Запретная любовь

Вдруг у неё в голове один за другим появились вопросы Аднан Бею: «Ему не стыдно? Человеку ведь за пятьдесят! Чтобы делать предложение ещё ребёнку! Разве не нужно, по крайней мере, следить, чтобы разница в возрасте не была чрезмерной?»

Обобщая все эти вопросы и не решаясь взглянуть ни на кого из присутствовавших, Фирдевс Ханым снисходительно сказала:

– Аднан Бей, которого мы совсем недавно видели… – Потом она вдруг встала и сказала твёрдым голосом, давая понять, что шуток достаточно:

– Я думала, Вы о чём-то серьёзном сообщите, – прошла вперёд и начала подниматься по лестнице, ступеньки которой скрипели под тяжестью её тела.

Пейкер с улыбкой сказала:

– Маме это совсем не понравилось. Бихтер вслед за мной! Ещё один повод для ссор…

Бихтер улыбнулась. Её лицо покраснело. Она с вопросительной улыбкой посмотрела на мужа сестры. Этот взгляд хотел сказать: «Действительно! Правда ли то, о чём Вы сообщили? Если так, то не обращайте внимания на маму, Вы же знаете, что это из-за меня….» Пейкер, будучи сестрой, легко поняла значение этого взгляда и прямо спросила:

– Вы говорите правду, господин? Посмотрите, Бихтер сейчас сгорит от любопытства. Почему Вас заботит моя мать?

Бихтер возразила:

– Зачем мне сгорать от любопытства? Вы говорите странные вещи!

Нихат Бей рассказал сёстрам, что произошло.

Два часа назад, когда он собирался одеться и уйти, у особняка пришвартовалась лодка Аднан Бея, который вошёл со словами: «Сегодня я помешаю Вашей прогулке!» – и прямо в маленькой комнате, после небольшого путанного вступления, сказал: «Я обращаюсь к Вам по вопросу, который может показаться странным». Потом он сделал предложение госпоже Бихтер, поскольку это был единственный способ и попросил помощи, чтобы обратиться к уважаемой матушке.

Пока Нихат Бей продолжал рассказ, улыбка Бихтер сменилась обеспокоенным выражением лица, а Пейкер покраснела. Когда история закончилась, Пейкер вдруг возразила:

– Но дети, Бихтер, что, станет мачехой?

Бихтер ожидала зависти, скрытой за этой заботой, поэтому замолчала, потупив взор. Нихат Бей ответил:

– Ах, дети! Аднан Бей упомянул и о них. Младший мальчик с этого года будет жить при школе. Девочке сейчас двенадцать лет, через несколько лет она, конечно же, выйдет замуж. И тогда?

Нихат Бей посмотрел на Бихтер взглядом, который как будто хотел пронзить душу свояченницы и увидеть, что там, и закончил:

– Тогда этот огромный великолепный особняк останется Бихтер.

Лицо Бихтер покраснело ещё сильнее. Пейкер стояла, выронив оружие возражений. Какое-то небольшое чувство в её сердце, что-то не очень понятное, указывало, что этот брак – плохая идея. Бихтер забрала перчатки, накидку, пелерину и, не сказав ни слова, ушла, решив оставить без ответа последние слова зятя.

Что-то заставило её уклониться от продолжения обсуждения этой темы с сестрой и сообщило, что вопрос замужества объединит Пейкер с матерью. Она поднялась в свою маленькую комнату, чтобы свободно подумать и принять решение о победе или поражении прежде, чем она станет мишенью для возражений. Она закрыла дверь, бросила вещи на кровать, подбежала к окну и толкнула рукой ставни. Якуп, слуга, уже полил сад и выливал остатки воды из последнего ведра под жимолость, которая поднималась до окна Бихтер. Ароматы цветов, смешанные с запахом земли только что политого сада, охладили воздух в комнате, наполненный приятным ароматом одеколона с запахом белой сирени. Теперь в комнату проник сгущающийся тёмный свет, окутавший зелень сада, словно сюда попали отблески готового погаснуть слабо горящего зелёного фонаря. Бихтер села у окна, на подлокотник дивана и сказала про себя, будто ожидая от гармонии звучания этого слова решения важного вопроса, который вдруг встал перед ней:

– Аднан! Аднан Бей!

