DELETED

Нечто подобное бывало и со мной. Особенно когда речь шла о взаимодействии с другими людьми. Я отправляла сообщение, скажем, с предложением встретиться и после этого впадала в такое странное возбуждённое состояние, что не могла усидеть на месте, начинала метаться по комнате… Чтобы хоть как-то успокоиться, мыла руки, переставляла предметы. В голове у меня перекрикивались голоса, то ругая, то успокаивая друг друга, иногда какая-нибудь их реплика бесконтрольно вырывалась наружу. Например, я неожиданно, с грубым напором произносила: «Стася, заткнись уже!» или «Неправда, я не хочу этого!» – и тут же испугавшись, что кто-то мог это услышать, я начинала громко петь первую подвернувшуюся песню, чтобы моя реплика слилась с песенным текстом, потонула в нём, и мои воображаемые слушатели ничего бы не заметили…

– Тогда зачем он удаляет за собой аккаунты? – спросила я. – Если он привлекает к себе внимание, то он должен ждать ответа и упиваться замешательством собеседника, разве нет?

– Предположим, ему не нужны ответы, – бородач метнул в меня короткий взгляд. – Если у него очень серьёзные проблемы с коммуникацией. Он не может полноценно общаться. Для него это может быть страшно, да? Противоестественно или вроде того. Может, ему просто не нужен диалог.

Мне почему-то показалось, что бородач говорит про себя. Не в том смысле, что он и есть этот сумасшедший. А в том, что он из личного опыта знает, что такое проблемы с общением.

Я отхлебнула кофе – он уже был едва тёплым, и взяла из корзинки крекер. Он вкусно захрустел и разломился на две большие части, – их я успела поймать, – и на целый каскад мелких крошек, которые тут же осыпались на мои ботинки и на паркет. И пока крупинки соли приятно таяли на языке, я обречённо осмотрела пол вокруг женщины – она съела уже три, а то и четыре крекера. Конечно же, пол у её ног был чистым.

– Интересно… – задумчиво произнёс директор. – Вы можете представить такого человека? Который делает что-то просто так, без цели, без выгоды… Я нет.

Мне несложно было представить и понять такого человека: достаточно просто сгустить саму себя. Может быть, отмотать немного назад, в худшие времена, и не сопротивляться своим желаниям, точнее нежеланиям: нежеланию выходить на улицу, разговаривать с людьми. Не пытаться подавить свой страх. Правда, умная сумасшедшая из меня всё равно бы не получилась…

Вслух я сказала другое:

– Почему без цели? Может послания – это его способ коммуникации, а коммуникация – и есть его цель. Он может находиться среди людей, может делиться своими записями – для него это уже общение. Ему не нужны ответы… Или он хотел бы, но для него это – уже слишком.

– Я понял… Нас взломал инопланетянин! – насмешливо воскликнул директор. Женщина улыбнулась, и её лицо исказили расползшиеся во все стороны глубокие сухие морщины.

Бородатый человек метнул короткий дикий взгляд, но почему-то ни в директора, а в меня.

А я просто сидела, разглядывая всех троих, и размышляла о том, можно ли считать «инопланетянина» ругательством.

Я давно заметила, что шкала оценки любого существа строится по степени его «человекости». Чем достовернее человек, чем ближе к «человеку идеальному» – тем выше оценка. «Настоящий человек», «Человек с большой буквы», «человечный», «вот это человечище!». Дальше следуют «неполные» люди: «он как будто не совсем человек», «ты вообще человек?», «в тебе есть хоть что-то человеческое?», «как можно быть таким бесчеловечным?». А дальше совсем уж неполноценные существа: животные, растения, роботы, монстры и чудовища. Инопланетяне. «Шут с ними, с роботами и монстрами, – думала я. Но как можно так пренебрежительно относиться к растениям? Они намного древнее нас, без них мы бы вообще не появились на планете и не выжили бы сегодня, несмотря на все наши «достижения»!

С инопланетянами ещё страннее. Мы же их всё время ищем. Но интересно, хотят ли люди найти настоящих инопланетян? И если хотят, то зачем? Чтобы ещё кого-нибудь попрезирать? Мы же всё, что не похоже на человека, считаем второсортным… А если инопланетяне как следует надают людям по зубам, то станут считаться монстрами, которых не любят, но боятся? Или богами – сверх-людьми, слишком-людьми, – которых боятся и любят одновременно?

