Русалки

– Лала, Господи!

Как я был рад её видеть. В мои сорок пять меня в её присутствии волновало, как мальчишку.

– Добрый день! Вы крепко спали! И громко храпели. Я не могла уснуть.

А за словом она в карман не лезла. Я готов был провалиться под землю, почувствовал, как горят мои щёки. С чего бы это?

Девушка заливисто расхохоталась. Её медные локоны были завиты и спускались на плечи хитрыми весёлыми кудряшками. Румянец никуда не делся – так же горел на светлых скулах. Карие глаза остро впились в меня, словно сканировали душу.

– Я ходила к Соне, мама послала за флэшкой с фотографиями. Не хотите прогуляться по лесу? Я к озеру иду. Подруг здесь нет, – словно оправдываясь, вздохнула она, – а Вы – новый человек в наших диких краях. Буду рада, если составите мне компанию.

– Да, конечно, Агла… Лала… Я не тороплюсь!

По телу бежал странный ток, в желудке ухало, солнечное сплетение сжималось, словно предчувствуя что-то нехорошее. «Возьми же, наконец, себя в руки, Эйн!»

– Тогда пойдёмте, – медные волосы девушки сверкали в лучах солнца. – Я обожаю наши места.

Она уверенно шагала впереди меня, но порой, пытаясь скрыть нетерпение, сдерживала шаг, вновь оказываясь наравне со мной, временами чуть задевая меня своим правым плечом.

– Вы же из Питера, да? А где работаете?

– В университете лекции читаю. А ещё пишу статьи в различные искусствоведческие журналы.

– Как интересно!!! – с искренним восхищением воскликнула Лала.

– Нет, ничего интересного. Сухость научного слога ввела бы Вас в сон.

– Отчего же?

– Оттого, что искусство в словах – так себе удовольствие. В Вашей голове могут роиться поэтические образы и невероятные животрепещущие версии, но Вы не имеете никакого права преподносить всё, что думаете и как думаете своим читателям. Увы, но в стране историков искусства слишком много правил, норм, канонов, фраз, которые нельзя коверкать и нарушать, иначе тебя быстро спишут со счетов и признают любителем, который впадает в художественность и неискусствоведческую безвкусицу.

Аглая искренне изумилась:

– Но разве интересно читать такую сухость?

– И я сухарь, по-вашему. Нет, Лала, увы, так принято. Мы занимаемся наукой, а не пишем любовные романы и популярные арт-детективы. В любом случае, я не профессор Лэнгдон и излагаю материал на лекциях не так, как Дэн Браун.

Девушка перескочила через лежащий ствол дерева.

– Почему? Ведь так было бы намного интереснее читать Ваши статьи? Простите, если обидела.

– Нет, нет! Что вы! – завеселился я. Неопытность и непосредственность Аглаи поднимали мне настроение. Она была живая – не мёртвая, как я.

– Конечно, было бы интереснее. Но романы Брауна читает весь мир, а мои статьи – лишь несколько заинтересованных специалистов, пара коллекционеров и много несчастных студентов.

– Грустно как-то.

– К сожалению, это правда жизни, – пожал плечами я.

Аглая замолчала. Пришло время мне задавать вопросы.

– А чем вы занимаетесь? Дмитрий упоминал вскользь, что Вы выбрали поприще дизайнерского дела? В какой сфере?

– Кафедра технологии, изобразительного искусства и дизайна в Петрозаводске в университете. Сначала поступила на экономический, но поняла, что это совсем не моё. Проучилась три года и бросила. Родители тогда такой скандал закатили, но постепенно отошли… – Аглая постоянно улыбалась.

– Сейчас мне всё нравится в моей жизни: я, наконец-то, поняла, к чему стремится моя душа – к творчеству! Я работаю при университете, помогаю организовывать выставки. Недавно занималась оформлением одной интересной книги, которая уже в печати. Фотографией увлеклась, на курсы записалась, вот скоро первое занятие, – девушка перевела дыхание. Мы вышли к озеру и остановились.

Ветра не было. Над гладью Айтярви тучей стояла мошкара, тонкий изломанный тростник величаво покачивался над водой, а чёрные веретена рогоза напоминали солдат, стоящих на плацу. Вдали зубчатой стеной плыл лес, отливающий синими и фиолетовыми оттенками.

