космологической теории, в-четвёртых, другие планеты тоже шарообразны, в-пятых это было подтверждено экспериментами с измерением теней у далёких объектов в одно и то же время. Список можно продолжать. Каждый из фактов в этом списке, в свою очередь, связан со многими другими и не противоречит им. Но значит ли это, что Земля абсолютно точно шарообразная? Конечно, нет, ведь в итоге все доказательства в пользу этого упираются в веру в возможность изучения реальности путём наблюдения и эксперимента. В полном соответствии со сказанным, эта аксиома, разумеется, недоказуема и субъективна – мы уже знаем, что определить точно, истинны вещи или ложны, невозможно. Я принимаю её лишь потому, что она мне нравится. Я верю, что если я и другие люди имеют некое знание, могут понятно его объяснить, причём объяснение не противоречит другому подобному знанию и является не более сложным, чем это абсолютно необходимо, то это – истина. Всё знание, полученное впоследствии, я соотношу с тем, что уже счёл истинным, и таким образом определяю его истинность. В итоге та группа знаний (как единиц информации), которая позволяет непротиворечиво объяснить наибольшее число фактов, образует единую систему истинного знания. Также важной особенностью такой системы является возможность с её помощью не только объяснять события, но и предсказывать их. Зачастую объяснить нечто можно множеством разных способов, но только соответствующий действительности вариант позволит сделать правильный вывод о том, как оно поведёт себя в будущем. В науке именно так отличаются гипотезы – возможные объяснения процессов и вещей, от теорий – объяснений, соответствующих реальности. Пример: человек заболел. Первое возможное объяснение – болезнь вызвана микроскопическими организмами – бактериями. Второе возможное объяснение – болезнь вызвана тем, что человек редко молится. Как установить, какое из них ближе к истине? Надо попробовать на основе каждого из этих знаний предсказать состояние человека после воздействия на него какого-нибудь связанного фактора. Проследим, чтобы одна группа больных молилась чаще, а вторая приняла антибиотики. Если выздоровеет первая группа, то верно первое объяснение, если вторая – второе.

+ Естественно, неоспоримый результат можно получить, только поставив качественный эксперимент, который учитывает все известные факторы, способные оказать влияние на исход событий. В медицинской практике, например, для исследования эффективности лекарств используется метод двойных слепых рандомизированных многоцентровых плацебо-контролируемых исследований. Уже одно только название метода говорит о его строгости и достоверности. Его суть заключается в том, что в нескольких клиниках сразу производят терапию больных с использованием исследуемого препарата, причём пациенты распределяются случайным образом между опытной группой, в которой людям выдают настоящие препараты, и контрольной группой, члены которой получают плацебо – пустышку, не имеющую активных компонентов. Это делается для того, чтобы результаты исследования не искажались из-за возможности самоисцеления больных. Слова «двойное слепое» означают, что ни пациенты, ни даже врачи не знают, в какой группе находится тот или иной человек. Хотя проведение подобных исследований крайне трудоёмко, когда речь идёт о здоровье людей, нужно быть уверенным в препарате на все сто и не жалеть сил и времени на получение соответствующих действительности результатов. Учёные, знаете ли, серьёзные люди.