…Сразу после нашего разговора у хозяев мансарды началось пятничное собрание. Регулярное планирование рабочих задач на следующую неделю. И я скучала в их переговорке, сначала размышляя об инопланетянах, а потом слушая про какие-то неведомые мне спринты, стори-пойнты и рефакторинги. От безделия я даже нарисовала этот самый рефакторинг, который, судя по частоте упоминаний, довольно навязчивый зверь.

Ничего, абсолютно ничего необычного я не почувствовала. Не уловила никакого таинственного присутствия. Как в общем-то и ожидала с самого начала. Мельком ещё раз заглянула в переданную директором папку: «…иногда хаос осыпается на клавиши и тогда неживое начинает говорить…» Действительно какая-то белиберда.

«И сумасшедшего тоже нет», – думала я по дороге домой. Есть странный чат-бот, который умеет сочинять и рассылать «эзотерические» сообщения. А дальше они стали друг друга пугать, накручивать и в результате начали кого-то чувствовать. Если сверлить тишину внимательным слухом, в ней действительно можно проделать дырки, из которых польются звуки.

7

Когда Инна стала жить с Антоном, мы продолжали видеться. Она писала что-нибудь вроде: «У меня есть домашний брусничный кекс, приходи пить чай». Как будто считала, что я такая важная особа, что меня нужно любимым кексом заманивать, а иначе я не приду.

Окна её старенького дома выходили на большой уютный внутренний двор, заросший кустами сирени и жасмина, укрытый кронами больших деревьев, названий которых я не знала. В глубине двора, в самой гуще кустов, стояла тайная лавочка. В какой-то момент Инна пристрастилась к самокруткам, и мы постоянно выходили во двор, чтобы она покурила. Мы располагались на тайной лавке – мне кажется, она была чугунной, случайно забытой здесь ещё с эпохи какого-нибудь монарха. Как будто сначала был только этот клочок двора: зелёная пещера со скамейкой внутри, а уже потом, гораздо позже, пристроили дом, организовали детскую площадку, поставили обычные «бабушкины» скамейки возле подъездов…

– Бублик сегодня утром написал, что приезжает и хочет увидеться. Не знаю, что будет… – Инна прижала ладони к губам и виновато посмотрела на меня снизу вверх, потому что она сидела на лавочке, а я стояла рядом. Бублик был её давней страстью. Как-то она даже призналась, что стала встречаться с Антоном только из-за его внешнего сходства с этим мифическим Бубликом. Что Антон – это такой «Бублик для бедных»…

– Ты меня теперь будешь презирать? – нерешительно спросила Инна.

– Я? Да ну с чего? Никогда в жизни!

– Ох не знаю, я иногда сама себя презираю… Разве можно так с Антоном? Но Бублик… Он такой… Ну ничего же с этим невозможно поделать!

Миллион раз себе обещала, что больше не буду с ним встречаться…

Тут её горестное выражение лица сменилось лукавым, и она прибавила:

– А ещё я обнаружила, что у меня нет ни одного «взрослого» комплекта белья… Как будто за младшей сестрёнкой донашиваю! Мишки, зайчики, клубнички всякие… Сходишь со мной завтра в магазин?

– Схожу. И не надо себя презирать. Наверняка через пятьдесят лет мы с тобой будем сидеть за столиком с кружевной белой скатертью, пить чай, и, жамкая булки беззубыми ртами, вспоминать нынешнее время. «Эх, помнишь, Стась, из-за какой ерунды переживали? Бублик там был какой-то… А как в тот год сирень цвела!»

Инна улыбнулась и задумалась, словно ушла в нарисованное мною будущее.

Сирень над нашими головами и вправду цвела бешено. Вся верхняя половина куста была белой от цветов.

8

Поход в магазин на следующий день стал последним разом, когда я видела Инну.

Бельё выбрали быстро. Инне показалось, что бордовое, чёрное или красное – это как-то чересчур по-взрослому, до такого ей ещё надо расти. Поэтому она взяла два умеренно-эротичных кружевных комплекта: один дымчато-серый, другой бледно-розовый.

Выйдя из бельевого, мы стояли посреди стеклянного торгового центра и размышляли, где лучше взять кофе на вынос, чтобы потом пить его на набережной, когда у Инны зазвонил телефон. Она увидела номер, глаза её округлились, она объявила: «Бублик!» и, сунув мне в руки белый бумажный пакет с новым бельём, принялась петлять по этажу, прижимая телефон к уху. Через несколько минут она подлетела ко мне, очень возбуждённая.

