Русалки

– Почему? – расстроилась Соня.

– По ряду причин. Сейчас объяснять не хочу.

– Но времени у нас много.

– Хорошо.

Я поделился с ней своими сомнениями, рассказал о подписи АНАР.

Молодая женщина голосом обиженного ребёнка тихо прошептала:

– А я-то наивно верила, что будет, как в фильме, и счастливым образом в нашем доме обнаружится уникальное и неизвестное ранее полотно великого художника! И по всему миру, – поиронизировала она над собой, – пойдет слава о нём, и будут организованы Выставки одной картины. Я слышала, это сейчас практикуют.

– Ты же знаешь, что эту картину хотел купить Ефим. А такой коллекционер, как он, вряд ли бы пустил её по всему миру. Ох, какие речи он мне произносил про энергетику вещи! Кто его знает, конечно, старого и ушлого толстосума! Но я сильно сомневаюсь в его профессиональной порядочности и альтруизме.

– Да, интересная история. И про этот АНАР как-то непонятно. А вдруг это подпись Крамского?

Я хмыкнул.

– Подпись на обороте нам совершенно ничего не дает. Она могла быть сделана позже, даже, скорее всего, так и было. А так… Подпись Крамского я знаю – видел её на полотнах не раз. Ты себе и представить не можешь, насколько сложная и зыбкая история с этими подписями. На атрибуционных советах чего только не всплывало в моей практике. Их ставили ученики мастера, могли уничтожаться старые подписи и ставиться новые, чтобы дороже продать то или иное полотно. Ты можешь думать, что картина, скажем, принадлежит русскому передвижнику, а она окажется работой кисти какого-нибудь европейского мастера. Я видел спрятанные подписи, которые художники пытались завуалировать. Некоторые и вовсе их не признавали, к примеру – Кристофер Вуд или Стэнли Спенсер.

– А в чём заключается твоя работа? Экспертиза…

Я распушил хвост:

– Искусствоведческая или знаточеская групповая экспертиза, когда нужно принять коллегиальное решение в отношении художественных ценностей, занимается определением авторства произведений искусства. Ефим, вероятно, считает меня большим специалистом в этом, что не совсем верно, но приятно. Поэтому и обратился ко мне. Однако сейчас, помимо мнения экспертов-искусствоведов, важны выводы технических экспертиз. Думаю, за ними будущее, и уверен, ты слышала об этом. В процессе технико-технологической экспертизы для определения возраста картины проводится анализ материалов, из которых она сделана: основы, грунта, красочного слоя. Произведение исследуется в ультрафиолетовых лучах, делается инфракрасное сканирование, рентгенографирование… Впрочем, скучно, и ты уже зеваешь.

Конечно же, не в моих силах всё это сделать – это работа специалистов иного профиля. И искусствоведческая, и технико-технологическая экспертиза – это сравнение конкретного произведения с эталонами, с другими работами автора, с базой рентгенограмм, с графологической базой – с образцами подписей и почерка, с базой красок, которыми пользовался художник. А поскольку большинство произведений искусства в России находится в музеях, логично, что эталонные базы сформировались именно в музеях или в государственных организациях, занимающихся реставрацией и экспертизой. Для меня загадка, почему Ефим обратился ко мне. По-моему, совсем не к тому человеку, но, как говорится, его дело. Любой каприз за ваши деньги!

Вдруг меня осенило:

– Надо же! А ведь вчера был день рождения Крамского! Только сейчас вспомнил!

Соня удивлённо приподняла брови.

– Он родился 27 мая 1837 года, а крещён был 29 числа – в день памяти Иоанна Блаженного, – продолжил я. – Он вспоминал, что про именины его почти всегда забывали, так как из Иоаннов знали больше Крестителя да Богослова. В общем, Иван Николаевич Крамской и не праздновал никогда свои именины.

Софья погрустнела и посмотрела на меня с участием, словно это я был Крамским.

– Как-то это несправедливо…

Необыкновенно мощный разряд молнии осветил небо. Буквально сразу дом содрогнулся от жуткого грохота.

Я всегда побаивался небесных войн, а такого раската никогда не слыхал.

– Бахнуло не слабо, – я отодвинулся от окна.

Соня завеселилась:

– Боитесь?

– Боишься, – поправил её я.

– Боишься? – повторила женщина.

– Я бы и тебе посоветовал отсесть подальше. Мало ли.

– А я не боюсь грозы. Люблю её! – горделиво расправила плечи хозяйка дома.

– Скажи, а мог бы я поговорить с Олесей? Твоей двоюродной сестрой?

Соня сразу помрачнела.

– Нет.

– Почему?

– Она умерла.

В гостиной повисло молчание, и лишь начавшийся ливень с грохотом барабанил по стеклу и крыше.

– Мне жаль. Извини. А давно?

– Да, двадцать девять лет назад. В 1989 году. Она утонула.

Так вот к чему мне снились русалки и панночка.

– Я просто хотел…

– Спросить у неё про картину, – закончила мою мысль Соня.

Вдруг показалось, что её глаза слегка изменили цвет на глубокий тёмно-зелёный. Но, конечно, это был просто обман зрения.

– Тебе же всё Дима рассказал.

Я с подозрением покосился на неё:

– Откуда ты знаешь? Тебя с нами не было.

– Он поделился со мной.

– Ясно.

Мы снова замолчали.

– Олеся бы тебе ничего другого не рассказала. Нечего рыться в прошлом.

– Ну, Соня, это моя работа – рыться в прошлом.