Но давайте вернёмся обратно в высокие сферы и подумаем, почему вообще человеку что-то кажется правильным. Причины конкретных взглядов человека на философские вопросы имеют в своей основе его инстинкты и пережитый опыт. Говоря об инстинктах, я имею в виду врождённые свойства мозга, обуславливающие, в конечном счёте, свойства разума. Принятие, например, законов логики верными относятся как раз к ним. Человек так устроен, что он считает их верными. В остальном же между людьми будут наличествовать различия касательно отношения к философским вопросам, так как их личный опыт будет разным. Причём о чем более отдалённых от базовых понятий вещах будет идти речь, тем сильнее будут различия. Поэтому, например, некоторые люди считают такое явление, как нацизм, вполне в порядке вещей, а кто-то этого понять не может; кто-то считает, что, скажем, убивать людей ради собственной выгоды – это нормально, а кто-то такого совершенно не приемлет. И попытки одной стороны убедить другую в своей правоте чаще всего оканчиваются ничем. Скажем, сколько заключённых после тюрьмы становятся благовоспитанными гражданами? Абсолютное большинство из тех, кто, отсидев, не совершает больше преступлений (а это далеко не все осуждённые), делает это лишь из страха наказания, а не потому, что оно приняло философию, которой промывают мозги учреждения пенитенциарной системы своим подопечным. В частности, поэтому я начал свой философский труд, так сказать, с самого начала, где у нас с Вами, читатель, будет наименьшее число расхождений, где я с наибольшей вероятностью смогу Вас убедить в правильности собственных мировоззренческих представлений. Если Вы согласитесь с базовыми понятиями, то потом согласитесь и с более продвинутыми воззрениями на более сложные проблемы, так как от первых ко вторым я перехожу через логические законы, верность которых, скорее всего, мы оба, Вы и я, признаём. Однако даже уже на этом этапе найдутся люди, которые не примут того, что я выдвигаю, и со словами: «Что за бред?» – закроют книгу. Я их в этом абсолютно не виню. Я ничуть не правее кого-либо из тех, кто не может принять упомянутые предположения о реальности. Ведь как, по сути, можно кого-то в чём-то убедить? Как можно доказать, что что-то – истина, а что-то – ложь? В соответствии с принципом непознаваемости реальности, я считаю, что понятия истинности и ложности утверждения имеют смысл лишь тогда, когда выбрана общая для дискутирующих людей аксиоматика – то есть набор базовых утверждений, которые не оспариваются. Аксиоматика выбирается не на основе рациональных доводов – в связи с непознаваемостью реальности это невозможно. Более того, сами рациональные доводы являются таковыми лишь при принятии определённой аксиоматики. Для человека, чьи аксиомы отличаются от, например, моих, все мои доводы будут нерациональными, как бы логично и правильно они не смотрелись с моей стороны. Но если есть общая аксиоматика, то в рамках её одни утверждения могут быть верными, другие ложными, одни люди являются правыми, другие – нет, и это можно доказать. К примеру, допустим, что мы с Вами согласились, что правила арифметики истинны. Тогда, если Вы скажете, что два плюс два – это пять, я смогу доказать, что Вы ошибаетесь, приведя аргументы, апеллирующие к правилам сложения, которые являются частью арифметики и насчёт которых мы заранее договорились. Но если Вы не верите в арифметику, то я, хоть вывернись наизнанку, не смогу Вам доказать, что два плюс два – это четыре, или три, или пять, или вообще сколько угодно. На этом основаны многие проблемы людей, которые просто не могут друг друга понять, как, скажем, фанатичные теисты и атеисты. Моя книга – для тех, кто согласен (по крайней мере, частично) со мной в том, что касается основных философских принципов. Таких людей я смогу провести к выводам из этих принципов, которые могут серьёзно изменить всё их мировоззрение и деятельность, если по тем или иным причинам они не прошли этот путь самостоятельно. В самом деле, огромная разница между мировоззрениями разных людей обусловлена не только и, возможно, не столько расхождениями в базовых принципах, сформированных под воздействием разного личного опыта, сколько неправильными логическими выводами из них (людям свойственно ошибаться) или даже (и это весьма распространено: людям особо некогда задуматься над философскими проблемами) отсутствием всякого логического анализа. Подытожу, что я хотел сказать в этой главе:

1) Строя предположения, я руководствуюсь тем, что мне кажется правильным. Тем не менее, я стараюсь избегать злоупотребления предположениями и строю рассуждения на основе логики, которая, думается, едина для всех. Таким образом, хотя этот труд, как и всякий труд, субъективен, я стараюсь сделать его как можно более объективным, по крайней мере, в соответствии с указанными в этой главе критериями истинности информации.

2) Если в книге Вы встретите то, с чем не согласны, пожалуйста, перечитайте спорный фрагмент ещё раз и разберитесь, вызывает ли Ваше несогласие то, что я допустил логическую ошибку в рассуждении или чего-либо не учёл, или же Вы принципиально не приемлете сказанное мной (имеете иную аксиоматику). Такой анализ поможет Вам лучше разобраться в собственной философии, что, по существу, является одной из целей книги.

3) Книга предназначена для тех, чьей мотивацией является построение непротиворечивой, «правильной» системы философских воззрений. Если для Вас пребывать в заблуждениях и противоречиях – нормально и не вынуждает Вас изменить ситуацию (а Вы, безусловно, имеете на это право), тогда эта книга не для Вас.

По ходу изложения мне ещё придётся прибегнуть к спорным предположениям, особенно когда мы будем говорить о проблемах этики. К сожалению, без этого никак. Прошу отнестись с пониманием.

Абстракции