– Он предлагает поехать на дачу к другу! Сегодня! Электричка через час! Ты очень обидишься, если мы не будем пить кофе?

Я пробормотала, что ничего страшного или что-то в этом духе.

– Тогда я бегу переодеваться! Потом сразу на вокзал! Ты меня лучше не жди – поймаю такси, – она выхватила из моих рук пакет и полетела в сторону общественного туалета.

Я немного постояла в растерянности. Сначала хотела пойти за Инной: вдруг ей понадобится какая-нибудь помощь. Потом решила, что это будет неудобно, раз она меня не позвала, и стала медленно спускаться к выходу. Почти на всех эскалаторах я была единственным пассажиром. Верхние, полупустые этажи торгового центра выглядели уютно. Особенно если забыть, что вещи в витринах выставлены для продажи, а не просто для украшения. Но чем ниже я спускалась, тем больше людей поднималось мне навстречу: было утро воскресенья, покупатели начали прибывать.

Четвертый этаж, третий, второй… В витрине рядом с эскалатором манекен обвит лёгкой белой тканью в крупных красных маках и сиреневых фиалках.

– Длинное, изящное платье. Оно очень красивое, но я бы такое не надела, даже будь у меня деньги на его покупку. Оно как плакат «Я мечтаю тебе понравиться!»… А я не мечтаю. Зачем мне лишнее мужское внимание?

Когда я ступила на последний, ведущий к выходу эскалатор, я все ещё крутила головой – никак не могла оторваться от витрины. И только когда ступеньки увезли меня вниз, я наконец посмотрела вперёд. У подножия эскалатора стоял Алекс.

9

Не могу вспомнить, что было сначала. Кажется, первым появилось всё-таки ощущение. Но в первый раз я почти не обратила на него внимания. Это было вечером, после работы: я долго сидела в своем виртуальном рабочем кабинете, читала, записывала обрывки мыслей. Я делала так уже несколько дней подряд, пообещав себе, что хотя бы по будням перестану проваливаться в сериалы и соцсети, что буду записывать мысли и воспоминания и читать «серьёзные» тексты.

Играла еле слышная фоновая музыка – простая мелодия, которую, словно мяч, перебрасывали электронное пианино, труба и саксофон. Ритм задавали звуки, похожие на мягкие шаги и щелчки пальцами. Я сидела за старинным дубовым столом с резными ножками. Стол стоял перед панорамным окном с видом на лес. Через лес петляла нитка жёлтых огоньков – фонарей вдоль просёлочной дороги. Иногда проезжала машина – ещё четыре огонька, крадущихся сквозь тёмную массу деревьев. Очень похожую панораму я видела из окон квартиры одной своей знакомой – её дом стоял рядом с большим лесопарком, на первой линии. Ей подарил квартиру отец, я не смогу купить себе такую даже через пятьдесят лет упорного труда.

Перед глазами был белый лист с тремя строчками текста, набранного с отбивкой – простая дневниковая запись, три обрывочные фразы, которые я пыталась как-то проанализировать и собрать в единое целое. Пахло лавандой. Было не так уж поздно, но от запаха и монотонной музыки мысли еле ворочались. Мне хотелось раствориться в нахлынувшей сонливости, закрыть глаза и перестать сопротивляться. Но голос в моей голове требовал: «Так не пойдёт, ты должна это закончить! Ты уже не можешь написать трёх связанных предложений?».

Я заставила себя сфокусировать взгляд на белом листе, долго смотрела на него, потом добавила несколько слов, но тут же их удалила.

Затем я услышала шорох у себя за спиной, короткий и тихий, словно расправилась складка на смятом полиэтиленовом пакете. Я решила, что это часть музыки, и снова уставилась в монитор.

«Я чувствую, что мне нужно больше общаться с людьми вне работы, – записала я. – Но сегодня опять не смогла заставить себя куда-либо пойти. Разве то, что я постоянно должна себя заставлять, это нормально? Неужели все так живут?».

Получилось связно, хотя и никак не продолжало мысль из предыдущих трёх строк. В этот момент сзади меня раздался новый звук, на этот раз более отчётливый – что-то упало.

Я оглянулась, пробежалась взглядом по книжной полке, длинному напольному светильнику, напоминающему гриб, чёрно-белой фотографии, висящей на свободной от полок стене. Падать там было нечему. Неужели очередное нелепое обновление, призванное всё «улучшить» и придать виртуальному пространству больше реалистичности? Ох, только не это. Я сняла шлем, решив, что теперь уж точно можно идти спать.