Новость оказала на Бихтер магическое влияние. Последняя фраза зятя звенела в её ушах пьянящей мелодией, притуплявшей чувства. Быть единственной хозяйкой большого дома!

Она не хотела думать об этом, боясь, что в противном случае всё исчезнет как несбыточная мечта. Но горячий, дурманящий голос тайно напевал одно слово, которое сразу осуществит все её мечты:

– Аднан! Аднан Бей!

Это имя означало красивого, несмотря на свои пятьдесят лет, мужа, шикарного, элегантного, принадлежавшего к самому изысканному обществу, кандидата на множество возможностей для повышения, борода которого (издалека непонятно, седая, или тёмно-русая) была разделена на две стороны, красиво одетого, всегда хорошо жившего, который при каждой возможности смотрел на неё просящим взглядом после того, как его пальцы в тонких перчатках кончиком белого, изящного, льняного носового платка быстро протирали очки в золотой оправе.

Возраст и наличие двух детей не оставляли возможности отдалить это имя от желаний роскоши и богатства двадцатидвухлетней девушки. Аднан Бей был одним из тех мужчин, возраст которых не имел особого значения. Дети? Они, наоборот, нравились Бихтер. Она даже нашла странность, когда думала в ту минуту: «Они будут говорить мне «мама», верно? Такая молодая мама! В двадцать два года быть матерью юной девушки! В таком случае я родила бы её в десять лет! А мальчик! Да, моя сестра права, он так смотрит раскосыми глазами…»

Она даже подумала об одежде, в которую их оденет, а потом улыбнулась своей поспешности.

В этом браке её не пугали ни дети, ни пятидесятилетний возраст Аднан Бея. Это были такие детали, на которые сразу же можно было закрыть глаза из-за элегантного внешнего вида. Если бы Аднан Бей был мужчиной, похожим на остальных, если бы дети не были теми красивыми, хорошо одетыми детьми, которых всегда видели рядом с отцом, она бы пожала плечами, как только возник этот вопрос, рассмеялась в лицо зятю и убежала. Но выйти замуж за Аднан Бея означало попасть в один из самых больших особняков на Босфоре, в окнах которого виднелись люстры, тяжёлые шторы, стулья из резного ореха, крупные светильники, столики с позолотой, а в лодочном домике которого находились белый ялик и лодка из красного дерева, накрытые чистыми белыми чехлами. Особняк во всём великолепии возвышался перед взором Бихтер, а на него сыпались ткани, кружева, драгоценности, жемчуга; на неё обрушился дождь из всех безумно любимых, желанных, но недоступных вещей, и это производило впечатление.

Бихтер очень хорошо знала, что весёлая жизнь матери была веской причиной, мешавшей браку, который откроет для неё блестящую и действительно аристократичную жизнь. К дочерям Фирдевс Ханым, этим последним цветам сияния угасающей памяти о команде Мелих Бея, мог посвататься лишь кто-то, похожий на Нихат Бея, их зятя.

Когда она подумала о зяте, презрительная улыбка появилась у неё на губах. «Дурак! Приехал в Стамбул с расчётом на французский язык, который выучил в прибрежной пивной в Салониках…» Бихтер знала, что зять стал мужем Пейкер не только под влиянием мимолётной страсти, но и чтобы используя семейные отношения, влиться в аристократическую жизнь Стамбула.

“Дурак!» – сказала она громким голосом, придавая силу этому слову.

И вот, наконец, такой муж! Зарплата в несколько сотен курушей, небольшая помощь от друзей, родственников и неизвестно откуда; потом ребёнок, а после? Бихтер потёрла руки и сказала: «А после ничего!»

Вдруг ей пришло в голову., что зять поддержит этот брак, несмотря на то, что Пейкер была против. Этот брак мог оказаться для него полезным, он мог рассчитывать на выгоду от влияния и положения Аднан Бея. Она верила, что зять был достаточно корыстным, чтобы заглушить любые эмоции.