– Это моё любимое место с детства, – смущённо призналась Аглая и присела на упавшее дерево. – Вчера за столом Вы рассказывали про картину…

Я изо всех сил напряг память, пытаясь вспомнить, о чем ещё вчера вещал за столом, но все мои попытки не увенчались успехом. Видно, алкоголь до такой степени затуманил мне мозг, что сознание просто отключилось. Слава Богу, Аглая выручила меня, напомнив, что именно я вчера рассказывал о полотне.

– Необычная надпись, удивительная история? Странно, что картина оказалась у нас здесь, не так ли? Я так же, как и Вы, не думаю, что это работа Крамского, ведь он не бывал в наших местах. Конечно, её могли привезти… Всё как-то запутанно, да? – девушка устремила на меня свои огромные рысьи глаза.

– Не знаю, не знаю, Лала, – я старался смотреть на озеро, но ловил себя на мысли о том, что то и дело кидаю взгляды на обворожительную красавицу. – Коллекционер, который поручил мне разобраться с вашей загадочной картиной, сегодня звонил мне. И сказал, чтобы я купил её для него. Поэтому, думаю, что уже завтра покину ваши края.

Лала молчала и задумчиво смотрела вдаль.

– Дядя Ефим спас мне жизнь в детстве. Он приехал сюда порыбачить, а мы с подружками купались в озере. У меня свело ногу, и я стала тонуть. Подруги лишь с ужасом глядели, как я шла под воду и кричала, захлёбываясь. Ефим Александрович не растерялся – он был хорошим пловцом. В общем, он спас меня. С тех пор он лучший друг нашей семьи. Он чуть ли не каждый год приезжает в Ринтала. И постоянно останавливается у нас.

Лала рассказывала о старике с такой теплотой и любовью, что я смутился: возможно, этот коллекционеришка, как я его называл про себя, и не был таким хитрым, скользким и неприятным типом, каким показался мне вначале.

Я шмыгнул носом. Ну вот, умудрился простыть.

– А каким образом Ефим узнал про картину? Получается, она находится в доме Старицких уже давно?

– Не совсем так, – Аглая стянула волосы на затылке в узел. – Долгое время она пылилась в нашей кладовке, пока в посёлок не приехали Соня с Алексеем. Мы вернули им полотно, ведь оно принадлежало Олесе и её семье. Было бы странно, если бы мы умолчали об этом и оставили картину себе. Дядя Ефим узнал про неё совершенно случайно. Он приехал к нам в марте на день рождения мамы – она его уже давно приглашала. Он всегда говорил о своей работе, точнее о своих увлечениях стариной, но никогда не упоминал о коллекционировании. Вспоминал свои путешествия: скифов, Алтай, киммерийцев. Помню, как он взахлёб рассказывал о Тверском кладе, в котором археологи обнаружили серебряные женские украшения времён татаро-монгольского нашествия, о раскопках в Улаам-Керим в Монголии и о захоронении одного из правителей тюркского каганата.

Я присвистнул. Аглая продолжала.

– Дело в том, что при дяде Ефиме мы редко говорили о Старицких, да и он их не знал особо. Но в тот день Соня и Лёша тоже пришли на праздник, и, когда дядя Ефим снова завёл речь о своих раскопках и об искусстве, Соня рассказала ему о картине. И уже на следующий день он увидел то полотно, из-за которого Вы и приехали.

Аглая перевела дух:

– Хотите, расскажу страшную историю?

– Отчего же, я не против.

Над озером плыл тёплый пар, по воде деловито сновали водомерки.

– В этом озере водятся русалки, – Лала прищурила глаза и прожгла меня горячим взглядом. Кончики её губ еле подрагивали, скрывая лёгкую, но какую-то затаённо-грустную улыбку.

– Само собой, – меня распирал смех, – я Вам даже больше скажу: в каждом озере есть свой утопленник.

Лала не обиделась, но с вызовом дёрнула плечом:

– Мой папа видел здесь русалку, самую настоящую. И это правда. Он мне сам рассказывал. Не верите? Спросите его.