Решив, что зять может быть её союзником в этом вопросе, она подумала о старшей сестре. «Бедная Пейкер! Она стала такой странной, когда услышала имя Аднан Бея. Ещё одна из тех, кто захочет помешать… На сей раз у мамы есть хороший помощник, но…»

Бихтер не сочла нужным закончить предложение, встала и снова посмотрела из окна на маленький сад. Теперь, когда она смотрела сверху на сад, который старательно поддерживали в порядке, в её взгляде было пренебрежение, падающее с высоты мечтаний вниз.

В этом уголке, в этом бедном доме она в один миг увидела двадцать два года своей жизни, однообразно тянувшиеся часы и дни. Развлечения, прогулки, платья, которые до того времени шились и носились с радостью, самые лучшие воспоминания двадцати двух лет жизни вдруг упали в её глазах и превратились в бесполезные пустяки.

Потом она подумала о себе. Она увидела свои лицо, фигуру, волосы, изящное, утончённое тело, которое восхищало взоры тех, кто видел его, проходя мимо, и улыбнулась, прищурив глаза. Она сосчитала про себя детали, которые очень хорошо сочетались с этой красотой.

Несмотря на небрежность и равнодушие Фирдевс Ханым – женщины, у которой никогда не было материнских чувств, благодаря хорошей семейной осведомлённости Бихтер знала всего понемногу: турецкий, чтобы листать журналы и читать рассказы; французский, чтобы использовать в магазинах Бейоглу; греческий, выученный у девушек-служанок, привозимых из Тарабьи; играла на фортепиано вальсы, кадрили, романсы; научилась очень хорошо аккомпанировать себе на лютне во время весьма достойного исполнения песен.

Этих достоинств было достаточно, чтобы её запросы оказались выше, чем уровень Нихат Бея, однако преграду создавали стиль жизни матери и известность всей семьи. В её сердце была глубокая неприязнь к семье, которая мешала надеяться на осуществление желания. О! Теперь у неё найдётся отличная причина отомстить им!

Она уже всё решила. Никакя сила не сможет заставить её изменить это решение.

Она походила по комнате, улыбнулась, проходя мимо зеркала, будто поприветствовала и поздравила жену Аднан Бея, а не бедную Бихтер, столкнувшуюся с опасностью остаться без мужа.

Она снова подошла к окну. Пробравшийся сквозь ставни плющ словно улыбался ей.

Она оторвала от него тонкий росток, задумавшись, поднесла его кончик к жемчужным маленьким белым зубам; закусила его, рассеянно прищурила глаза в темноне, окутавшей комнату, посмотрела на цветы и траву в саду. Сад теперь изменился, стал разноцветной выставкой её желаний.

Сейчас она видела не сад, а сваленные кучи тканей и рассыпанные сверху драгоценности.

Здесь разбилась радуга, разлились потоки зелёного, синего, жёлтого и красного шёлка и казалось, что лучи из изумрудов, рубинов, бриллиантов, бирюзы льются на этот фонтан цвета.

Всё, что она безумно любила, но не могла купить, покорилось самому маленькому желанию её воли и ждало, звало её цветными глазами.

Ах! Эта бедная жизнь, которая заставляла искать элегантность в скромности и учила притворному отвращению, чтобы скрыть боль и тайное разочарование… Она уже устала от этой жизни, устала закрывать глаза, чтобы не видеть этого.

Отправляясь за покупками, они отодвигали дорогие драгоценности и ткани твёрдым движением руки, считая их грубыми. Да, отодвигали, но в сердце Бихтер что-то обрывалось. И вот теперь, она вспоминала, как подолгу стояла с мамой и сестрой перед витринами магазинов, когда видела перед собой все эти потоки красоты. Почти каждый раз они останавливались то тут, то там, не показывая друг другу смущения, и, ничего не говоря, любовались витринами.

Бихтер надевала на шею ожерелье, следом на руку бриллиантовый браслет, намечала в волосах место для крохотной, как горошина в клюве у воробья, жемчужины, в пятиминутном душевном забытьи наряжалась так в своём вооражении, потом, уходя отсюда, хотела сорвать и выбросить звенящие серебряные браслеты и тонкую золотую цепочку с руки.

Когда она думала о том, что всё это может осуществиться, бедность жизни проявлялась яснее, словно эта мечта отдаляла её от правды жизни и точнее показывала детали унижения. Она смотрела на эту правду глазами, привыкшими к великолепию мечты.